Агафья Сагал,

Краснодарский край

 

Безвременно ушедшим поэтам

Мимолётные… мир посетили,

Опасаясь разочарований,

Горизонты собой осветили

И надеждами упований.

 

Не под силу вам скук минуты,

Быта узы, цепей вериги,

Восходили, как солнце, будто,

Ваши думы, слетаясь в книги.

 

Кто искал вас, кому писали?

Клёнам- братьям? Девчонкам-берёзам?

Ваши матери – русские дали,

А дожди – ваши чистые слёзы.

 

С упоением жизнь любили,

Безоглядно и навсегда.

Отнимали вас, увозили

Пароходы и поезда…

 

От восторга хмельною Лирой

Вы снискали к себе любовь.

И пульсирует в строках-жилах

Неуёмная ваша кровь.

 

…Снова мальчик в тиши полночной.

Там, где улицы к зову глухи,

Где никто ничего не хочет, –

Гениальные пишет стихи…

Геннадий Калашников,

Москва

 

* * *

Никогда не пора,

ни в ночи, ни с утра,

погоди у воды, ледяным повернувшейся боком.

Кто-то смотрит на нас,

словно тысячью глаз,

то ль одним, но всевидящим оком.

 

Пусть запомнит вода

рыбака невода,

птицелова силки и упрямые петли погони.

Прячет омут сома,

смотрит осень с холма

из-под тонкой, прохладной ладони.

 

На миру, на юру,

на бытийном ветру

из живущих никто не пропущен.

Дальний выстрел в лесу

постоит на весу

и рассыплется в чащах и кущах.

 

Смотрит осень вприщур,

зензивер, убещур

и прорехи, зиянья, пустоты.

Что ты медлишь, Творец,

расскажи наконец

про твои золотые заботы.

 

Ведь запомнит вода

у запруды пруда,

что не входят в поток её дважды,

то, что свет – это тьма,

что открылись с холма

горизонта с полями пространные тяжбы,

 

медь и камедь сосны,

свет молочный луны,

облаков невесомые битвы,

блеск плотвы, плеск листвы,

шум травы-муравы,

гон твоей каждодневной ловитвы.

Света Литвак,

Москва

 

* * *

Невзрачный червячок сворачивает лист,

Сложил надкрылья жук, мажорен и басист,

 

Сжимают лепестки, гася огонь живой,

Букеты сорных трав из вазы луговой.

 

Предвосхищая час, когда темнее станет,

Деревня и поля сливаются в тумане...

 

При помощи жары, дождя и ветерка

в бесформенный комок свалялись облака.

 

По плесени болот ползут густые мхи,

В пустые камыши слепое солнце село,

Гудит воронка, с области души

В поверхность собирающая тело...

 

Сужается река, стесняясь в ручеёк,

Ушит её рукав, кушак увяз в песок.

 

Бездонный небосвод по озеру размазан,

и свет его с водой его взаимосвязан.

 

Спелёнут горизонт, закат цепями скован,

Пейзаж резинкой стёрт и снова нарисован.

Алина Котолевская,

Тверь

 

* * *

Снова зима застилает брачное ложе,

где веселиться будут буран и вьюга,

где доползти до края почти невозможно,

если не встретить в пути хорошего друга,

если нет ни саней, ни коней в упряжке,

и две дороги протоптаны, это Сибирь и Север,

а за покровом снежным – столица наша,

что ни слезам, ни словам, ничему не верит.

Дай тебе Бог не упасть на твоей дороге,

дай тебе Бог не встретить лесного зверя,

Как все замёрзли сразу и как продрогли –

это Россия свои распахнула двери,

где ледяные ветры и веет стужа,

где никогда не считают в пути потери,

где тебе кажется, ты никому  не нужен,

и так и хочется выйти за эти двери.

Или опять поверить в дурную сказку

и наступить, как прежде, на грабли эти,

слушать раз в год бой курантов на Спасской башне

и всё мечтать, и мечтать, и мечтать о лете.

Ирина Басова,

Париж

 

* * *

Лопухи вдоль вокзальных заборов,

Проплывая, волнуют меня –

Как привет от российских просторов,

Как реальность ушедшего дня.

 

Промелькнули окошком вагона

И оставили ноющий след.

И фигурка на глади перрона –

Не моей ли печали привет?

Словно чья-то душа, на закате,

На пустынном перроне, одна,

В старомодном изношенном платье

Промелькнула – и как не была.

 

Я, паломник, обласканный Богом,

Что я смею просить для неё?

Может быть, за последним порогом

Ей уже Воскресенье дано.

Сергей Попов,

Воронеж

 

* * *

Восходит надъясельный луч, сухопар,

к звезде, под которой младенец угадан,

пока Балтасар, Мельхиор и Каспар

несут ему золото, смирну и ладан.

 

Похож на древесный беспочвенный ствол

растения радости в небе печали,

божественно прям и пугающе гол –

чтоб не сомневались и не защищали.

 

Ещё предстоят и молва, и трезвон,

бескровные лики, кровавые штольни –

чтоб щедрым дарам угодить на Афон,

а вольным волхвам упокоиться в Кёльне.

 

Ещё возрастать в грозовом далеке

лесам слепоты и подлескам неверья,

чтоб шалое время пошло налегке,

о звёздные не оступаясь мгновенья.

 

Но нынче бестрепетный сон малыша –

живая защита отвесного света,

покуда пришельцы глядят не дыша

и видят пещеру, и веруют – эта.

Зинаида Палванова,

Иерусалим

 

* * *

Холода будто ветром сдуло,

И зацвёл миндаль на задворках.

Я лицо в него окунула –

Пахнет счастьем тревожно и горько.

 

Пахнет солнцем легко и печально,

Пахнет горем прохладно и нежно.

Я сюда угодила случайно,

Я отсюда уйду неизбежно.

 

Этот запах – судьбу он прощает

За угрозы со всех сторон.

Этот запах – он всё обещает,

Ничего не изменит он.

 

Холода будто ветром сдуло,

И зацвёл миндаль на задворках.

Я лицо в него окунула –

Пахнет правдой просто и горько.

Ибн-Ильяс,

Рас-эль-Хайма (Объединённые Арабские Эмираты)

 

Игра в звёздный бисер

Звёздный бисер. Каждой ночью

Начинается игра.

Каждый бог забытый хочет

Стать известней, чем вчера.

 

И миры летят в рулетку

Застревая в лунках грёз.

Зевс кидает бисер метко,

Один чешет красный нос.

 

Будда ждёт свою удачу,

Яхве палкой всем грозит,

В уголочке дьявол плачет,

Потому что позабыт.

 

Утром бисер исчезает.

Так бегут за веком век…

О забвении мечтает

Лишь распятый человек.

Наталия Елизарова,

Москва

 

Куркино

Размытою тропинкой узенькой,

меж сараюхами двора,

я всё ещё иду на музыку,

что, кажется, была вчера.

Был дом с наличниками синими,

за домом – стойла, огород,

загоны с овцами и свиньями.

Сновали куры у ворот,

и шли, вытягивая головы

и шеи, гусаки гуртом.

И тётя Поля разносолами

семейство зазывала в дом.

Под грушей, у забора синего,

у брошенных с зимы саней

печалилась гармонь Василия,

мы робко подпевали ей.

Кряхтя, дядь-Митя сено стряхивал,

неспешно лошадь распрягал,

от оводов её обмахивал

и в стойло, что за домом, гнал.

Собравшись, девки на завалинке

смеялись, семечки грызя.

Мирок – такой худой и маленький –

забыть и вычеркнуть нельзя.

И про любовь – ромашку белую –

несётся, в воздухе кружа.

В Козловский лес с утра поеду я,

где все они теперь лежат.

Виктор Есипов,

Москва

 

* * *

Кто знает, отчего родятся строки –

естественны, как звуки на трубе,

и вспомнится той жизни пласт далёкий,

когда я начал думать о тебе?

 

Я был тогда упорен, как Зиганшин,

Но, все мои надежды хороня –

я на двенадцать лет родился раньше, –

ты свысока смотрела на меня.

 

Из будки телефона-автомата,

страдая, но доверившись судьбе,

и с Пушкинской, и с Нового Арбата,

и с Павелецкой я звонил тебе.

 

Я знал всегда, что женщины жестоки,

шёл разговор – через колоду пень,

но голос твой был чистый и высокий,

хотя смолила – чуть не пачку в день.

 

Как всё вдруг изменилось? Я не знаю

и напишу когда-нибудь потом…

Но снова вспоминаю, вспоминаю

перед доской гранитной на Донском.