В архиве В.Шаламова в РГАЛИ среди полуразборчивых рукописей начала 1970-х годов (писателя тогда одолевали болезни) встречаются записи поразительной глубины и прозорливости. Вот, например, его суждения об истории с романом Б. Пастернака «Доктор Живаго». Истории, казалось бы, всем известной, но в таком ракурсе, как у Шаламова, никем тогда, кажется, не рассматривавшейся:
«Попавший в колеса «холодной войны», Пастернак никак не хотел понять, что в этой игре нет среднего, и удержаться на поверхности, как плавающая роза, нельзя.
Что его продали за копейку любой западной разведке. Что Западу он вместе со своими стихами не нужен абсолютно, а нужен лишь как предлог, как повод, как фишка в игре.
Холодная война убила Пастернака. Причем, тогда, когда он все сказал.
Залпы холодной войны не очень слышны, но зато весьма опасны.
Под это колесо холодной войны попал и Пастернак, никак не желая нанести какой-либо вред, ущерб обществу и государству.
Любая критика, самая строгая, но не в этих застенках Нобелевской премии…» (РГАЛИ. Ф.2596, оп.2, ед. хр.158. Публикуется впервые).
Все эти слова имеют особый вес, ведь Шаламов хорошо знал Пастернака, вел с ним доверительнейшую переписку, встречался неоднократно, понимал его характер и умонастроения. В 1970-е годы он судил о своем любимом поэте строже, чем в 1950-е, но хотел, чтобы его трезвый голос был услышан в потоке мировых стенаний о Пастернаке как исключительно «жертве советского режима».
Шаламов не знал всех обстоятельств публикации романа «Доктор Живаго» на Западе, однако интуитивно многое угадывал. Он основывался на печальном опыте публикации там же своих «Колымских рассказов». Они попадали туда главным образом из самиздата, и потому Шаламов прямо заявлял: «Самиздат – опаснейший среди призраков, отравленное оружие борьбы двух разведок». Подробности об участии западных спецслужб в незаконном тиражировании «Доктора Живаго» мы узнали лишь недавно из «Отмытого романа» И.Толстого, который и доказал правоту Шаламова.
Еще одна его запись из той же рукописи – гораздо резче и недипломатичнее. Она выдает характер старого лагерника и его непримиримое отношение к Западу:
«Пастернак и холодная война.
Единственным промахом Пастернака за всю его достойную жизнь было то, что он пожалел одной плюхи – по щеке любого западного корреспондента «Бибиси» или «Херсоси» или «Голоса Америки».
Эта плюха решила бы все его вопросы, отразив и его позицию в лагере холодной войны, чьей жертвой он и стал.
Отказавшись от премии, завещав детям не связываться с заграницей, лично мне заявлял неоднократно: «У нас сто сволочей, а за границей – миллион».
В холодной войне его травила не советская власть. Нужны были не письма в «Правду», а плюха. Плюха – и все бы успокоились, и сам он раньше других…» (Там же).
Ирина Сиротинская, друг и наследница Шаламова, вспоминала, что писатель рассказывал ей, что на Колыме ему приходилось часто драться, и он говорил о «плюхе» как универсальном средстве решения проблем – как и о том, что в сложных ситуациях нужно принимать «однозначное решение». Разумеется, Пастернак вряд ли бы когда-либо прибег к «плюхе», но твердое однозначное решение, по мнению Шаламова, спасло бы его.
Недавно разыскано (и опубликовано в академическом двухтомнике стихотворений Шаламова в «Новой Библиотеке поэта») его стихотворение «Тайное оружие»:
Мое тайное оружие –
Пара не перчаток – плюх,
Радикальное и нужное,
Укрепляет плоть и дух.
Под одеждой незаметная,
А в уме в любой момент.
Веская, авторитетная,
Портативный инструмент.
Стихотворение написано в 1974 г. и очевидно, что оно связано с известным письмом Шаламова в «Литературную газету» (1972), которое сам он считал «плюхой» Западу. Напомним, что в этом письме писатель с негодованием отмежовывался от публикаций «Колымских рассказов» в «Посеве» и нью-йоркском «Новом журнале», расценивая их как политическую спекуляцию на лагерной проблематике. Он писал с полной откровенностью: «Эти господа, пышущие ненавистью к нашей великой стране, ее народу, ее литературе, идут на любую провокацию, на любой шантаж, на любую клевету, чтобы опорочить, запятнать любое имя».
За это письмо Шаламову пришлось много претерпеть, прежде всего от диссидентов и от либеральной московской интеллигенции, которая подвергла его обструкции, объявила «сломавшимся» и даже «сумасшедшим». Он отвечал своим недоброжелателям глубоким презрением. Именно Шаламов первым стал применять известную казенную формулу «прогрессивное человечество» в саркастическом духе, прилагая ее ко всем фрондерам из литературной и окололитературной среды. Для еще большей издевки он сократил эту формулу до аббревиатуры «ПЧ» и часто говорил: «ПЧ состоит наполовину из дураков, наполовину – из стукачей, но дураков нынче мало».
Сам живший в условиях холодной войны, Шаламов постоянно ощущал ее влияние и рычаги ее воздействия на умы. Мысли писателя о Пастернаке были выстраданы и его собственной судьбой. Впервые услышав от Пастернака слова о Западе, где «сволочей больше», еще в конце 1953 года, при первой встрече с ним после возвращения с Колымы, Шаламов целиком разделял их. И.Сиротинская вспоминала, что в 1970-е годы Шаламов повторял эти слова уже как свое личное убеждение, без ссылок на Пастернака. В его переписке и записных книжках последних лет зафиксировано множество красноречивых высказываний, свидетельствующих о предельно трезвой, безыллюзорной оценке положения в мире и роли США. Это и краткие точные инвективы («Бжезинский и прочие хитрожопые подстрекают. Им надо обязательно крови»), и развернутые философские суждения, лишний раз раскрывающие мощный пророческий дух Шаламова:
«Я думаю, что изучение русской, «славянской» души по Достоевскому для западного человека, над чем смеялись многие наши журналы и политики, привело как раз ко всеобщей мобилизации против нас после второй мировой войны. Запад изучил Россию именно по Достоевскому, готов был встретить всякие сюрпризы, поверить любому пророчеству и предсказанию. И когда шигалевщина приняла резкие формы, Запад поторопился отгородиться от нас барьером из атомных бомб, обрекая нас на неравную борьбу в плоскости всевозможной конвергенции. Эта конвергенция – неохота тратить бесчисленное количество средств – и есть плата за страх, который испытывает Запад перед нами. Говорить, что конвергенции сработались, могут только авантюристы. Мы давно брошены Западом на произвол судьбы. Все действующие аппараты пропаганды – шептуны, и ничего больше. Атомная бомба стоит на пути войны...» (из письма И.Сиротинской, 1971 г.).
Ясное осознание того, что лагерная тема стала одним из главных инструментов западной пропаганды, недвусмысленно выражено в строках Шаламова, обращенных к А.Солженицыну: «Я знаю точно, что Пастернак был жертвой холодной войны, Вы – ее орудием». (Неотправленное письмо Солженицыну, 1974).
В негативном отношении к Западу Шаламова окончательно утвердило бессовестное и бесконтрольное, без его ведома, тиражирование «Колымских рассказов» за рубежом, а также их постоянное звучание по Би-би-си и другим «голосам». Такой степени отчуждения писателя от своих трудов и их злонамеренного использования, пожалуй, никогда не знала мировая литература. Кроме прочего, это был заурядный грабеж, т. к. все гонорары присваивали себе зарубежные издатели и посредники, а до Шаламова не дошло ни копейки.
Наивысшее воплощение ненависть Шаламова к политическому Западу получила в стихотворении «Славянская клятва», написанном в 1973 году. Язык его тоже недипломатичен, и это неудивительно: стихотворение адресовано всем тем, кто нагло грабил писателя и спекулировал его именем.
Клянусь до самой смерти мстить этим подлым сукам,
Чью гнусную науку я до конца постиг.
Я вражескою кровью свои омою руки,
Когда наступит этот благословенный миг.
Публично, по-славянски, из черепа напьюсь я,
Из вражеского черепа, как делал Святослав.
Устроить эту тризну в былом славянском вкусе
Дороже всех загробных, любых посмертных слав.
Пусть знает это Диксон и слышит Антарктида,
В крови еще клокочет мой юношеский пыл,
Что я еще способен все выместить обиды
И ни одной обиды еще я не забыл.
Наверное, не нужно пояснять, что автор этих стихов никогда не мог быть (и не был) ни диссидентом, ни «плавающей розой». На мой взгляд, шаламовская «Славянская клятва» принадлежит к тому же ряду и к тому же роду произведений отечественной поэзии, что и пушкинское «Клеветникам России», и блоковские «Скифы».
Валерий ЕСИПОВ, г. Вологда