ПИСЬМА В ТИБЕТ

Письмо шестое

Продолжаем публикацию «писем» Кирилла АНКУДИНОВА о современной русской поэзии, начатую в «ЛГ» № 26, 29, 35, 41, 45

Вновь приветствую тебя, мой друг. Что нового в Тибете?

Ты задал мне неожиданный вопрос, обратив внимание на то, что я во всех своих предыдущих письмах подробно говорил только о представителях сильного пола, о поэтах-мужчинах, а имена дам-поэтесс всего лишь бегло упоминал. Что это значит? Достойных внимания поэтесс больше нет? Или мне не чужд мужской шовинизм?

А ведь и впрямь парадокс: поэтесс в России больше, чем поэтов, – достаточно заглянуть в первый попавшийся коллективный поэтический сборник или зайти в любое лито, чтобы убедиться в этом. Общий качественный уровень «женской поэзии» – в принципе выше, чем уровень «мужской поэзии»: поэтесса-графоманка – явление встречающееся, но на несколько порядков менее типичное, нежели поэт-графоман. Между тем героями литкритических статей и научных монографий, как правило, становятся поэты, а не поэтессы. Что это? Неужели зловредный сексизм?

Дело, конечно, не в сексизме, а в особенностях, от природы присущих мужскому и женскому мышлению. Никуда не денешься, два этих типа мышления явственно различаются. Я преподаю в вузе и особенно наглядно вижу это отличие, когда принимаю экзамены у студентов. Девушки-студентки всегда заучивают наизусть страницы учебников и во время экзамена воспроизводят запомненное более или менее умело. Парни так не делают, им это не свойственно: они на экзамене либо выдвигают новые гипотезы, либо юморят, либо молчат, как глухонемые. Мужской ум – исследовательский, первопроходческий, он стремится вовне; женский ум – осваивает открытое заранее, обживается в хорошо знакомом пространстве, наводит уют.

Не то чтобы «женская поэзия» так уж радикально была отлична от «мужской поэзии» – но именно «женской» угрожают три специфические опасности.

И первая из них исходит из центростремительного вектора женского сознания. Женщина-поэтесса может легко поймать, уловить все носящиеся в воздухе тенденции «литературного сегодня», грамотно их освоить и подать – не привнеся при этом ничего нового, оригинального, индивидуального, своего. Среди поэтесс всегда бывает много бессознательных подражательниц. Поэты-подражатели копируют своих учителей, поэтессы-подражательницы влекутся за «поэзией вообще» и за «модным трендом сезона». Их судьба – превратиться в «фон литературной эпохи». Возможно ли сейчас отличить Веронику Тушнову от Людмилы Татьяничевой? А ведь в своё время Тушнова и Татьяничева были довольно популярны.

Вторая опасность – в том, что «женская поэзия» склонна впадать в эстрадность. Эстрада – необязательно «юмор и сатира»; существует и «лирическая эстрада» (в России она представлена главным образом Е. Гришковцом, а в Европе – привычное явление). Лирика и «лирэстрада» – явления противоположные: лирика индивидуальна, свидетельствует о неповторимом опыте души и обращена лично к каждому читателю; «лирическая эстрада» варганится по единому рецепту для общей читательской (или слушательской) массы. Для меня эталон «лирико-поэтической эстрады» – стихи Веры Павловой. В лирике Ахматовой – любовь Ахматовой к Пунину или Гаршину, в «Лебедином стане» Цветаевой – чувства Цветаевой к Сергею Эфрону, в стихах же Веры Павловой – «вообще любовь» «просто женщины» к «просто мужчине», и всякий раз силу и интенсивность этой «вообще любви» приходится иллюстрировать всё новыми и новыми риторическими приёмами. К сожалению, по пути «эстрадной поэзии» пошла небесталанная Анна Русс; её сносит то в расхожую мелодраму, то в развесёлый внутрилитцеховой капустник.

Наконец, есть ещё одна опасность. Бывает так, что некоторые дамы хотят переиграть мужчин в сугубо мужских играх – и начинают состязаться с ними в грубости-брутальности или в смелом интеллектуализме. А иногда – в том и другом одновременно. Как, например, Елена Фанайлова, поэтесса с хорошими, в общем, задатками – яркая, темпераментная. Отчего-то бедняжка преисполнилась странным желанием – непременно стать «западной интеллектуалкой». И стала-таки ею. Ныне Фанайлова неотличима от какой-нибудь Сьюзен Зонтаг; однако она забыла о том, что для русского культурного пространства это – совсем не достижение. А, скорее, наоборот.

Теперешние стихи Фанайловой в своём роде поразительны: они написаны от лица и от имени женщины, но в них нет того, что свойственно всякой женщине, – элементарного житейского здравого смысла. Лиргероиня Фанайловой возмущена грязью окружающей действительности, но сама матерится, как сапожник; она невероятно чувствительна и при этом оскорбляет всех кого ни попадя. Фанайлова может разразиться гневным поэтическим монологом ввиду того, что встретила знакомую продавщицу, а та возьми да и скажи ей: «Сложные у вас стихи, я в них ничего не понимаю» (обалдеть какая трагедия; мне это все мои знакомые твердят с того дня, как я начал писать стихи). Потом респектабельный учёный журнал «Новое литературное обозрение» созывает консилиум мудрецов, и те начинают на многих страницах комментировать праздный фанайловский стишок о продавщице, обильно цитируя заумных французских философов. От этого никчёмность и нелепость стишка возводятся в квадрат, и складывается впечатление, что я перенёсся в фарс Мольера или в итальянскую комедию дель арте и пребываю в достопочтенной компании магистра Триссотена и доктора Панталоне.

Хотя иногда поэтические дамы становятся-таки победительницами, играя на мужском поле, – если не теряют данный им от природы здравый смысл. Взять хотя бы баллады Марии Степановой. Мне не с руки рекламировать Степанову – я во вражде с её окружением, я почти равнодушен к её лирике. Но балладные стилизации Степановой – хороши. Вот как пример:

И герой обмяк, словно горсть песка
высыпается на песок,
и такая в нём завелась тоска –
вы не знали таких тосо’к.
И не жизни жаль, та не стоит свеч,
а обидно так ни за что полечь,
а что более всего огорашивает –
всё решили за него и не спрашивают.
«Видно, ты онемел, мальчиш.
Это правильно, что молчишь:
всё давно без нас решено.
Выпей водки, поклюй пшено.
Может, смертушка не приберёт:
серебро только наших берёт.
Ты пришёл, почитай, на готовенькое,
не ловил пулевых-ножевых,
Страховать тебя будет новенькая –
она тоже из ваших, живых.
       («Проза Ивана Сидорова»)

Конечно, баллады Степановой – в определённой мере «взгляд со стороны» (далеко не случайно Степанова пошла на мистификацию, поначалу представив их как сочинения «поэта Ивана Сидорова»). А вот строки замечательной поэтессы Олеси Николаевой; они созданы с не меньшей виртуозностью – но их виртуозность не «со стороны», а «из глуби». Мария Степанова как будто бы направляет слепящий фонарь своего мастерства вовне, а у Олеси Николаевой свет идёт изнутри её стихов, словно из чудной лампады.

Жаден, жирен, рыхл чернозём твой
и твёрд суглинок.
И блажен поэт, и пророк юродив,
и странен инок,
и прозрачны возду’хи, и свет рассеян, –
и тем верней
обрастает плотью любое веленье щучье:
«Будет так и так!»
Оживают корни, трепещут сучья,
и творит Господь детей Себе из камней.
Из болот петровских,
степей продувных татарских,
из костей крестьянских,
из крепких кровей боярских,
из пределов царских,
песков иудейских и бурных вод,
из хозяйств поморских, уделов скитских,
из полей подворских,
из пастбищ критских, –
собирает, всем имена даёт,
называет ласково:
«Мой народ».
  («Национальная идея».
  «Новый мир», 2007, № 8).

Как славно всё же, что в нынешней российской поэзии есть несравненная Белла Ахмадулина, гневная Юнна Мориц и моя любимая Новелла Матвеева, Ольга Седакова и Елена Шварц, Инна Лиснянская и Мария Аввакумова, Светлана Кекова и Ирина Ермакова, Инна Кабыш и Елена Новожилова, Елена Елагина и Евгения Изварина, Нина Карташёва и Светлана Сырнева, Ольга Родионова и Мария Бородицкая, Ольга Иванова и Екатерина Шевченко, Наталья Черных и Ольга Нечаева!

Воистину без женщин жить нельзя на свете, нет. Даже в Тибете. Не то что на Парнасе.

Твой Кирилл