ПОДНИМИТЕ МНЕ ВЕКИ

Лев ПИРОГОВ

Давайте так…     Динь-динь-динь!     (Вилкой по бокалу стучу.)
Давайте так. Будто бы вы спросили:
– Самое, голубчик, важное литературное событие в ушедшем году?
А я как будто ответил:
– Ы-ых, ми-ла-и-й… Оно ж ведь как посмотреть! Если приглядеться, их целых два выходит, событья-то. Во-первых, как уже сообщалось, Кризис. Во-вторых… Нет, сначала во-первых.

Ещё этим летом имел я барственную привычку покупать от пятнадцати до двадцати книжек в месяц. Не спрашивайте, как я их все читал. Из двадцати в лучшем случае одна оказывалась тошнотворной «новинкой», всё прочее – детские книги от букинистов, а там картинки и шрифт крупный. Слабость такая, да. Впрочем, литературная. И вот ей пришёл конец.

Это оказалось самым важным литературным событием – из, так скажем, провиденциальных.
А самым важным из конвенциональных был скандал вокруг присуждения Михаилу Елизарову с романом «Библиотекарь» премии «Русский Букер».

Сказывают, почтенные литераторы с опрокинутыми лицами бегали, кряхтя, вокруг пруда и грозились повыходить из всех комиссий, раз такую выдающуюся награду отдают в лапы «фашистам». Лет шесть не случалось подобной потехи – с тех пор, как почтенное (по тем временам) издательство «Ад Маргинем» опубликовало фашистский (по тем временам) роман Александра Проханова «Господин Гексоген». И что забавно: издательство крохотное, никто бы происшествия не заметил, но почтенные литераторы и литераторишки так дружно кинулись давить гадину, что книжка угодила в бестселлеры, шум дошёл аж до самого Телевиденья, и Проханов стал там с тех пор persona grata.
А вы говорите, серьёзная критика не имеет веса в нашем чрезмерно увлечённом телесериалом «Моя прекрасная няня» обществе.

Ещё как имеет. Если только, схлестнувшись между собой, нечаянно сожмётся в кулак. Палец к пальцу: левая и правая, либеральная и консервативная, фашистская и изрядно порядочная. Но для этого «если только» необходим скандал.

А для скандала необходимо, чтобы оказались затронуты интересы тех, кто сторожит лавочку. Тех, кто за хорошее поведение был взят в 90-е на содержание заграничным дядей и поэтому имел: а) привилегию представлять современную литературу в не имеющих возможности самостоятельно выписывать журналы провинциальных библиотеках; б) способность выплачивать какие-никакие зарплаты, гонорары и литературные премии. Неудивительно, что большинство более или менее профессиональных писателей и редакторов прибилось именно к этому берегу.

Те же, кого дядя за плохое поведение не поддерживал, в условиях невозможности литераторствовать на профессиональной (платной) основе быстро этот самый профессионализм растеряли: энтузиазм – плохая замена выучке. Вот прикормленная либеральная страта и стала безальтернативным «мейнстримом».

И всё бы ладно, да только жизнь на подачки донельзя испортила мейнстримов характер. Сделала мейнстрим мнительным, обидчивым и спесивым. Чуть что не по его (книжку не там напечатали, премию не туда вручили), сразу мнит: основы мироздания рушатся, последнюю бочку варенья из глотки тянут.

Ничто другое (кроме бочки, она же Основы) наш мейнстрим не волнует. Никакая там идейно-эстетическая борьба. Ведь одним из условий «хорошего поведения» было искренне считать самим и убеждать читателей, что литература не должна «проводить идей»: она должна быть делом частным, маленьким («для анекдотов, как я это называю») и жить на гранты. А если твоему честолюбию в таких рамках тесно – утешайся, ощущая себя элитой и презирая толпу.
Елизаровский «Библиотекарь» как раз тот случай, когда Основы были подорваны: идейный недруг допущен до святилища, которое ещё полнится запахом тарталетки, трепетно съеденной под лестницей английского посольства в 1992 году.

Это (всего во второй раз за шесть лет, подумать только) помешало нашим литературным регулировщикам следовать главному принципу своей «идейной борьбы»: что бы ни случилось, не замечать друг друга и того, что случилось. В русской литературе не должно ничего происходить – именно за этот результат и было в своё время «уплочено».
Теперь от подведения итогов года уходящего перейдём к Тревогам и Чаяньям.

Вот представьте. Паровой молот Кризиса обрушивается на сахарные плюсны мейнстрима. И никаких тебе грантов. А тиражи мейнстримовских журналов и так уже вдвое ниже, чем у «патриотов» проклятых. Правда, мейнстрим в отличие от «патриотов» успел перевести все основные активы из журналов в издательский бизнес, но по нему-то Кризис и ударит прежде всего.

Из книгопечатного дела «уйдут деньги». О, у меня прямо разлитие мёда в организме начинается, когда я об этом думаю.

Мелкие и средние издательства обанкротятся, снизится конкуренция, упадёт покупательский спрос на книги. Уменьшится «ассортиментная масса» (главное зло современной литературы). Выживет пара монополистов (этакие книжные Демократическая и Республиканская партии), которые будут методично «минимизировать риски», печатая железобетонный «верняк» (Донцову, Полякову, Устинову, не важно).

И вот на этом фоне будет, грубо говоря, появляться один неформатный роман в год, и вся несытая Донцовой публика станет в едином порыве, взявшись за руки, его читать. И уж зато как читать! До донышка, до последней косточки, ничто недопережёванным не останется. А то ведь когда один читает одно, другой другое, а третий третье, им не просто поговорить не о чем, но и литература становится не нужна, коль о ней невозможно поговорить…

Вот нас, скажем, трое очень разных друзей. Приходим мы в магазин, где за вычетом Донцовой продаётся ещё триста книг. Велика ли вероятность того, что мы выберем одну и ту же? А если представить, что она там одна, и ровно столько же мы можем позволить себе купить, шансы вырастают до ста процентов.

Энергетические вибрации вокруг «Господина Гексогена» и «Библиотекаря» возникали благодаря тому, что люди разных вкусов и убеждений были вынуждены в кои-то веки прочесть одно и то же. Это, оказывается, и есть условие полнокровной литературной жизни, а вовсе никакая не «свобода выбора».

Так что свой порядком залапанный от ораторского волненья бокал я пью за Кризис.
…Литературы.