ЛИТПРОЗЕКТОР

Существует ли нравственный императив для биографического жанра? Вопрос далеко не праздный. Необходимо ли, например, биографу любить «биографируемого»? В смысле испытывать к нему приязнь, уважение – или сугубо профессиональный интерес? Русская биографическая школа всегда исповедовала именно личное отношение к предмету исследования, реальному историческому персонажу. Его родственники, друзья, просто знакомые, попавшие, так сказать, в объектив, изображались в зависимости от качества взаимоотношений не с автором биографии, а с её героем. Этим школа и была сильна. Притом биографий удостаивались люди, авторитет которых был подтверждён временно´й дистанцией, не сиюминутен. Например, биография суперзнаменитого забойщика А. Стаханова вышла в серии «ЖЗЛ» хотя и при жизни героя, но спустя 40 лет после его угледобывающих подвигов и в одном ряду с другими передовиками социалистического производства.
Но вот «пришли иные времена – взошли иные имена», и всё изменилось. Биографии стали отличаться какой-то цинической индифферентностью, если не сказать, наплевательством. А особым шиком жанра сделалась демонстрация нескрываемого презрения и к герою, и к читателю. Возможно, это произошло из-за того, что объектом жизнеописаний перестали быть герои подлинные – ими зачастую стали симулякры.
Вот стукнуло полвека «великому и ужасному» В. Пелевину. С чем подошёл один из – заслуженно или нет, – безусловно, культовых писателей начала тысячелетия (какое время, такой и культ)? Каждая следующая его книга – слабее предыдущей. Это признаётся даже критиками, много лет кормившимися на базе ПВО (так зовут Пелевина фанаты). Миф «подпольщика», анахорета, не появляющегося на публике даже ради получения премии, всем наскучил и перестал работать на популярность. Последний роман «S. N. U. F. F.» продавался хуже всех пелевинских книг, так что уменьшилась и коммерческая доминанта.
Именно в такой ситуации и появилась юбилейная книга Сергея Полотовского и Романа Козака «Пелевин и поколение пустоты». Авторы – журналисты. Причём если Полотовский – из когорты квазиэлитарной медиабратии, то Козак – полный тёзка рано ушедшего театрального режиссёра – тяжеловес «жёлтой» прессы. Работал в одиозной газетке «Жизнь», ныне возглавляет журнал с говорящим названием «Папарацци». И, хотя нашей «папарачечной» далеко до западной, стиль и методы иноземных коллег унаследованы в полной мере. Легко предположить разделение функций в этом стихийном тандеме. Полотовский был призван накачивать интеллектуальные мышцы издания. Козак – обеспечивать скандальность и дежурство у замочной скважины. Надо сказать, что первый справился со своей задачей не в пример оптимальнее второго. Вернее, ему пришлось справляться, выполняя двойную нагрузку. Р. Козак урок провалил. Что за папарацци, который не прорвался в спальню – или ванную комнату – объекта? Всё равно, что шпион, не добравшийся до тайника с чертежами полигона. Между тем авторы в тексте несколько раз признаются, что герой – В.О. Пелевин – не удостоил их не только чаепитием, но даже телефонным разговором. Короче, в глаза они не видали того, о ком наваяли не маленький том.
Мнение блогера happy_book_year: «Представить информацию «бытовую» о писателе не удалось, авторы предложили взамен как бы биографию творчества. Что, к сожалению, свелось к хронологии выхода произведений, их краткому пересказу и какому-никакому анализу», – исчерпывает содержательный анализ биографии. Но не её нейролингвистический дискурс. К. Мильчин, которому книга вроде тоже не понравилась, несмотря на это, пытается тандем оправдать: «Ругать авторов за то, что они мало выяснили о своём герое, было бы кощунством. Они опрашивали людей, которые знали Пелевина, собирали факты – можно было бы, конечно, опросить ещё с десяток людей (могу с ходу подкинуть пару-тройку фамилий), но моя претензия вовсе не в том, что Полотовский с Козаком плохо собирали информацию. В конце концов над своей таинственностью Пелевин работает не покладая рук. Плохо другое: авторы усиленно пытаются заполнить лакуны в биографии своего героя трюизмами, лирическими отступлениями, абзацами «или вот ещё любопытный факт на заметку трудящимся».
Но и тут всё просто: Мильчин как никто знает секреты производства подобного продукта, но раскрывать эти секреты выйдет себе дороже – без невольного саморазоблачения литературному критику, книжному обозревателю журнала «Русский репортёр» не обойтись. А ведь ларчик «Пелевина и поколения пустоты» вовсе не оборудован сверхсложным запорным устройством. Уже из названия, «ненавязчиво» пиарящего самый известный и успешный роман героя – «Чапаев и Пустота», следует, кому адресована книга и как к адресатам относятся автор романа и его биографы. Максим Кантор как-то заметил: «Писатель ровно ничем не интересен сверх того, чем интересен каждый человек. Но если он может выразить нечто – пусть это будет понимание боли другого, иной задачи у писателя нет». Произведения В. Пелевина отличаются не просто полной глухотой и нечувствительностью к боли других, но бесподобным неверием в то, что у человека вообще может болеть что-то, кроме зуба.
Проектная литература, ярчайшим представителем которой Пелевин является, отличается способностью строить сюжет и его перипетии от противного и работать на опережение, как теперь говорят, трендов. «От противного» касается базовых, традиционных ценностей данного общества. Если бы Л. Улицкой предоставили на выбор получить грант на книгу, к примеру, о Сергии Радонежском и Даниэле Штайне, она стопроцентно выбрала бы второго, независимо от суммы, – протестанта и попирателя основ даже собственной весьма либеральной конфессии.
Пелевин работает в таком же формате. Он, казалось бы, ставит традиционные для русской литературы «последние вопросы», но делает это в экзотическом, нетрадиционном, соблазнительном оформлении. Восточные культы и практики, дао, Кастанеда и Ошо приятно будоражат то, что находится на месте воображения у «офисного планктона» – основного потребителя пелевинской продукции. Глюкогенные ассоциации создают иллюзию причастности к какой-то запредельной «тайной доктрине». Первоисточников эта публика не читала, и роман «Преступление и наказание» кажется ей чем-то вроде «Юности честного зерцала» (если бы данная страта подозревала о существовании такового). Последовательным размыванием, избеганием традиционных ценностей объясняется и относительный успех Пелевина и Улицкой на Западе.
С опережением социальных тенденций ещё проще. Если в России появилась жалкая подражательная реклама или первые копирайтеры, надо снабдить героя аналогичной профессией, прочесть пару брошюр, калькировать англо-американские термины и глобализировать тренд, увеличив стрекозу до размеров собаки, как О. Славникова. Представляю реакцию аборигенов где-нибудь в Рязанской области на изложение, скажем, романа о династии вампиров «Empire V». Заклинание «свят, свят, свят!» стало бы для рассказчика наилучшим вариантом. А то ведь и поленом можно схлопотать.
Проектная литература не могла не породить аналогичной по подходу сервисной службы – критического и биографического заказного эскорта. Поэтому заведомо лукавы изумления по поводу подробнейшего анализа Полотовским и Козаком финансовой составляющей деятельности Пелевина. Проектному читателю интересно в первую очередь это, а коммерческий отдел, как и служба продвижения проекта, работает на постоянном подогреве интереса. Мнение блогера yrimono: «Журналисты решили заработать на известном имени, а анализ жизнедеятельности писателя сводится к тому, как зарабатывает он. Простите, Серёжа и Рома, но впечатление именно такое». «Простите» я бы убрал.

Владислав ЖЕМАЙКО

Сергей Полотовский, Роман Козак. Пелевин и поколение пустоты. – Издательство: Манн, Иванов и Фербер, 2012. – 232 с. – 5000 экз.