Молодёжный театр на Фонтанке поднял архиважную тему, обратившись к самой нереволюционной пьесе буревестника революции.
155-летие Максима Горького ажитации в обществе не вызвало. Отношение к Алексею Максимовичу и его творчеству до сих пор остаётся двойственным – за революционным пафосом, сгенерированным и поднятым на щит советской властью, сегодня, увы, далеко не каждый может и хочет разглядеть истинное лицо большого художника, которого радости и горести обычных людей волновали гораздо сильнее, чем борьба политических сил.
Пьеса «Васса Железнова» – одно из самых убедительных тому доказательств. Первый вариант был написал практически «с натуры» – семейство Железновых имело реальный прототип. Вариант 1910 года – о трагедии распада личности и крушении семьи – ушёл в тень варианта 1935 года, где на передний план вышла «великая и ужасная» классовая борьба. Надолго. Но не навсегда. Классовая борьба исчезла, а проблема «отцов и детей», гениально транспонированная Горьким на плоскость материнства, не просто осталась, но в эпоху победившего капитализма стала только острее.
«Права гражданства» первой редакции вернул Анатолий Васильев спектаклем, поставленным в 1978 году в Театре им. Станиславского (ныне «Электротеатр «Станиславский»). Он доказал – страсти, обуревающие Железновых и их окружение, поистине шекспировского накала. Увы, спектакль тот успеха у публики не имел, прошёл всего несколько раз и был снят с репертуара. Режиссёр на волне феерического успеха «Взрослой дочери молодого человека» шутил: «Я говорю о том же самом, только другим языком. Но никто этого не понимает». Неудивительно, что последователей на этом пути у Васильева оказало немного. И если блистательными постановками второй редакции, не исключая и грандиозной экранизации Глеба Панфилова, отечественные экран и сцена могут по праву гордиться, то первая пребывала в обидном полузабвении. До самого недавнего времени. Пока не нашёлся режиссёр, способный совладать с шекспировской бурей, в ней бушующей.
Им оказался Семён Спивак. Горький вовсе не принадлежит к числу его любимых авторов. Тем не менее Железновы и их присные обосновались в невесомо-хрупкой оранжерее с цветущими белыми розами (сценография Степана Зограбяна, художник по свету – Евгений Ганзбург) на сцене Санкт-Петербургского молодёжного театра на Фонтанке. Свобода режиссёра воплощается в умении заглянуть за пределы своей темы. Эта тема может быть обширной, таить неизведанные глубины и выси и этим оправдывать нежелание окунуться в то, что за её гранью. Риск ведь велик. В своём пространстве режиссёр сам устанавливает правила игры и системы координат. За её пределами придётся правила менять и системы выстраивать заново. Спиваку не откажешь в смелости, ведь изначально обращение к Горькому было не его идеей.
Пока мастер колдовал в Большом театре над похождениями любвеобильного Дон Жуана, в его родном театре нашлась актриса, которая почувствовала боль Вассы как свою. Екатерина Унтилова подготовила с коллегами эскиз первого акта пьесы. И Спивак, хотя страстность Горького ему откровенно не близка, увидел не просто искреннюю попытку рассказать о материнской любви, которая хуже ненависти, но – что гораздо важнее для его театра – возможность откровенно поговорить со зрителем о том, в чём порой он и самому себе не в состоянии признаться. Интимная доверительность не в природе громокипящего Горького, и тут на помощь режиссёру пришла его любовь к Чехову. Перед нами очень «чеховский» Горький, обращённый не к эпохе, а к человеку.
Вневременная по сути своей декорация еле слышно перекликается с деликатно отзеркаливающими эпоху костюмами (художник София Зограбян) и реквизитом – лукавое напоминание о том, что семейные проблемы, которые сегодня с равным рвением обсуждают и министр здравоохранения, и пользователи соцсетей, не нынче возникли и не завтра исчерпаются. Послание Спивака, заключённое в спектакле, неканонично, и потому бередит душу: перед нами не скорпионы в банке, как обычно трактуют Железновых, а люди, связанные узами родства, но не умеющие любить ни ближних своих, ни самих себя.
Васса Екатерины Унтиловой и сама любить не научена, где ж ей детей этому научить. Да и что она знает о любви, если супруг её распутством жил и от распутства же умирает? Для неё любовь – синоним власти: караю и милую потому, что люблю. Потому как «для детей – ничего не стыдно… И – не грешно!» Но при этом услышать их, ответить на их мольбы – не в состоянии. Она приходит в ужас от одной только мысли, что лишится власти над чадами и домочадцами, ведь любит она не реальных сыновей и дочку с невесткой (об остальных и вовсе речи нет), а некие «идеальные» конструкции, созданные её воображением по «прописям», завещанным от дедов-прадедов.
А в прописях значится, что семейное дело превыше всего, все должны одну лямку тянуть. «Для чего ж мы с отцом тридцать лет трудились, копейку зарабатывали?» – еле сдерживая гнев, вопрошает Васса Петровна. И правда – не для того, чтобы они эти «копейки» по своему усмотрению тратили и жизни радовались. А им наследство отцово вишь подавай! Старшей – Анне (Анна Геллер) – надо детей поднимать, ибо непутёвому мужу её до них дела нет. У среднего – Семёна (Александр Конев) к пароходству душа не лежит, ему бы ювелирную лавку открыть, самому красотой любоваться и других ею радовать. Его жене Наталье (Ксения Ирхина) своим домом жить хочется, хозяйкой наконец стать. Меньшой сын, Павел (Андрей Зарубин), о любви мечтает, из дома рвётся – глядишь, в своих странствиях найдёт родную душу, которой его уродство глаза колоть не будет. А Лидочке (Анастасия Тюнина) – жертве «династического сговора» Вассы Петровны с её батюшкой, верным управляющим, какового тоже в деле удержать надобно (Петр Журавлёв), – просто хочется «компенсации» за сломанную жизнь с постылым калекой-мужем. Даже брат помирающего главы семейства – Прохор Железнов (Валерий Кухарёшин) капитал свой из дела вынуть хочет. Всем волю подавай.
И за эту волю каждый из интересантов готов подставить другого. Или обворожить. В крайнем случае – тумаков отвесить. Шкура белого медведя превращается то в ложе растравляемой страсти, то в ристалище, на котором брат на брата идёт, то в исповедальню для измученных душ, которых никто не слышит. Для Железновых философского разграничения на «свободу для» и «свободу от» не существует – они намертво переплелись между собою. Одна только Васса готова и дальше в узилище, своими руками возведённом, дни коротать в попытке превратить ад в рай. Всех она одолела – кого силой, кого хитростью. Можно триумф праздновать. Но задняя стенка оранжереи даёт слабину, и на белые розы начинает страшно и неумолимо падать белый снег. Но мёртвым цветам холод не страшен. Да, в финале все соберутся за большим столом в этом заледенелом «райском» уголке. Все – и живые, и мёртвые. И на мгновение вспомнится Пристли – «Время и семья Конвей». И почудится – всё могло быть иначе. Но возмездие неотвратимо. И не отмолить Дунечке (Надежда Рязанцева) ни убиенных, ни живущих. Хотя без неё, по словам Семёна Яковлевича, и спектакля бы не было.