Саша ЛИБУРКИН
Родился в 1958 году в городе Бельцы, Молдавия. Образование высшее. С 1989 года живет в Санкт-Петербурге. Публиковался в журналах «Урал», «Крещатик», «День и ночь», «Зинзивер», «Дети Ра» и других. Автор книги рассказов «Жениться на англичанке» (издательство «Красный матрос», Спб., 2013).
«Дураки женятся!»
Бабушку парализовало в шестидесятом. Я помню заплаканное лицо тети, и как она с горечью кому-то говорила:
– Скорая приехала вовремя, да толку с нее. Врач забыла прибор для измерения давления. Пока ездили туда и обратно, случился еще удар. Сейчас пошли за пиявками, говорят, пиявки хорошо помогают!
Но пиявки не помогли, и левая сторона у бабки до самой смерти в семьдесят седьмом так и осталась парализованной. Сначала, года три, она вместе с дедом еще ходила довольно далеко, в гости к моей тете, на Кишинёвский мост, потом лет пять гуляла только по двору, а последние десять лет она уже из квартиры не выходила. Дед все годы за ней преданно ухаживал: подавал горшок, мыл ее и по утрам помогал надевать халат. Лишь иногда, вынося горшок, он кривил в усмешке губы и приговаривал себе под нос: «Дураки женятся!».
Выпрямись, Саша!
1
– Что ты все время горбишься, сынок? Выправка, осанка – вот что важно! Выпрями спину! Знаешь, как нас учили в армии? Смотреть нужно не в землю, а на десять-пятнадцать метров вперед. Плечи расправь. Голову выше. Посмотри на меня, как я делаю. Вот. Вот так все время и ходи. И осанка всегда будет у тебя хорошая. Опять сгорбился… зря, сынок, ты не пошел служить!
2
– Саша, подойди ко мне. Почему ты не выбежал к сетке? Не успел? Нужно успевать! Болтаешься на задней линии, как кишка! И что у тебя за осанка? Плечи согнул, живот выпятил… Ты же спортсмен. Теннисист. Выпрями спину! Втяни живот! Подними голову! Ладно… иди… поработай на стенке. Не знаю, что из тебя получится!
3
– Саша, у тебя вид идиота. Что не так? А я скажу. Плечи всегда согнуты, живот выпячен. Ты что, не можешь разогнуть спину? Выпрямись, наконец! И почему с тебя все время спадают штаны? Дырки в ремне не хватает? Так пробей. А может тебе подтяжки купить, а? Боже… где были мои глаза, когда я выходила за тебя замуж?
4
– Сашенька, а мне у тебя нравится. Встань, приготовь кофе. Я не понимаю, что ты все время горбишься? А ну, выпрями спину! Говоришь, осанка такая? Глупости! Осанку можно исправить. Тебе нужно заниматься йогой, и делать позу «змеи». Ну, и что, что пятьдесят, миленький. Пятьдесят – еще не вечер. Тонкое одеяло есть? Я тебя научу… Смотри, это же легко. Ты у меня будешь стройным, как юноша!
Разговор у калитки
В тот день, зимой семьдесят первого года, я вернулся домой поздно.
– Где ты болтался? – спросил дед.
– Сегодня четверг, дедушка. Я был на станции юных техников. Мы строим железную дорогу.
– Тебя ждет Виталик. Час уже, наверное, сидит.
Я вошел в комнату. Мой друг поздоровался и тихо сказал:
– Уйдем отсюда, нужно поговорить, я бы не хотел, чтобы нас слышали.
Мы вышли на улицу, за калитку, и остановились. Было почти темно, нас освещали только бледная луна и слабый свет звезд.
– Саша, – взволнованно сказал Виталик, – ты понимаешь, что через десять, ну, максимум, пятнадцать лет… мы точно будем жить при коммунизме?
Потом взглянул мне в лицо и спросил:
– Слушай, а ты готов жить при коммунизме?
– Не знаю. Я еще об этом не думал… но, наверное, да… готов. А ты, Виталик?
– Я тоже готов. И знаю, каким нужно быть, чтобы жить при коммунизме. Главное – быть честным! И еще – не жадным, уметь отдавать все другим… понимаешь? Другим! Смотри, я дам тебе книжку, ночью прочтешь, а завтра после уроков обсудим. Мне пора домой, тетя ждет. Пока!
– До завтра!
Я вернулся в свою комнату и прочитал название книги: Иван Ефремов, «Лезвие бритвы».
Конец вечеринки
– Либуркин, вставай!
– В чем дело, Володя? Я лег в четыре утра!
– Молодец, ты хоть два часа поспал, а мы все спорим. Вечеринка закончилась – весь запас виски выпили! Схожу на кухню, ребят потороплю. Вам пора, метро уже открылось.
Я с трудом поднялся, вышел в коридор и остановился, как вкопанный.
В коридоре, у открытой двери в спальню стояла Наташа. Она была в одних плавках, и близоруко щурясь, спокойно смотрела на меня. Ее большая грудь была прекрасна.
Я подошел к ней и робко сказал:
– Наташа, можно мне потрогать твою грудь?
– Нет, Саша, – строго ответила она, – нельзя. Ты думаешь, что мы с Володей сейчас будем трахаться? Нет, ничего такого не будет, ни-че-го. Мы просто ляжем в одну постель, повернемся друг к другу спиной и тихо уснем... Холодно... Я пойду?
– Ладно, иди...
Еще, наверное, минуту я стоял, прислушиваясь к тишине, а потом, отыскав пальто, стал одеваться. Из кухни вышли Иван, Дима Шабанов, а за ними Володя.
– Так ты все для себя решил? – громко спросил Дима.
– Да! – твердо ответил Иван. – И разрешение у меня есть. Так что через месяц улетаю в Израиль. Навсегда! Есть в этом доме ложка для обуви?
– На вешалку взгляни, – сонно произнес Володя.
Я вспомнил Наташу, вспомнил ее большую и прекрасную грудь, и сказал:
– Ваня, а как же Родина?
– А что Родина, Саша? – ответил Иван, зло завязывая шнурки. – Мне сорок лет. Здесь нет социального лифта!
Мы попрощались с Володей, вышли на улицу и направились к метро. Огромная желтая луна освещала наш путь.
Муму виновата
Готовя комнату к ремонту, складывая книжки в ящики, я обнаружил «Муму» Тургенева в отдельном издании. Раскрыл ее и стал читать. И так мне стало жалко и бедную собачку, и Герасима, что, как и тогда, когда был школьником, слезы потекли. Один друг недавно мне сказал, что есть мнение, будто все наши беды, например, то, что у нас нет гражданского общества, и большинство людей у нас – рабы перед властью, это оттого, что в пятом классе мы неправильные книжки читали. И «Муму» привел в пример, вот-де Герасим – раб. Надо изменить детское чтение, и все у нас образуется. Не знаю, прав друг или нет. Я читал книжку, сердце разрывалось от жалости к героям, по лицу у меня текли слезы. Наверное, я просто дурак!
Черепаховый суп
– Когда мы приехали в эвакуацию, – рассказывала бабушка, – нас встречала толпа местных жителей. Я помню, кто-то громко кричал: «Жиды! Жиды приехали!» Но председатель колхоза позвал всех на собрание в клуб. Он был коммунист, он сказал: «Это советские граждане – евреи, эвакуированные от фашистов, они будут работать в нашем колхозе так же, как и все». И мы работали, зарабатывали трудодни, собирали хлопок. Мне было трудно делать норму, но со мной были мои дочери – Бэла, и твоя мама – Циля, и они мне помогали.
– Бабушка, а что вы ели? – спросил я.
– Что ели? Черепах на поле ловили и варили из них суп.
– Так вы ели черепаховый суп?! – воскликнул я восхищенно. – Вот повезло! А ты знаешь, что во Франции суп из черепахи считают роскошным деликатесом? Нам географичка рассказывала. Эх, мне бы хоть раз в жизни попробовать такую вкуснятину!
– Сынок, не дай Бог! – решительно ответила бабушка. – Ты даже представить себе не можешь, какая это гадость!
Шолом-Алейхем
Когда мне было восемнадцать лет, я мечтал стать доцентом, кандидатом филологических наук. «Это же не жизнь, а сказка, – думал я тогда, – зарплата целых триста рублей, а делать особо ничего не нужно: читаешь в свое удовольствие лекции по литературе, ездишь на конференции, выступаешь на них с докладами и беседуешь с умными людьми, а девчонки на филфаке – спорить нечего – самые красивые!».
И вот для того, чтобы превратить жизнь в сказку и стать ученым, я купил много умных книг по литературоведению, философии и русскому языку. Но мечта, к сожалению, или к счастью, так и не сбылась. А недавно, сделав ремонт, я разбирал библиотеку и понял, что эти книжки мне уже не нужны. Ученым не стану, да и читать их никогда больше не буду. И тогда подумал, что ведь и в наше время есть, наверное, молодые люди, мечтатели, которые спят и видят, как бы им стать кандидатами наук, а потом читать лекции, выступать на конференциях и получать большую зарплату. Нужно мои книжки им отдать.
Я позвонил в ближайшую библиотеку и спросил, принимают ли они литературу? Приносите, сказали, а на вопрос, не отправится ли она прямиком в макулатуру, возмущенно ответили, что говорю глупости. Мне объяснили, что это неправда, что в наше время люди перестали читать, и еще заверили – все книги, которые им отдают, разбирают студенты и знатоки литературы.
Вечером я позвонил поэту Шабанову.
– Дима, завтра нужна твоя помощь.
– Это надолго?
– Дело на час. Сначала отвезем книжки в библиотеку, а потом попьем водки и обсудим литературный процесс. Поговорим о потрясающем творческом взлете поэта Сары Зельцер.
– А во сколько?
– Приходи в два.
С утра я сходил в магазин, купил бутылку «Столичной» и мешки для книг. Водку поставил в холодильник, а сам сел на пол в комнате у большой горы, состоящей из наваленных журналов и томов литературы, и стал ее созерцать. На душе у меня было неспокойно. Я брал, вздыхая, то одну, то другую книгу, зачем-то перелистывал их, некоторые откладывал в сторону, а какие-то бросал обратно.
«Прощайте, друзья! – мысленно говорил я. – Прощай, «Знаковость», адье, Ролан Барт и Бодрийяр, прощайте, милые, так и не прочитанные томики НЛО и Эткинда! Вы мне верно служили! Сколько раз приходившие гости, беспокойным взглядом скользнув по вашим цветным корешкам, с почтением думали: «А ведь здесь живет не простой парень, а глубокий интеллектуал!» Новые владельцы, возможно, вас внимательней прочитают, простым, остро отточенным карандашом расставляя на ваших полях им одним понятные знаки, а мы расстаемся навсегда!»
С горечью я представил себе молодого студента, который идет по переулку, бережно прижимая к груди моего Бодрийяра, и возбуждённо, взахлеб, говорит по телефону: «Вадик, Вадик, быстро в библиотеку, там какой-то чудак принес ценные книги. Представляешь, раздают бесплатно французскую философию! Да. Лаку-Лабарт есть. Беги скорей, пока все не разобрали!».
И тут я чуть не расплакался и едва не передумал.
Наконец, в два часа пришел Дима и, деловито взглянув на книги и мешки, спросил:
– Ну, что? Будем паковать?
У нас получилась одна большая икеевская сумка и четыре мешка. Мы спустили их вниз, к ожидавшему такси, и минут через пять подъехали к библиотеке.
– Сюда, сюда заносите, – распахивала перед нами двери пожилая дама, – ставьте мешки здесь. Потом можете их забрать.
– Нет уж. Берите вместе с мешками, – усмехнулся я.
Дима быстро стал разгружать сумку.
– Что же у вас так пусто? – спросил я с недоумением. – Где книги? Здесь одни старые журналы!
– Предыдущую партию всю разобрали.
– А это что? – сказал я указывая на шесть томов Шолом-Алейхема, одиноко лежащие на столе. – Их тоже кто-то берет?
– Шолом-Алейхем? Он у нас уже два месяца. Его никто не хочет брать. А может… может… вы возьмете?
– Шабанов, сумку!
Бережно, осторожно уложил тяжелые, драгоценные тома классика. А потом сказал, улыбаясь непонятно чему:
– Пошли домой, Димочка, попьем водки и поговорим о Саре Зельцер. Думаю, Шолом-Алейхем возражать не будет.
Самое главное
– Саша, ты каждый день слышишь, как мы с бабушкой, и мать с отцом говорят на идиш – и не можешь его выучить? Английский в школе учишь? А что ты на нем можешь сказать? Смеешься? Идиот… а спроси нас, что хочешь, задай любой вопрос, мы тебе на трех языках ответим, на русском, молдавском и на идиш! Зельцер восыр – это зельцерская вода, а фисташки – такие орешки, не знаю, почему их сейчас нет. При румынах в городском парке было кафе, твоя бабка, когда была девушка, любила туда ходить, там подавали зельтерскую и мороженое с фисташками... да, она любит об этом вспоминать. Когда было лучше при румынах, или сейчас? При советской власти лучше. Конечно, при румынах можно было свое дело иметь. У нас было свое дело. Ты видел котлован, который вырыли для нового дома быта? Там отрыли фундамент, так это фундамент нашей маслобойки. Я не ошибаюсь. Откуда знаю? Как мне не знать! Я на этой маслобойке с братьями три года отработал! А что потом? Случился неурожай семечек, и мы разорились. Обанкротились! При румынах было трудно. Я месяцами без работы ходил! Белый хлеб видели только по праздникам… а молдаване в деревне хлеба не знали, одну мамалыгу ели. Нет, при советской власти лучше. Смотри, Саша, я тебе объясню: самое главное всегда – это накормить семью. И вот сейчас ты идешь в магазин, покупаешь за двадцать шесть копеек белый хлеб, литр молока за копейки, сахар и рис, и варишь большой казан сладкой рисовой каши – и все – обед готов, вся семья сытая! Это главное, а не мороженое с фисташками… Почта была? Дай мне, пожалуйста, «Известия».
