РАКУРС С ДИСКУРСОМ

Юбилейная разминка с поэтом и философом Вадимом Рабиновичем

Рабинович умеет держать удар. Даже в свои только что нагрянувшие 75. Звоню, чтобы поздравить. Ответствует: «Занимаюсь гимнастикой!» У него – потрясающая система защиты. Помню, когда в Москве состоялось открытие Международного фестиваля театрально-поэтического авангарда «Другие», он вышел на авансцену и, оглядев на голубом глазу президиум, с резонной голосовой смешинкой молвил, что едва ли не все очутившиеся в нём степенные поэты прошли защиту у доктора философских наук Рабиновича. Иными словами, у Вадима Рабиновича защита не хуже, чем у знаменитого беспроигрышного боксёра Флойда Мейвезера-младшего. Впрочем, минувшим летом пристальный Евгений Евтушенко, коему я при встрече передал привет от Рабиновича, заметил, что тот похож на человека, которого настиг апоплексический удар. Рано или поздно удары настигают даже Мейвезера, даже Рабиновича. И вот тут пригождается умение их держать удар. Уже через непродолжительное время после перенесённого «речевого спазма сосудов» Рабинович выступал с публичной лекцией. Пусть – по бумажке, пусть – как Демосфен с камешками во рту, но зато, подобно Кириллу и Мефодию, собрал и расставил рассыпанный алфавит собственной речи:

Складывались звуки в междометья,
До, ре, му мычалось, до ре лю…
Замер Бог и с ним все Божьи дети
В ожиданьи моего люблю.

РАБИНОВИЧ КАК КРЫСА
– Вадим Львович, вы носите всю жизнь анекдотическую фамилию Рабинович. Вам трудно или легко с вашей фамилией?

– Я учился в литинститутском семинаре Ильи Сельвинского, который однажды вышел ко мне с предложением сменить фамилию, чтобы было проще печататься и жить. Я упирался: «Илья Львович, да ведь я к этой фамилии привык! Вот Олег Крыса, знаменитый скрипач, как Крысой был, так Крысой и остался». Сельвинский: «Ну, это от того, чтобы та деревня, откуда происходит фамилия Крыса, знала, что играет та самая Крыса из их деревни! Но вы же не такой тщеславный?» На что я привёл контрпример про пианиста Зюзина. Его тоже просили взять псевдоним. Он и говорит: «Я с этой фамилией сросся и боюсь, что её смена скажется на моём творчестве». Хотя против псевдонимов я ничего не имею, но всё-таки оставил фамилию Рабинович.

– Известный вам, ныне покойный философ Георгий Гачев, знаменитый исследователь «национальных космосов», говоря о еврейском космосе, как-то затвердил: «У евреев – психологос минус космос». Согласны?

– Гачев – гений! Мы с ним были друзьями. Но это самый безобразный космос из всех космопсихологосов, придуманных Гачевым! Он рассуждал так: когда евреи прибыли в Россию с земли Обетованной, которая представляла собой небольшой земельный удел, они от этих снежных гигантских просторов просто «охренели» (на самом деле он сказал грубее). Это слово его, употреблённое применительно к описываемой ситуации, – потрясающее! Но вот тут вкрадывается противоречие: евреи, не имея своего космоса, «охренели» от русского космоса и… стали писать замечательные стихи про ту же Россию. Например, Мандельштам, Пастернак и Бродский. Судьба еврейского народа после Ветхого Завета свидетельствует: еврей не имеет своей земли, но при этом имеет всю землю в качестве своей. В данном смысле он – межкультурный Протей: объединяет все культурные пространства и живёт свободно-протейно. Как, собственно, и сам Гачев. И вот так он якобы лишил природных евреев космоса. А природных евреев не существует – они только в диаспоре. У евреев есть такая песня: «Встретимся в Иерусалиме». И я подумал: «Если они встретятся в Иерусалиме, они не смогут сказать в качестве императива: «Встретимся в Иерусалиме», поскольку все они уже там.

РАБИНОВИЧ КАК АЛХИМИК
– Вы – автор трактата «Алхимия как феномен средневековой культуры». Насколько повлияло на вас как поэта погружение в алхимические глубины? Кстати, ведь в обывательском представлении алхимия есть нечто лженаучное…

– Моя задача в том и состояла, чтобы развеять обывательское представление об алхимии как лженауке. Может быть, это вовсе не наука? Лженаучным бывает то, что выдаёт себя за науку. Я вообразил, что алхимическое мышление – особый тип мысли, который был присущ средневековому человеку, и этот тип мысли не может никогда кончиться – он существует и сейчас. Теперь – что роднит алхимию с поэтическим образом мышления? Средневековому алхимику запросто сказать, допустим, такое: «Возьмём три унции ртути и прибавим к ним пять унций злости». Во-первых, этот парадокс взрывает уют здравого смысла, во-вторых, присущ любой поэтической мысли как таковой. Вот чем алхимия сродни поэтическому. И, в свою очередь, вот отчего поэтическое, если это настоящая поэзия, является свидетельством алхимического способа мышления.

– И посему вас можно назвать поэтическим алхимиком?

– Некоторые меня так и называют. По-моему, это тоже неправильно. Потому что от настоящего алхимика я отличаюсь тем (чем я схож, я уже сказал), что алхимическое дело – глубоко серьёзно, а поэт – человек лёгкий.

РАБИНОВИЧ КАК СИНИЦА
– В своей книге стихов «Синица ока» вы написали:

Из всего, что есть, пожалуй,
Предпочтение отдам
Трём божественным началам:
Ева, яблоко, Адам.

Из этого следует, что вы – поэт Начала. Чем это грозит читателю, который перекормлен всевозможными блюдами конца света?

– А конца света не бывает. Для того, кто живёт, смерти нет! Следовательно, нет конца света. Но вы верно заметили: «читатель перекормлен» всякого рода дурной эсхатологией. Вот неизвестно, что все люди смертны! Это – индуктивное заключение, основанное на опыте. А раз что-нибудь основано на опыте, этот опыт до конца исчерпан быть не может. А вдруг кто-то не умер?.. И тогда вся индуктивная логика летит к чёрту! Оптимистично?

– Весьма! Почти как в вашем стихотворении про «Синицу ока». Вы там пишете, что правым глазом вы «обличаете мир сквозь дымы». А левым «видите синь такую – веселей синицы молодой…» Это нечто физиологическое, или – образ?

– Понимаете ли, культурология, чем я, собственно, сейчас занимаюсь, – это дело двойного зрения. Одно нацелено на артеакт (то есть на начало творчества), а другое – на факт, на артефакт (то есть на результат). И вот при таком астигматизме я, собственно, и существую. Кроме того, это продиктовано физиологически. Например, Кручёных в своём прозаическом трактате «Моя жизнь» объясняет стихи и рисунки Давида Бурлюка таким образом, что он был одноглазый. Отсюда – особенности. Я тоже в этом смысле не полноценно двуглазый, поскольку дальтоник. Когда я назвал свою книгу «Фиолетовый грач» и ещё до её выхода поделился этим названием с Евгением Винокуровым, он заметил: «Вадим, у вас что-то со зрением?» Я говорю: «Евгений Михайлович, это у вас что-то со зрением!» Потому что в моём понимании грачи бывают только фиолетовыми.

РАБИНОВИЧ КАК ГРАЧ
– Тогда что бы мог сказать Рабинович как «фиолетовый грач» по поводу своего юбилея?

– Я вспоминаю, как в 2006 году меня удостоили звания заслуженного деятеля науки Российской Федерации. И все должны были оглашать при этом витиеватые речи, а я произнёс самую короткую в моей жизни: «Благодарю руководство моей страны, что у руководства моей страны хватило воображения дать это высокое звание Рабиновичу…» На этом месте все посмеялись. «И, во-вторых, – продолжил я, – дважды благодарю руководство моей страны, что этим Рабиновичем оказался я».

– Какой ваш самый любимый анекдот про Рабиновича?

– К Василию Ивановичу прибегает взволнованный Петька. «Василий Иваныч, про вас такое говорят!» – «Отстань, Петька, что про меня говорят, мне на то наплевать! Тут Фурманов написал донос обо мне в ЦК! А ты – «Что говорят!» – «Да, но про вас такое говорят!..» – «Отстань, Петька, тут Анка скурвилась, а ты «Про меня такое говорят!» Тут белые на носу, а ты – «Говорят!» Ну что про меня говорят?» – «Василий Иванович, про вас говорят, что у вас фамилия… Рабинович». Василий Иванович достаёт из кармашка пенсне, надевает на нос и произносит: «Видите ли, Петя…»

Беседовал Юрий БЕЛИКОВ, ПЕРЕДЕЛКИНО–ПЕРМЬ