Дина БЕРЕЗОВСКАЯ
Родилась в Крыму. Закончила филологический факультет Крымского государственного университета.
Автор двух книг стихов. Шортлистер Волошинского конкурса-22. Публиковалась в журналах «Литературный Иерусалим», «Артикль», «Дальний Восток» и др.
В Израиле – с 1995 г. Живёт в г. Беер-Шева.
* * *
Не придумано памятки, жёлтой наклейки,
как мне жизнь принимать натощак.
Только девичьей памяти голые рейки
из неровной побелки торчат,
да частят тополя за окном неотложки,
и зелёные волны кружат,
где некстати увязли в песке босоножки
и забытый в прибое лежак.
Там, где в узкую спину прицельно и цепко
дует пахнущий йодом пассат,
не придумано, боже, такого рецепта,
что поможет вернуться назад –
ни записка в стене, ни в прибое монета,
ни падучая в небе звезда.
Как цедить её, горечь последнюю эту,
как прощаться мне с ней навсегда?
Песенка об осенней хандре
Не лежится, не сидится,
и тревогу не унять…
То ли богу помолиться?
То ли стрижку поменять?
Под ногой шуршит во прахе
кроткий месяц вандемьер,
мой придворный парикмахер,
кавалер весов и мер,
Красит ловко кистью тонкой
В цвет пурпурно-золотой
грустным тёткам под клеёнкой
каждый локон завитой.
Пахнет остро и приятно
свежей краской для волос,
чтобы просто и понятно,
листопадно мне жилось.
Ни обиды, ни упрёка,
это всё моя вина:
за молчанием тревога,
и под краской – седина.
Утро
Стынет чай, машина не заводится,
некогда наряды выбирать,
и в такую рань вставать приходится,
чтобы позже было умирать.
Нет ли, боже, лишнего билетика
на ближайших три десятка лет?
У меня хорошая генетика –
жить да жить, прищурившись на свет.
Лёгкий нрав, генетика хорошая,
утро, полотенце на спине
за плечо небрежно переброшено –
белый стяг на крепостной стене...
Метро
На дне усталости вечерней,
скользя в её густом сиропе,
тоски тягучие качели
едва качают нас, сироток,
в пустом вагоне, по тоннелю
между тревогой и покоем,
и нет такой великой цели,
чтобы пошевелить рукою.
Зачем из прямоты подземки,
где нет обманчивых касаний
сердечек на остывшей пенке,
картонного тепла в стакане,
идти туда, где нет ответа,
нет утешенья и прохлады,
лишь тянутся полоски света
с автомобильной эстакады?
Пятница
Кафешка, стол, окурки под столом,
Официантка курит за углом.
Мир не спасти, и завтра выходной.
Татуировка на запястье хной.
С утра жуёт осипшее на-на
По радио армейская волна.
И знаками скупыми, как иврит,
Остывший кофе по столу разлит.
Газета, позабытая вчера,
Зачитана до дыр. Тебе пора.
Прощайся и по счёту заплати.
Но ничего не суждено спасти...
* * *
Да разве можно угадать
и незаметно знак подать
тем, кто уходит наспех,
дверь оставляя настежь?
Да как же их предупредить,
тех, кто повадился бродить,
плутать земною кромкой,
где рыхлый снег бахромкой,
где легче лёгкого сглупить
и не туда ногой ступить,
а наледь, словно сито,
до дыр уже размыта,
бумажный край и водоём,
куда однажды соскользнём?
Приступ
Может, вызов и ложный,
но не вылечит бром,
тот железнодорожный
перестук осторожный,
что за пятым ребром.
Тот тягуче-нервозный
по спине холодок,
как гудок паровозный,
еле слышный гудок.
Он всё резче и ближе,
как в вагоне ночном –
то ли ты неподвижен,
то ли тьма за окном...
Сантименты
Любовный лепет двух героев,
стишки о милой ерунде,
что вы писали на обоях,
а после забывали, где…
Вновь оловянный, деревянный,
стеклянный холостяцкий быт,
и в нём рутиной окаянной
ты сам опутан и забыт.
Где стёр ладонью аккуратной,
а где осыпалось трухой,
и лишь за тумбой прикроватной
легонько проведи рукой –
намёком еле различимым
забытой надписи клочок,
как прежде на плече любимом
прививки нежный пятачок...
Музыкальное
Хоть на дворе промозглый мрак –
пора покинуть кокон,
пора выгуливать собак
вдоль запотевших окон.
Из одного раздался свист,
шарахнулся собачник –
я знаю, там живет флейтист,
ворчливый неудачник.
не в такт качая головой,
лобастой и плешивой,
он хриплый извлекает вой
из дудочки фальшивой.
Стесняет грудь наверняка
на всхлипе полусвиста,
дрожит нетвёрдая рука
запойного артиста,
и жалит пальцы вновь и вновь,
сколь много ни налей ты,
неразделённая любовь
пустоголовой флейты.
Совсем один в рассветный час
сипит в потёртом фраке,
чтоб с теми, кто не любит нас,
нам не бродить во мраке,
пока придёт рассвету срок
ночь оттеснить в сторонки…
А моська тянет поводок
и тявкает вдогонку.
* * *
Утра серая лохань,
в ней вода едва прогрета,
нацеди себе рассвета
по два пальца на стакан,
не болтая, выпей залпом
с донца поднятую муть.
Так губам бывает зябко,
так себя бывает жалко,
сердцу жарко –
не вздохнуть!
Не пора бы знать и честь?
В этой комнатной водице
всё наладится, сгодится,
обойдётся тем, что есть,
словно сорные цветы,
что растут себе на воле –
и от моли, и от боли,
и от прочей маяты…
