Юрий ВЛОДОВ
(1932–2009)

* * *                                                                                                                                                
Блаженная отчизна
И хлябей, и хлебов.
Святая дешевизна
На воздух и любовь.
Болотные затопы.
Зачумленная мга.
Сопение да топы
Сквозь цепкие луга.
Сельцо. Лесок сохатый.
Две тучки – две ладьи.
Сидит мужик сопатый –
Пьёт Волгу из бадьи.
Судьбу пытает птица.
Сума пуста, худа.
«Хотúтся жить?» – «Хотúтся! –
Без жисти – никуда!»
Похмел да недомога.
Беспутство да ленца…
А к ночи – близость Бога,
Господнего лица…

* * *
Какая лёгкость в русских облаках!
Какая сила в быстроходных тучах!
Им всё живое, даже гад ползучий,
Внимает с онемением в зрачках.

Ах, тучи-тучи! – дети широты! –
Птенцы неудержимого простора!..
Не отвести души моей и взора
От вашей опалённой наготы…

Вечерних чёток лёгкие черты –
У тёмной непрочерченной черты –
Где нипочём пиры, долги и слава…

Ах, тучи-тучи! – русские мечты! –
Приливы тёмно-синей чистоты,
Просвеченные молнией кровавой!..

* * *
Поле, побудку свистая,
Небо стрижами стрижёт…
Демонов белая стая
Радужный мир стережёт.

Шёл я забытой дорогой.
Видел Тебя впереди.
Сердце больного не трогай,
Разума не береди.

Что это в синей отчизне?
Облаки?.. Или Кижи?..
Кто это плачет по жизни?
Демоны?.. Или – стрижи?..

* * *
Архангел лютует на гончем коне:
– Гей, лунная челядь, ко мне!
Но чёрным удушьем прошло через сад:
– Заткни своё орло!..
Ты в чрево Осподне проник через зад!..
Явись через горло!..

* * *
Покуда шли суды да пересуды,
Пока писалось тридцать три листа,
Христос признал земную суть Иуды,
А тот признал небесного Христа…

И на кресте воскрикнул обречённый:
«Ты весь во мне, как ласточка в огне!..»
И повторил предатель обличённый:
«Ты весь – во мне…»

Братались кровью рай и преисподня,
Прощаясь и прощая болево:
Простил Господь предателя
Господня, –
Постиг предатель Бога своего…

* * *
Все деревья ометлели
До последнего хрустá.
Гонят ведьмины метели
Запоздалого Христа.
Он бредёт по вьюжной кромке,
Временной свивая жгут…
Нерождённые потомки
Бога изгнанного ждут. 

* * *
Чу! – запахнулась ночь
В свою живую тогу…
И некому помочь
Покинутому Богу.
Глядит Господь во тьму,
Как брошенные дети, –
Ненужный  н и к о м у
На целом Божьем свете…

* * *
Бредём по тёмну свету –
Меж небом и землёй.
Кивнут вослед поэту:
«Скитаются… семьёй…»
Наш дом – в бродячем скарбе,
Добытом впопыхах.
И мокнет кукла Барби
У дочки на руках.

* * *
Вечная тема моя –
Зеркало, ворон, змея.

Стало быть, в этом я – спец
(Зеркало. Ворон. Слепец).

Мёрзну под лестницей я
(Зеркало… Ворон… Змея…)

Хрупаю постный супец
(Зеркало. Ворон. Слепец).

Сыто глумятся друзья
(Зеркало, ворон, змея).

Дарит монетку скупец
(Зеркало! Ворон! Слепец!).

Спит Магдалина моя.
Зеркало… Ворон… Змея…

* * *
Жизни недомога.
Смерти хрупкий наст.
Людям – не до Бога.
Богу – не до нас.
Болевое око
Светит веково.
От креста до Бога –
Ни-ко-го.

* * *
А если – н и ч е г о  и  н и к о г о –
Ни Господа, ни Дьявола, ни Рока?! –
Всего одна короткая дорога,
Где слёзы ветра брызжут веково…

* * *
Все мы смертны, к счастью.
Прав елейный бес.
Все мы станем частью
Трав, морей, небес.

Удобрим породу,
Почву на Руси…
Утомить Природу –
Боже упаси!..

* * *
Оставлю бренное в могиле я –
И воспарю, как росный дым…
И вот тогда моя фамилия –
Моя фальшивая фамилия –
Восстанет Именем моим! –
Воскреснет Именем моим!..

Валерий ВОЗЖЕННИКОВ
(1941–2011)

* * *                                                                                                                                            
Белый ангел глянул в божьи очи,
Полные смиренной чистоты,
И сорвался, став темнее ночи,
Со своей прелестной высоты.

Глянул просто так, не от гордыни,
Да тяжёлым выдался урок:
Видит ангел сам в себе поныне
Те грехи, о коих знать не мог.

Бог вернуть его обратно хочет.
Но боится падший высоты
И, увы, забыть не может очи,
Полные смиренной чистоты.

* * *
Мне, мой Бог, примнилось не однажды,
Будто бросил Ты меня навек,
Будто я уже не ангел падший,
А совсем пропащий человек.

Если так, то не бывает хуже,
Это уж навечная беда:
Как свечу,
                 задует Демон душу,
Душу, недостойную Суда.
Боже, коль не бросил, так не мучай
И  прими участие в судьбе:
Дай мне боль какую или случай,
Как-нибудь напомни о себе.

* * *
Как победитель тьмы и зла,
Вставал Пасхальный день.
О том сияли купола
И пела в храме дверь.

А я в пивную путь держал,
Не Богу душу нёс
И мимо храма пробежал,
Как шелудивый пёс.

Я мимо храма пробежал,
За мной – другой с другим.
Но вскоре страх меня объял:
– Да что же мы творим?!

И что тогда,
                   коль в Судный Час,
Как громом по кресту,
По вере каждого из нас
Воздастся  и Христу?

ОТВЕТ ГОСПОДА
Я, может, дал бы тебе, сын,
Что ты хотел, к чему стремился.
Но ты забыл, о чём просил,
Не помнишь даже, что молился.

* * *
Это же на чью я жил потребу,
Коли вдруг во власти суеты
Стал бояться и земли, и неба –
Ранят совесть звёзды и цветы?

И ещё скажу, а вы поверьте:
Нет глупей вопроса «быть – не быть?».
Всякая душа минует смерти,
И за грех придётся заплатить.

Если бы решалось всё могилой,
Вот тогда хоть пташечкой свисти.
Гляну в небо – Господи, помилуй!
Гляну низом – Господи, прости!

* * *
Мысль моя не раз перевернулась –
И разбилась об иную даль.
И души мятежной вдруг коснулась
Тихая, смиренная печаль:
Зря я, грешный, возроптал на Бога,
Позабыв, что милостью Христа
Дан мне крест по силам,
                                          а  дорога –
Равночестна
                       тяжести креста.
Лишь в одну погибель я согнулся,
А в другую – не успею, чай…
И пошёл,
                  но прежде улыбнулся,
Как велела мне моя печаль.
 
СТАРУХА В НОЧИ
Ворчат ночные дерева:
«Куда несёт её проруха?»
Полуслепа и чуть жива
Просёлком тащится старуха.

Не в силах даже век сомкнуть,
В ночи постанывает глухо.
Над ней простёрся Млечный Путь.
Просёлком тащится старуха.

Но что ей звёздная межа?
В глазах земля и небо тает.
И устремляется душа,
Куда и мысль недолетает.

* * *
Старухин дом похож на склеп, –
Дверь замела пурга.
Но под рукой у старой хлеб
И кружка молока.
Сама на случай бытия
Ничто не припасёт.
Живёт,
            как в саночках дитя,
И Бог её везёт…

* * *
Ничего у Бога не просила –
Что подаст – считала сверх всего.
Лишь всем сердцем Господа любила,
Лишь Его любила одного.

Не боялась ни земли, ни неба –
Крепче страха  та любовь была.
Без молебна и без всякой требы
К Милому с улыбкой отошла.

* * *
Живём не в раю, а под мраком.
Но это сверх милости мрак.
Вновь полюшко светится злаком
И весь в незабудках овраг.

И, жгучую чувствуя грешность,
Однажды, в тишайшем цвету,
Вдруг вздрогнешь:
Какая же нежность
Царит в том небесном саду!

А чья-то душа или птаха
Так горько заплачет в зарю,
Как будто пролётом – из мрака –
На вечные муки в раю.

Испытан я был этой пыткой.
С тех пор, как душой ни горю,
Стараюсь не хлопнуть калиткой
В своём заповедном краю.

Вновь полюшко светится злаком
И весь в незабудках овраг.
Живём не в раю, а под мраком.
Но чуден от Бога и мрак.

Геннадий КОНОНОВ
(1959–2004)

* * *                                                                                                                                             
         Вадиму Андрееву
Славить Господа мне не по чину.
Все цветочки мои отцвели.
Я – лишь прах, я замёрзшая глина
истощённой латгальской земли.
Отстегнул кой-какие поблажки
мне на время небесный общак.
Я шатаюсь от первой затяжки
натощак, натощак, натощак.
Жили, верили, врали, винились…
Наши дети отцов переврут.
Все пути мои переменились,
лишь у «двойки» всё тот
же маршрут,
в головах наших та же баланда,
ту же почту несёт почтальон…
Ласки женские пахнут лавандой.
Так же пахнет дешёвый лосьон.

* * *
Прошлое уже необратимо.
О поблажках Бога не молю.
Я люблю теперь огонь без дыма
и цветы без запаха люблю.
Ангел влажной тряпкою стирает
стены нарисованной тюрьмы.
Вечер, словно Троя, догорает,
и слова являются из тьмы.

* * *
Бумага в сальных пятнах,
торговые ряды.
Кленовый лист распят на
поверхности воды.

Так пожелал Создатель –
и грустен день-вдовец,
и жалок покупатель,
и жалок продавец.

Плоды земли и света
горою, как во сне,
приснившееся лето
по рыночной цене.
А день уже недолог,
и в сердце нет огня.
А я совсем недорог.

       Купи меня.

ЛЕТНЯЯ ЭЛЕГИЯ
Быстрое лето, сновидений клипы,
пахнут карамелью душные леса.

Жаркие сосны, потеющие липы,
якорь креста вонзился в небеса.

Тёплые крылья
в ящиках скворешен,
клоп по иконе, милостивый Бог…

Это Россия.
Боже, будь к ней нежен.
Чистая рубаха,
смертный холодок…


* * *
Он – из Божьих детей, из свободных зверей.
Прохлаждаясь под ливнем, спасаясь от стужи,
он проходит, смеясь, мимо храмов, по лужам,
не входя внутрь оград и не чтя алтарей.
На неторных путях завывает борей…
Я ж – причастный свидетель, оседлый к тому же.
Столько лет простоять то внутри, то снаружи,
созерцая фактуру закрытых дверей…

Закрывает мне вход пентаграмма порога.
Закрывает мне выход ночная дорога.
Я дремлю на границе и вижу во сне,
как, роняя стропила, взрываются крыши,
как, треща, полыхают светлее и выше
декорации мира в беспечном огне.

* * *
Эх, дорого нам времечко и дешева еда…
Закат. Портвейна мертвенная прана.
Прокуренные кухни. Мерно капает вода
бессмертной меланхолии из крана.
Окончена ли партия? Здоровы ль игроки?
И мой куплет сомнительный – допет  ли?
Расхожесть афоризмов от Матфея, от Луки…
И всё ж на шеях галстуки, не петли.
Безвременно уставший от любви и от вранья,
смакуя едкий запах пораженья,
в грязище покаянья извалявшись, как свинья,
я не хочу играть на пониженье.

ЭЛЕГИЯ ЛЕСОПОВАЛА
Я загнал свою клячу зазря – её план удался.
Я присел на завалинку хаты, которая с краю.
Она бросила гребень, и лес до небес поднялся –
Воют волки да вороны, как над побоищем, грают.
Я нормален почти, я бы мог быть нормальным сполна:
жить по средствам, судьбу и отечество не выбирая.
Разводил бы свиней, своё поле пахал дотемна
и дрочил свой елдак в этой хате, которая с краю.
Я бы ел свою кашу, молился,  глотал  алкоголь,
вяз в снегу по зиме и месил бы осеннюю слякоть.
Равнодушно б смотрел, как кругами расходится боль –
скоморохом, который уже не сумеет заплакать.
Я построил бы храм на холме, и назло Сатане
я и думать забыл бы о ликах далёких царевен,
но дорога, длиннее, чем Библия, под ноги мне
расстелилась покорно. Потом она бросила гребень.

…В этих местностях диких не очень-то много людей.
Пахнет  гарью, просчётом, тоской и болотною гнилью.
Ухмыляется осень. Сквозь линии липких дождей,
сквозь дворцы из прессованной пыли, оставшейся пылью,
сквозь январские льды, сквозь объятья холодной весны,
сквозь сосновый настой, как забвение, вязкий и плотный,
через жирные ласки домашних хозяек, сквозь сны
я ломлюсь с топором напролом, равнодушный и потный.
И проходят века, и прошли уже тысячу раз…
Я валю этот лес, больше я ни на что не сгодился,
Горечь стала привычной, а это, пожалуй, маразм…
Она бросила гребень, и я в нём навек заблудился.

* * *
Мы не овцы Господни, а стадо голодных ослов,
хоть и любим за рюмкой гундеть о душе и морали.
Из великого Слова мы сделали множество слов,
по каменьям великий евангельский Дом разобрали.
Матерьял неплохой для постройки оград и гробниц,
для строительства дач с персональным в саду
монументом,
для соседских окошек, леченья воров и блудниц,
для духовной борьбы с бездуховным ослом-конкурентом.
Он твердил «Возлюби»,  «Не суди» и т.д. и т.п. –
но с камнями крещёный народ поразвлёкся на славу.
Мне противно, друзья, что и мы с вами в той же толпе,
двадцать горьких веков ежедневно орущей: «Варраву!»

* * *                                                                                                                             
К двум часам алкоголь потеряет свой запах и вкус.
Осень хочет мужчин, но закроют вот-вот заведенье.
Под сентябрьским дождём я пройду по воде, как Иисус,
не спеша – вдохновенья легки и просторны мгновенья.
Был не раз погребён и не раз новой мамой рождён,
от небес отчуждённый и в старый не верящий опыт…

Боли узенький нимб тяжелеет под лёгким дождём
над пустой головой под ночные шуршанья и шёпот:

– Средь земной маяты и слова, и тела нечисты.
Посмотри на себя, загляни в эти мысли и лица…
Это в Шамбале святость и аур павлиньи хвосты,
это в Шамбале осенью тени умеют светиться,
это в Ша… Для тебя в это Ша ни дорог, ни мостов.
Коль рождён под дождём,
проживай свои влажные страсти,
провожай отлетевшие души осенних цветов
да в условных объёмах тасуй положенья и масти.

– Я – поэт, я подобен машине, летящей в кювет,
я рождён нагишом, без приличных штанов, без рубашки.
В негативном сознании с тьмой сочетается свет,
а с прозрением – дурость, как спелые сливы-двойняшки.
Моё сердце пустое, прощаясь, стучит не спеша.
Нам ведь рюмку гораздо дешевле,
чем сердце, наполнить.
Плоть верну я к Праматери, к Богу вернётся душа.
Так случалось не раз.
Может, позже получится вспомнить.
Я был воином духа, со славою путал позор,
я в Аид, как в театр, контрамарку имел. Без билета
я рыбачил на Стиксе – меня прозевал рыбнадзор.
Заплывал за буйки, за щекой согревая монету.
И, когда я в бессонном киоске куплю наконец
поллитровку вина из плодов Гефсиманского сада,
девять стёртых монет – мою сдачу –
швырнёт продавец…

И звенят медяки совершенного Дантова ада.