ОБЪЕКТИВ

Фритьоф Беньямин Шенк. Александр Невский в русской культурной памяти: святой, правитель, национальный герой (1263–2000) / Авторизованный перевод с нем. Елены Земсковой и Майи Лавринович. – М.: Новое литературное обозрение, 2007. – 592 с.

Немного есть имён в русской истории, столь значимых для национального самосознания, столь аккумулирующих все те качества, которые были востребованы трагической и величественной историей русского народа, его ещё не завершившейся миссией, – как имя святого благоверного великого князя Александра Невского. И неслучайно именно память о нём подвергается в последнее время массированной идеологической атаке с целью доказать, что он на самом деле был «малосимпатичной и второстепенной исторической фигурой» (как пишет Б. Кагарлицкий – «Критическая масса», 2006, № 6), а всё приписываемое ему есть лишь плод националистическо-имперского мифа. Спектр здесь достаточно широк – от анекдотической по своей безграмотности и патологической русофобии книги А. Нестеренко «Кто победил в Ледовом побоище» (М.: Олма-Пресс, 2006) до «тяжёлой артиллерии», представленной впечатляющей монографией, о которой пойдёт речь. Автор её, Фр. Б. Шенк, с целью «развенчать миф об Александре» переработал огромное количество летописных и архивных источников, исторических материалов, художественных и публицистических произведений, проанализировал множество иконописных изображений, фресок, храмовых росписей, книжных иллюстраций, лубков, листовок, плакатов, памятников, произведений исторической живописи и т.д.; особый раздел составляет покадровый анализ фильма Эйзенштейна «Александр Невский»; список литературы на русском, немецком и английском языках превышает тысячу названий.

Шенк постоянно проводит мысль: роль героического патриота и спасителя приписана князю последующими веками, тогда же всё было гораздо мельче и прозаичнее. Битвы на Неве и на Чудском озере на самом деле были мелкими приграничными стычками, участвовало в них с обеих сторон вовсе не такое большое количество войск, как мы привыкли думать, и значение их для будущего вовсе не столь судьбоносное; высокими целями и мотивами наградили их героев и самого Александра Невского последующие историки, пропагандисты и сочинители. Марксистская тенденция считать деятелей прошлого многое «недопонимающими», вроде бы странная для современного западного учёного (на деле вовсе не странная): нигде на протяжении огромной книги не заходит речь вот о чём – где сейчас многочисленный некогда народ пруссов, имевший свою письменность и богатую культуру (память о нём сохранилась только в названии огромной, на многие века ставшей немецкой территории с центром в «исконно немецком городе Кёнигсберге»); где процветавший некогда славянский город Липцк (теперь Лейпциг), где народ ливов (опять-таки сохранившийся лишь в названии растоптавшего, сжёгшего, задушившего их дымом германского рыцарского ордена, который в 30-е годы XIII в. слился с Тевтонским)? В своих посланиях рыцарям римские папы повелевали не слагать оружия и не заключать мира как с язычниками, так равно и со «схизматиками»-русскими, обращая тех и других в католическую веру, присоединяя Русь к Римской церкви и объявляя все завоёванные земли «собственностью св. Петра».
И в каком названии сохранилась бы память о русских, не будь в истории великого князя Александра, его побед на Неве и на Чудском озере (после которых – каково бы ни было количество сражавшихся с той и другой стороны – продвижение западно-католического мира на восток было на несколько веков приостановлено. Очевидно, предки Фр. Б. Шенка совсем иначе умели различать подлинную реальность происходивших событий), не сохранись опорные центры русской цивилизации Новгород и Владимир, не продолжись дело Александра его сыном – благоверным князем Московским Даниилом, а затем великим князем Дмитрием Донским? Та мысль, что гений Александра мог видеть это сквозь века вперёд, увы, не посещает голову немецкого автора.
И вот ещё что обращает на себя внимание: раз за разом возвращаясь к своей «любимой» мысли о «сотрудничестве с оккупантами» (татаро-монголами) князя Александра, отчего же освобождает он от этих упрёков своих предков, тевтонских рыцарей (и стоявший за ними римско-католический мир), вот уж действительно в прямом сотрудничестве с татарскими кочевниками (и одновременно с ними) обрушившихся на Русь в XIII в. (не секрет ведь, что одним из побудительных мотивов западной агрессии было известие о том, что Русь истощена татарским нашествием, а потому можно без труда отнять её западные земли; да и в прямые переговоры с Ордой и Каракорумом Рим вступал неоднократно).

Упрекая князя Александра в «прагматизме» и стремлении к сохранению власти, наш автор почему-то забывает, что папа Иннокентий IV предлагал Александру (уже после всех его побед, правда) королевский титул и могущественную защиту всей Римской империи – в обмен на принятие им и Русью католичества. Полагаю, для мелкого и недалёкого, «прагматичного», озабоченного лишь своей личной властью человека принять такое предложение было гораздо удобнее (да и гарантировало бы, даже в случае военных неудач, возможность спрятаться у ближайших соседей, как поступали многие современники Александра и даже некоторые из его прямых родственников), нежели предпринимать длительные и смертельно опасные поездки в Каракорум и Сарай (последняя из них стоила ему жизни) и там, проявляя величайшую христианскую добродетель – смирение (ему-то, победителю лучшей тогда конницы Европы!), имея перед внутренним взором лишь образ подвигоположника Христа и великое будущее Родины, пытаться смягчить гнев монголов, «огненной реке» которых (очень точный образ Карамзина, указывающий, помимо прочего, на промыслительную роль их как орудия Божьей кары) не мог тогда противостоять никто (и объединённая Европа проигрывала им сражение за сражением, спасшись только благодаря русскому щиту). Он ставил своей целью (и добился её!) сохранить княжескую власть в качестве «буфера» между народом и прямым правлением монголов.
Отказавшись же перед папскими послами предать Православие, святой князь не предал душу своего народа и его будущее, не предал Андрея Рублёва, Серафима Саровского и Пушкина, не предал нас. При том, что различие между православием и католичеством и, главное, последствия принятия того или иного вероучения для будущего страны во всех сферах жизни, народной судьбы, культуры были, полагаю, в XIII в. далеко не столь очевидны обычному человеческому сознанию, как теперь.

Настойчивые попытки автора проследить «перемены в концепциях коллективной идентичности» в русской истории, попытаться отделить в облике князя защитника и созидателя Русского государства от защитника православия или «русской культуры и русской народности» раз за разом не дают результата. Ибо в сознании самого Александра, как и в сознании всех тех, кто имеет честь принадлежать к его потомкам и продолжателям его дела, всё это никогда не было разделяемо. И как ни пытается Шенк доказать, что фольклорное бытование образа Александра «имеет мало общего… с культурной памятью о нём», ничего не выходит: как только он начинает цитировать эти фольклорные источники, все его построения рушатся: в русском народном сознании как «верхов», так и «низов» образ этот един. Шенка не заставляют задуматься даже приводимые им же самим факты: в каждом российском городе есть часовня или церковь, освящённая именем св. Александра, кроме того, в каждой церкви страны есть его икона, «церковный дискурс о святом сохранился и пережил даже эпоху репрессий и преследования православной церкви».
Объясняя распространение «культа» св. Александра, чьё почитание первоначально было «региональным», ограничиваясь Владимирско-Суздальской землёй, лишь политико-прагматическими соображениями (в петровские времена он был символом противостояния шведам, в Великую Отечественную – немцам и т.д.), Шенк не понимает, что имел место совсем другой процесс, аналогичный процессу развития всего живого (от человека до Вселенной). Образ князя из своего центра (в котором уже было всё заложено), его краткой, но чрезвычайно насыщенной земной жизни как бы разрастается и не наполняется новым содержанием и объёмом, а проявляет заложенное в нём изначально. Это и называется – полностью реализовавшись в своём времени, перейти в вечность.
Но именно вневременная категория, похоже, вызывает наибольшее раздражение у нашего автора. Говоря об «Истории…» Карамзина и работах других русских авторов, писавших о битвах князя Александра с использованием притяжательного местоимения: «наши всадники», «урон с нашей стороны», он с недоумением пишет: «подобная авторская манера создаёт воображаемое, трансисторическое общество (?! – К.С.), включающее автора, описанных в тексте героев и читателей, которые должны почувствовать, что происшествия Средних веков имеют непосредственное отношение к их собственной жизни». В фильме «Александр Невский», считает он, «на основании традиционных (история, мифология, религия) и современных мотивов… создаётся образ мы-группы, претендующей (?! – К.С.) на вневременное, вечное существование». Шенк подвергает этот фильм жёсткой критике, хотя и признаёт, что «благодаря, в частности, этому фильму советский народ даже в казавшийся безнадёжным первый год войны не потерял полностью надежду на победу». Изобретением советского пропагандистского дискурса считает Шенк и определения «русские полки», «русская рать», «русские воины» применительно к воинам Александра в работах советских историков и писателей. Для него не важно, что ещё с 1164 г. глава русской епархии именовался «митрополитом всея Руси» – по Шенку, единство Русской земли в Средневековье – лишь «представление», которое пытались создать летописи.
Характерно, что, не веря в этом, как и во многом другом, русским летописям, в том числе создававшимся в современную великому князю эпоху, Шенк безоговорочно верит сообщениям советских газет – например о том, что в праздничных шествиях 3 июня 1989 г. (по поводу возвращения мощей святого в Александро-Невскую лавру) участвовало всего несколько сотен жителей Ленинграда.

На протяжении своего исследования Шенк старается быть беспристрастным и корректным. Но все же внутренние импульсы подчас прорываются в таких, например, высказываниях: «носитель неопределенной русской народности», «мнимый блеск царской России и истории Российской империи», возглавляемая Петром I страна – «абстрактное государство с его столицей на Неве», а песня из фильма «Александр Невский» – «Вставайте, люди русские!» – «шлягер». То, что культура Руси времён Александра была как минимум равноценна культуре Западной Европы, он считает порождением «советского официального дискурса».
Обращаясь к нынешним временам, он с удовлетворением констатирует «неоспоримую», как ему кажется, потерю Россией «статуса мировой державы», а говоря о высказываниях некоторых авторов 1990-х гг. о том, что молодёжь может учиться у св. Александра любви к Отчизне, иронизирует: «о какой отчизне здесь идёт речь – об СССР, об РСФСР или современной России, остаётся без объяснений»; вообще же образ св. Александра сейчас может быть лишь предметом «ностальгических мечтаний». Ой ли? Не об угрозах здесь может идти речь (св. Александр чужих земель не завоёвывал), а о том, например, что воздвигнутый ему в 1993 г. в Псковской области памятник оказался как раз на нынешних границах между Россией и НАТО.

Одна из подглавок книги Шенка называется «Бой за историю» – хотя, наверно, эти слова стоило бы сделать подзаголовком всей книги. Этот бой сейчас не менее важен, чем те бои, которые происходили в XIII в. и в последующих. Великий князь Александр все бои за время своей земной жизни выиграл и смотрит сейчас на нас: пребудем ли мы достойны того, что он сохранил и передал нам? 

Карен СТЕПАНЯН