Спектакль «В окопах Сталинграда» по повести Виктора Некрасова Сергей Женовач выпустил позднее, чем предполагалось в МХТ. Не получилось поспеть к 75-летию Победы в Великой Отечественной, но непроизвольно премьера вышла накануне другой даты: 80-летия начала той самой войны. И, возможно, в этом есть своя не предусмотренная никем и ничем закономерность.
О горечи победы говорили и писали многие писатели-фронтовики: и об ошибках командования в первые месяцы войны, жертвами которого становились тысячи солдат, и о тех, кто жировал на войне, используя свои привилегии, и о том, что армию тогда ничем, кроме старых винтовок, не оснастили. Писали и о многих лишениях людей, которые не спишешь только на войну, но и на преступное равнодушие властей. Но всё равно и В. Астафьев, и В. Быков, и В. Кондратьев вряд ли бы уравняли фашизм и коммунизм, вряд ли бы, сомневаясь в цене за победу, они сомневались в ценности той победы. Ни они, ни Некрасов не дожили до осквернения могил, сноса памятников советским воинам в странах Восточной Европы, срывания георгиевских ленточек с немощных ветеранов в бывших советских республиках. Будь они живы, что бы сказали сейчас...
С другой стороны, речь идёт не только о войне, но и об отношении к человеку как на поле брани и в тылу, так и в послевоенные годы. И Некрасов, эмигрировав из страны, напишет: «Почему побеждённый живёт лучше, чем победитель?»
АЛЕКСАНДР ИВАНИШИН / ПРЕСС-СЛУЖБА МХТ
Обращаясь к военной теме, осмыслению победы советского народа, мы неминуемо касаемся другой, ныне ставшей опасной темы патриотизма. Пафос трудно уживается с правдой, миф – с реальностью, легенда – с былью. И здесь опять возникают две крайности: с одной стороны, не было ни «Молодой гвардии», ни Зои Космодемьянской, но были только голые пионерки, с другой – новейшие блокбастеры о войне, расчётливо склеенные по стандартам Голливуда, парадоксальным образом обслуживают пафосную идеологию. Всё это удаляет от правды.
Сергей Женовач, взяв для постановки повесть Некрасова, делает свой выбор между патриотизмом казённым и патриотизмом тихим, естественно, в сторону последнего.
Обыкновенный солдат – вот его герой, незаметный ежедневный подвиг которого в окопной войне продолжает быть в тени. По сути, спектакль Художественного театра – подобие древнегреческого хора, только хор этот – в ушанках и телогрейках. Есть, конечно, и офицеры в этом мужском спектакле, одетые по форме, но дела это не меняет. Вот оно – одно тело войны, расстреливаемое безжалостно в самом начале. Сцена МХТ вряд ли помнит такое сотрясение и оглушительные звуки пулемётов, миномётов, чёрт знает чего ещё. Вот за длинным-длинным столом сидят усталые, вымотанные бойцы. То и дело право на соло в этом хоре получает верный ординарец Валега (Алексей Красненков), добывший зайца, и держит весело свой трофей за длинные уши перед солдатской братвой, как лихую добычу. Вот другой солдат показывает карточку своей девушки залу. И рассказчик добавит: ему в бою оторвало голову. Вот лейтенант Чумак (Данил Стеклов) – лихой пацан, с шапкой, скошенной на затылок; похоже, до окопов Сталинграда время проводил отнюдь не в консерваториях – его закалила улица. И навыки шпаны, обретённые в миру, сгодятся командиру разведчиков морской пехоты в войну. И в таком вот почти бандюга-не глубже представления о товариществе, о долге перед своими в блиндажах и окопах, нежели у капитана Абросимова. Этот сюжет С. Женовач развёртывает с особенной тщательностью и подробностью. Если и есть антагонист рассказчику Юрию Керженцеву (прообраз самого В. Некрасова), то это именно сволочной капитан. Его играет Дмитрий Сумин со всей силой негодования от этого типажа войны: его Абросимова, кажется, на передовую оторвали от пищеблока. Плотный, коренастый командир посылает солдат в бессмысленную атаку, обрекая на гибель 26 бойцов. В спектакле жертвует людьми карьеристская гнида – у Некрасова неистовый ревнитель, подменивший лозунгом военную стратегию. Сцена суда над Абросимовым оказывается пусть запоздалым, но свершением правосудия. Тут окопная паства обретает голос. Молчун Фарбер Армэна Арушаняна расправляет плечи в своей обвинительной речи. И воцаряется какая-то строгая торжественность, немая горечь посреди растерзанной войной полосы.
Юрий Керженцев Артёма Быстрова – и рассказчик, и участник событий. Молодой лейтенант, вглядываясь в собственное повествование, взрослеет и мужает на глазах. Остранение рассказчика вместе с тем не уменьшает напряжения происходящего на сцене. И трудно уловить, на чём же держится этот интерес: нет ни интриги сюжета, ни страстных монологов премьера, ни батальных массовых сцен. Держат тон, который задают спектаклю Артём Быстров и Сергей Женовач, размышления о человеке, тихие, честные и мужественные. Держит и то, как возникает, крепнет окопное братство измотанных людей.
Юрий Керженцев глядит на своего верного сибиряка ординарца Валегу и задаётся вопросом: «Спроси-ка его, что такое родина, он и не скажет, ей-богу ж, толком не объяснит: слишком для него трудно определяемые словами понятия. Но за эту родину – за меня, за товарищей своих по полку, за свою покосившуюся хибарку где-то на Алтае – он будет драться до последнего патрона. А кончатся патроны – кулаками, зубами... вот это и есть русский человек».
Ольга Галахова