К 120-летию со дня рождения Николая Устрялова
Сергей СЕРГЕЕВ
Мне кажется, что всякий русский человек с душой и сердцем не может быть равнодушен к фигуре Николая Устрялова. Слишком ярко и трагично сплелись в ней непримиримые противоречия эпохи, прошумевшей над Россией и миром, по устряловскому же определению, «под знаком революции». Противоречия, которые диалектик Устрялов отчаянно стремился «снять» в своём национал-большевистском «синтезе». В письме 1934 года читаем: «Государство ныне строится, как и в эпоху Петра, суровыми и жестокими методами, подчас на костях и слезах. В своей публицистике я осознавал этот процесс, уясняя его смысл, и неоднократно призывал понять и оправдать его. Тем настоятельнее необходимость сделать из этих ответственных призывов не только логический, но, когда нужно, и жизненный вывод. Ежели государству понадобятся и мои «кости» – что же делать, нельзя ему в них отказывать».
Далеко не у каждого философа слова и дела находились в такой неразрывной связи, как у основателя национал-большевизма. Можно сколько угодно не соглашаться с убеждениями Устрялова, но его отношение к ним заставляет вспомнить Сократа.
Николай Васильевич Устрялов родился 25 ноября 1890 г. ст. ст. в Санкт-Петербурге. Окончил юридический факультет Московского университета. Ученик известного философа Е.Н. Трубецкого, деятельный участник Московского религиозно-философского общества, член партии кадетов. Политический публицист национал-либерального (в духе П.Б. Струве) направления. Октябрьский переворот воспринимает первоначально как национальную катастрофу. Перебравшись в «белый» Омск, становится одним из главных руководителей колчаковского агитпропа и председателем Восточного бюро кадетской партии. После падения Омска и Иркутска оседает в Харбине – дальневосточной столице русского зарубежья.
Харбин – центральный этап жизни и творчества Николая Васильевича, продлившийся 15 лет. Именно в этот период он и стал тем самым Устряловым, чьё имя превратилось в символ целого направления общественно-политической мысли. Одна за другой появляются его дерзкие, провокационные, вызывающие восторг и ненависть книги, заложившие фундамент национал-большевистской идеологии, – сборники статей «В борьбе за Россию» (1920), «Под знаком революции» (1925, 2-е издание 1927), «Наше время» (1934); брошюры «Россия (у окна вагона)» (1926), «Hic Rohdus, hic salta» (1929), «На новом этапе» (1930)… В них он с завидной интеллектуальной виртуозностью и литературным блеском обосновывает парадоксальный тезис о неизбежности перерождения большевистского Интернационала в национальную русскую государственность.
Уже 1 февраля 1920 г. в интервью газете «Вестник Маньчжурии», через несколько дней после приезда в Харбин, Николай Васильевич формулирует своё идейно-политическое кредо, которому в главном окажется верен до конца дней:
«Выясняется с беспощадной несомненностью, что путь вооружённой борьбы против революции – бесплодный, неудавшийся путь. …Причудливая диалектика истории неожиданно выдвинула советскую власть с её идеологией Интернационала на роль национального фактора современной русской жизни, – в то время как наш национализм, оставаясь непоколебленным в принципе, потускнел и поблёк на практике вследствие своих хронических альянсов с так называемыми «союзниками». …Как это, быть может, ни парадоксально, но объединение России идёт под знаком большевизма, ставшего империалистичным и централистским …Процесс внутреннего органического перерождения советской власти, несомненно, уже начинается, что бы ни говорили сами её представители. И наша общая очередная задача – способствовать этому процессу. Первое и главное – собирание, восстановление России как великого и единого государства. Всё остальное приложится».
В этом пассаже хорошо видно, что является главной ценностью для идеолога национал-большевизма. Государство. Великое Государство. Устрялов его поэт, мистик, апологет, страстотерпец. Великое государство реализует себя только на великих просторах. Николай Васильевич не боялся принять родину в любых, самых страшных обличиях. Только одно, кажется, пугало его по-настоящему: расчленённая Россия, – ведь она бы тогда лишилась души, – территория, полагал он, и есть душа народа.
Имя Устрялова начинает «греметь». Сначала в эмиграции, где у него появляются союзники – участники получившего скандальную известность сборника «Смена вех», и противники – вся остальная часть политического спектра русского зарубежья, от крайне правых до меньшевиков. Чуть позже – на родине, где возник даже грозный ярлык, наклеивавшийся неблагонадёжным, – «устряловщина». Почти на каждую новую статью скромного харбинского профессора следует весьма нервная реакция советских вождей. И не мудрено… Могло показаться, что история чудесным образом творится по его рекомендациям.
Удержали большевики основную территорию бывшей Российской империи от распада? Удержали.
Сбылось устряловское предсказание (март 1920 г.) о неизбежности «экономического Бреста большевизма»? Сбылось. Ровно через год Ленин провозглашает НЭП.
Перерождалась коммунистическая утопия безгосударственного и бесклассового общества в реальное общество жёсткого государственного централизма и нового социального расслоения? Перерождалась.
А дальше харбинский диалектик, пугая до холодного пота «ленинскую гвардию», обещал обычные для всех революций термидор и брюмер – пожирание ею собственных детей, безграничный деспотизм вместо обещанной безграничной свободы и явление революционного Цезаря/Наполеона.
В одном из писем 1929 г. Устрялов делает такой завораживающе-точный и беспощадный прогноз: «…среда бонапартистской «реакции» зреет, почти созрела. …Конечно же, у нас должны остаться и партия, и коминтерн, и советы. Но партия – секретаризируется, коминтерн – русифицируется (социализм в одной стране), советы – вместе с партией – декоммунизируются. …Тут великая историческая роль Сталина. Он окружил власть нерассуждающими, но повинующимися солдатами от политики: мамелюками. Достойна восхищения его расправа с партийным мозгом. …Теперь весь вопрос – сможет ли этот человек дать стране реальный термидор и реальный брюмер. Если да, он окрасит собою большой и блестящий период русской истории. Если нет, он погибнет русским Робеспьером; вернее всего, в один прекрасный день его забрыкают собственные ослы, жаждущие спокойных стойл».
Конечно, были у Николая Васильевича и крупные просчёты. Сталин выполнил национал-большевистскую программу лишь частично, её экономическую сторону он отверг вместе с НЭПом. Видно, что Устрялов не ожидал такого крутого поворота, который был вроде бы не слишком логичен и, главное, крайне опасен. Перед ним встал выбор: отказаться вовсе от национал-большевизма или отречься от своей экономической концепции, принять новую революцию, сказав себе: «Верую, ибо абсурдно». Он выбрал второе, не думаю, что исключительно из столь талантливо им воспетого «оппортунизма»: на целостность и мощь главного предмета его забот – государства – Сталин не покушался, а наоборот, всё заметнее демонстрировал великодержавность, не снившуюся и Каткову.
К 1934 г. стало ясно, что, несмотря на чудовищные методы, «великий перелом» не сломил государство, а наоборот, усилил. Какие после этого могли быть у Устрялова разногласия со Сталиным? «Ошибаясь во многом, мы в главном не ошиблись; теперь это ясно как день», – уверенно констатирует он в одном из писем. Возвращение на родину стало естественным, практическим выводом из теоретической установки.
Можно, конечно, считать, что Устрялов капитулировал, предал национал-большевизм, растворившись в официальной советской идеологии. Но с другой стороны, сама эта идеология принципиально изменилась, по крайней мере в национально-государственном аспекте, наиболее волновавшем Николая Васильевича. И в каком-то смысле можно сказать, что это антинациональный и антигосударственный коммунизм капитулировал перед скромным харбинским профессором, восстановив в своих правах «национальную гордость великороссов» и российское имперское сознание.
Ещё в 1925 г. Устрялов принял советское гражданство. 2 июня 1935 г. он с семьёй приезжает в СССР. Сначала всё складывается благополучно: Устрялов – профессор экономической географии в Московском институте инженеров транспорта, его статьи появляются в «Правде» и «Известиях». Но уже 6 июня 1937 г. он арестован по липовому обвинению в сотрудничестве с японской разведкой и связи с Тухачевским, а 14 сентября того же года приговорён к расстрелу. В тот же день приговор приведён в исполнение. Прах Н.В. Устрялова покоится на кладбище Донского монастыря.
Большие мыслители порой, подобно истинным поэтам, бессознательно предсказывают свою судьбу. «Харбинский одиночка» назвал даже приблизительную дату своих похорон. В 1930 г. он обмолвился в одной из статей: «Лучше ежовые руковицы (курсив мой. – С.С.) отечественной диктатуры, чем бархатные перчатки цивилизованных соседей». Судьба, словно джинн из восточной сказки, послушно выполнила вырвавшееся предсказание…
Вдова Николая Васильевича – Наталья Сергеевна, выйдя из ГУЛАГа, попыталась в 1955–1956 гг. восстановить доброе имя мужа, но ей сообщили, что «основания для опротестовывания приговора отсутствуют». 20 сентября 1989 г. Пленум Верховного cуда СССР реабилитировал «Устрялова Н.В».
Сегодня можно сказать, что реабилитировано и идейное наследие Устрялова – бóльшая часть его сочинений была переиздана в начале 2000-х гг., к чему приложил руку и автор этих строк, – в 2003 г. вышел подготовленный мной весьма объёмный сборник устряловских работ под названием «Национал-большевизм», сопровождаемый моей вступительной статьёй «Страстотерпец великодержавия». По прошествии семи лет мне почти нечего добавить к ней принципиально важного в фактологическом плане, но вот по поводу актуальности устряловских идей для нашего времени я чувствую необходимость поспорить с самим собой.
Я и сейчас согласен с тем, что устряловский прогноз эволюции большевизма, с некоторыми важными оговорками, оказался верен. Конечно же, СССР (в особенности СССР послевоенный) никак нельзя назвать осуществлением чаяний классиков социал-демократии, зато Российской империи «первое в мире социалистическое государство» наследовало во многих отношениях. Но вот вопрос: стоит ли русским патриотам по этому поводу особенно восторгаться, как это делал я в упомянутой выше статье?
Основой Российской империи, унаследованной и приумноженной Советским Союзом, была система, суть которой блестяще определил В.О. Ключевский: «Государство пухло, народ хирел». Следует только уточнить – «хирел» русский народ, за счёт которого государство и справляло свои геополитические триумфы. Хорошо известны цифры, подтверждающие этот тезис. Налоговое бремя великорусских губерний в императорской России было выше, чем у «инородческих» окраин, в среднем на 59%. Даже на закате советской эпохи, занимая первое место по промышленному производству, РСФСР по душевому доходу стояла только на десятом месте среди пятнадцати «братских» республик.
Ещё важнее то, что государство – и имперское, и коммунистическое – делало всё возможное для уничтожения у русских даже намёка на институты национального самоуправления. Русские должны подчиняться непосредственно государству, им не положено иного коллективизма, чем тот, который им спускает сверху власть.
В результате трёх веков целенаправленной формовки в этом духе наиболее распространённым типом русского человека сделался абсолютный этатист, который может поистине совершать чудеса трудолюбия, организованности и мужества, но только под чутким руководством строгого начальства. Как только последнее «уходит» – он становится либо апатичным и инфантильным «обломовым», либо хищным и зверино-индивидуалистичным «рвачом». Естественно, при подобной метаморфозе хочется позвать начальство, каким бы оно ни было, поскорее «вернуться». Выходит замкнутый круг.
Устрялов, в общем, соглашался с формулой Ключевского, но принимал её как историческую неизбежность. Тем более что, как ни крути, нельзя сказать, чтобы русские за свои надрывные труды и страдания ничего не получали взамен. Да, гораздо меньше, чем заслуживали, но всё же… Ощущение того, что ты принадлежишь к гражданам великой державы, перед которой «постораниваются и дают ей дорогу» мировые гиганты, – серьёзная психологическая компенсация за домашнюю униженность и бедность.
Катастрофа 90-х неслучайно вызвала интерес к вроде бы прочно забытой и оставшейся навсегда в своей эпохе устряловской публицистике. Очередной «уход» начальства и разверзнувшиеся после этого бездны русского падения, столь талантливо запечатлённые в кинолетописи Алексея Балабанова, снова заставили задуматься о необходимости для России той самой сильной и инициативной государственности, певцом которой был теоретик национал-большевизма. Первые шаги В.В. Путина давали поводы для осторожного оптимизма в этом отношении. Казалось, устряловская схема чётко срабатывает второй раз в русской истории. «Ну да, русские сами собой управлять не могут, мы такие, но вот явился вождь-спаситель, и под его началом мы горы свернём».
Именно в таком настроении я и готовил для издательства «Алгоритм» том избранных сочинений Устрялова. И мой (хотя и очень сдержанный, с множеством оговорок) «пропутинский» посыл был правильно понят многими внимательными читателями. А написал я следующее: «Устрялов, живи он ныне, скорее, был бы «за Путина», чем за нашу маргинальную, выродившуюся оппозицию. Возможно, русские патриоты нуждаются в «смене вех», – большевики вели себя долгое время немногим лучше «демократов»… По крайней мере ясно, что будущее России таится не в краснознамённых колоннах, редеющих год от года, а в том жизненном укладе, который создала новая русская революция… Её Лениным приходится признать Ельцина, кто же будет Сталиным? Метод Устрялова, когда-то безотказно сработавший, может оказаться небесполезным и сегодня. Злободневной продолжает оставаться и идея сильного, инициативного государства, – как ни крути, а ничего у нас без него не ладится…»
Мне понадобилось несколько лет, чтобы понять: при внешней схожести содержание путинской «реставрации» полностью противоположно сталинской. Начальство «нулевых» онтологически отличается от начальства 30-х, – используя риторику и управленческие практики российского патернализма, оно не выполняет никаких социальных обязательств последнего, являясь, по терминологии А.И. Фурсова, работающим исключительно на себя «государством-корпорацией». Грубо говоря, прежнее начальство ездило на русских, не давая им никакой свободы, но взамен «опекало» их, гарантировало им «порядок». Новое – также ездит на них и не даёт свободы, но вместо «порядка» гарантирует им только «организованный хаос» (как любит выражаться мой друг Александр Самоваров), в котором атомизированные без государственной поддержки русские неизбежно проигрывают иноэтничным кланам с многовековым опытом внутренней солидарности.
Надо ясно понять – устряловская мысль сегодня не работает, она не описывает окружающую нас социально-политическую реальность. Более того, надо признать, что вся традиция русского этатизма, заложенная ещё Карамзиным и Пушкиным и теоретически обоснованная «государственной школой» русских историков и юристов, достойным продолжателем которой был «харбинский одиночка», потерпела на наших глазах полный крах, ввиду совершенного несоответствия предмету описания (и воспевания). Не видно никаких оснований для надежды на «возвращение» начальства в традиционном российско-советском смысле. Посему современный русский этатизм возможен лишь как фарсовая имитация былой высокой трагедии. Чем, собственно, и пробавляются нынешние «охранители»…
Следовательно, у русских выбор небогатый: жить иллюзиями и потихоньку исчезать с лица своей земли или переломить трёхсотлетнюю традицию и самим создать себя заново как самостоятельный и самоуправляющийся субъект политики – русскую демократическую нацию. Для этого «коренником» русской тройки должен стать совсем иной тип русского человека, тип, который било и истребляло, но всё же не сумело извести имперско-советское начальство, – тип самостоятельного и деловитого, не нуждающегося в государственной указке хозяина.
Так что вопрос об актуальности Устрялова и «устряловщины» следует закрыть. Но он останется в русской истории как честный и мужественный мыслитель, сумевший в «минуты роковые» увидеть спасительный выход для своего народа, там, где, казалось, его поджидала гибель. Мы должны учиться у него искусству политической диалектики и способности жертвовать собой во имя своих убеждений, но «мы пойдём другим путём»…
Код для вставки в блог или livejournal.com:
К 120-летию со дня рождения Николая Устрялова.
|
Израильтянин Ханох ДАШЕВСКИЙ напоминает о зверствах прибалтийских и украинских карателей во время Великой отечественной войны.
Памятник Александру Блоку, установленный в северной столице накануне Рождества, поделил гражданское общество на сторонников и противников.
Продолжаем публиковать большой очерк Бориса ЛУКИНА о специальной военной операции и российском обществе.
Евгений КАСАТКИН преимущественно лирик. Однако гражданские мотивы в его поэзии звучат вполне органично.
Гражданская лирика Натальи МАКЕЕВОЙ подкупает своей искренностью и энергетикой.
В стихах Анны БЕССМЕРТНОЙ – боль и переживания за своих, но в то же время и надежда, что все в итоге будет хорошо.
В Гостином дворе состоялась презентация портрета в бронзе философа Александра ЗИНОВЬЕВА.
С популярным писателем Сашей КРУГОСВЕТОВЫМ о его новой книге беседует Алексей КУЧЕРСКИЙ.
К 240-летию знаменитого писателя. 
О смерти бывшего сотрудника «Литературной газеты» Дмитрия КУРИЛОВА сообщает Наталья РОЖКОВА.
С 16 по 31 января в России проходит традиционная ежегодная «Неделя памяти жертв Холокоста», приуроченная к Международному Дню памяти жертв.
Писатель-патриот Дмитрий КОНАНЫХИН решил разоблачить редакцию «ЛГ».
Чтобы оставить комментарий вам необходимо авторизоваться