ПОЭТОГРАД

Николай ШАМСУТДИНОВ

* * *
Урбино Фолли
За Генуей, в барашках волн, едва ль
Приветлива об эту пору, снова –
Осенняя, вам отвечает даль
Пустым, прозрачным взглядом птицелова,
Поддразнивая желчь… и неспроста,
Промозгла, не предмет парадной оды,
Окрест её сиротства, пустота
Соцветья вымывает из природы,
Чьи, в изложенье жизни сей, глаза
Обращены в себя. И, сбив дыханье,
Что, обрекая ностальгии, за
Студёным оседаньем в подсознанье
Ненастной сини, прячущей свои
Фантазии от взора щелкопёра?
Чем отражённый тишиной в крови
Настойчивее приворот простора,
По сути, соглядатая в душе,
Тем всё мрачней к язвительности Гафта,
Пролившись в мелководные клише,
Залив – цезура плотного ландшафта.
При аскетизме черт его окрас,
Простреливаем чайками, – бледнее,
Как смерть… Но «то, что убивает нас
(По Ницше), нас же делает сильнее…»,
Чтоб внять в краю задумчивых снегов,
О чём (смеясь иль плача, всё едино…),
За дли-инной анфиладой холодов
Поёт урбанистический Урбино…

* * *
Артельный листобой… И ко всему
В сыром юродстве Северной столицы
Отрады нет ни сердцу, ни уму
В жестоком целомудрии юницы,
Погрязшей в безразличной красоте…
Но, в постном постоянстве ей – годами,
Не вызволиться в лютой тесноте
Из прошлого, сорящего сердцами
Пленительных распутниц… Есть в ночах
Томленье подступающего часа,
Хоть память, построжав, на мелочах,
То бишь обмолвках, ловит ловеласа
В лихом былом – и лиц круговорот,
И девочка-батут, напор искуса,
Так горяча, что заплывает рот
Языческою свежестью укуса,
Что вечно юн… Но, видно, перезрев,
Как плод пикантный, здесь, в бедламе этом,
Мир бессердечней к ним, перегорев
В усыновлённом осенью. Дуэтом
Помешанным – не вытянуть… Виват! –
Во времени, от мира отрешённом,
Недостоверней человек, подмят,
В забвенье, сокрушительным крюшоном,
Хотя уместней, что скрывать, боржом…
Порой в уюте кухонного глянца
И бодрых литографий под ножом
Звенит фарфор – инфляция фаянса
Неприхотливой юности. Окно
Отворено, зазывное, в ненастье…
Тем пасмурней, несбыточным полно
Влюблённого страдальческое счастье…

* * *
Как горд, как жалок человек…
А. Кушнер
Замотанный, едва ль питомец нег,
От мира неизбежное скрывая,
Куда как горд, как жалок человек,
О диссонансе не подозревая,
Как о недуге… Но в душе – ни зги…
Прострация как плод трамвайной давки –
Назойливей… кромешнее – долги…
Истошней ад на кафедре – из Кафки…
С падением в интрижку, что вельми
Пикантно, ибо катастрофы вроде,
В сейсмических конвульсиях семьи,
Всё обречённей лад её в природе
Абсурдной яви. Опыт не спасёт,
Ведь безотчётно в лютом пререканье
Со здравым смыслом оторопью бьёт
Признание любви – иносказанье
Сухой физиологии. К сему,
Мир, обманув, не стоит нареканий,
Увесистая ненависть к нему
Привязывает крепче притязаний
На превосходство. Мороку сродни
Жизнь, фарисейка по своей природе,
Пуста как форма фарса, искони
Осваиваясь в мелочной свободе
От обязательств перед небом, чьи
Прогнозы непреложны. В переходе
К забвенью слобожане, толмачи
Абсурда прах плодят… В одной колоде
С сей прорвой человек, наперсник их,
Пригретый музой, что не из весталок,
В двусмысленных достоинствах своих,
Как горд, сносимый временем, как жалок…

* * *
Так сердце, чьим страстям извода нет,
Сурово потянулось к снегопаду,
Что Мэтти, подающая абсент, –
«За Ибсена?!» – склоняет к променаду
По-над фиордом, где пролёг транзит
Пернатых пилигримов…
В штаммах штампа –
Скалистый берег… чайки… мох… гранит… –
Норвегия… Подрёмывает лампа
Под колпачком, глядящим в спину… Здесь
Ещё, смурна, со «дней Экклезиаста»
Зима взимает насморком, как днесь,
За ропот ностальгического наста
Под туфельками Мэтти… Средь камней,
К зениту возносящихся над адом
Морских повествовательных зыбей, –
Длить моцион, обкатывая взглядом
Предметы мира, что не сводят глаз
С вас… Находя прогулку бесполезной,
Пусть прошлое не смотрит в этот раз
В злокозненное зеркало. Над бездной –
Отвесны скалы… заросли кустов
В камнях… С фиоритурою фиорда –
Свист «норда», крики чаек, хор гудков,
Как у античных трагиков, – жизнь бодро
Вдруг встряхивает вас, и только вас,
Опознаваемого новизною
Сих обстоятельств, чтоб и в этот раз
Увлечь вас, гостя, властно за собою,
И вам зимой, которой не избыть,
Если судить по задубевшим мордам, –
В сплошном снегу, как в вечности, пробить
Тропу над засыпающим фиордом…

* * *
Жгут листья… Дым, подёрнувший зенит,
Царит в ноздрях. Студёная в основе,
Аттическою бронзою – звенит
Одическая прозелень на слове
О славе и затворничестве… Чист
В прогнозах, посвежев, октябрь пристрастно
Глядит в окно… закручиваясь лист,
Скатавший простодушное пространство
В тугую трубку, чахнет, поводырь
Захожих ливней… Под какой из масок –
Клоаки улиц, бар, барак, пустырь –
Роенье деклассированных красок?
В условном равноправии с весной,
Уже отваживаемы от брака,
Уверьтесь же, что, будучи в одной
Из алчущих, вы – у себя! Однако
С напутствием пустот, открыв перу
Зияние ужасного в прекрасном,
Не ту ль в опустошённости хандру
К закату жизни пел надсадный Надсон?
Прах арендует нас… Остыв, зола –
В промозглом, рыхлом обмороке.
С тщаньем
Пилы, побег побега от ствола
Ясней в деталях, с разочарованьем
В благом исходе… Листья жгут, и дым
Царит в ноздрях…
и замкнут в страстотерпце
Мир, снявший угол в памяти, – тупым
Углом, свербя, разламывает сердце.

* * *
Не тяготитесь ранней сединою
В забвении фантазий молодых,
По-юному освистаны весною
Подснежников и мини продувных
Над лёгкими коленками, ведь в бремя
Отсутствие страстей и не бодрит
Бордо, но – лжесвидетельствует время
Про возраст, открывающий артрит
Как новую субстанцию… Не тают
Долги и в переменах на дворе,
В затворничестве честно наживают
Брюзгливость в дополнение к хандре,
Покуда, при отсутствии отмычек
К химере, именуемой любовь,
Всё очевидней паралич привычек,
Так упоённо мордовавших кровь
В пустом былом… Со скукою в статисте
Существованья ни-че-го не ждут,
Обжившись во враждебном любопытстве
К вещам, что молча всех переживут,
Шушукаясь подмётными ночами,
Пока ж, лелея слабости свои,
Осилить деспотическую память
Отшельника «о славе, о любви» –
Не-мыс-ли-мо, подробностям внимая,
Ведь в скуке, обретающей закал,
Свидетельствует, мягкости не зная,
Любая мелочь, что горячий знал
Толк в жизни, несомненно одинокой…
Пока молчит, роняя прах, уже
Бесплотен, с ясной осени далёкой
Сухой листок, прибившийся к душе…
ТЮМЕНЬ