«И мы поныне гибнем от огня...»

ЧАСЫ

Фугасная, она упала рядом,
Под окнами резными во дворе.
И навалился домик на ограду.
Не знаю, право, как он не сгорел.

В него вошёл я. Собственного крова
Хозяин бы и тот узнать не мог.
Не уцелело стёклышка живого.
И села печь, и рухнул потолок.

Торчали в брёвнах чёрные осколки,
Но вдруг поймало ухо в тишине,
Как ходики – уверенно и звонко –
Отшагивали где-то по стене.

Я долго звуки мерные их слышал.
И так они по сердцу мне пришлись!
Всё сметено, и дом почти разрушен.
Но шли часы и продолжалась жизнь.

* * *

Темны предгория Карпат.
Безвестным здесь прошёл героем
Мой дед – брусиловский солдат.
И мы с отцом окопы роем.
И если ты не знал грозы,
Как я, не забывал о крове,
Возьми ту землю на язык –
Она солёная от крови.

* * *

Окоп копаю. Может быть, могилу.

30 АПРЕЛЯ 1945 ГОДА

Проём окна. Ползла на мостовую
Тень, что копилась долго во дворе.
Поставлены орудья напрямую,
И вздрагивает дом на пустыре…
Опасно оседающая зона.
Всего один осталось сделать шаг.
Сердитый командир у телефона.
Снарядами обглоданный рейхстаг.

Завален плац обломками и шлаком,
Повисли рваных проводов концы.
На этот раз в последнюю атаку
Из тёмных окон прыгают бойцы.

БРАНДЕНБУРГСКИЕ ВОРОТА

Не гремит колесница войны.
Что же вы не ушли от погони,
На верху бранденбургской стены
Боевые немецкие кони?

Вот и арка. Проходим под ней,
Суд свершив справедливый и строгий –
У надменных державных коней
Перебиты железные ноги.

ЭПИЛОГ

Курганы щебня, горы кирпича.
Архивов важных драная бумага.
Горит пятно простого кумача
Над обгорелым куполом рейхстага.

В пыли дорог и золоте наград
Мы у своей расхаживаем цели.
Фамилиями нашими пестрят
Продымлённые стены цитадели.

А первый, озарённый флагом тем,
Сумел остаться неизвестным свету,
Как мужество, что мы явили всем.
Ему ещё названья нету.

Николай САВОСТИН

Ловлю призывный звук трубы

Ловлю призывный звук трубы
Сквозь струнный звон и грохот –
В нём чую нить своей судьбы
И суть твою, эпоха.

Подчас он слышится едва –
Язвит мне сердце болью
В патетике ли торжества,
В веселье ли застолья.

Ведь этот звук пронзил меня
Неотразимым зовом
В годину страшного огня,
Вести на смерть готовом.

Звучит такая высота
И чистота, и сила,
Что осыпается тщета
С души моей унылой.

Бомба

Как змея, грозя смертельным жалом,
Бомба вражья столько лет лежала
Не взорвавшись – с давних лет войны.
И теперь средь городских кварталов
Вырыли её из глубины.

Тишина, ни грохота, ни пыли –
Всё движенье транспорта закрыли,
Лишь машины «красного креста»
За углом, пока сапёры рыли,
Не бросали своего поста.

Вот она ложится ржавым пузом
Осторожно на песочек в кузов.
Повезли за город напрямик.
Никогда с таким гремучим грузом
Не водил шофёр свой грузовик.

Как в разведке, он сверхосторожно
Движется: её толкнуть неможно, –
Что там тлеет у неё в груди?
И конвой милиции дорожной
Едет впереди
И позади…

Этой гнили место бы в утиле,
Да её взрывчаткой начинили,
И клеймо есть: сорок первый год.
Сколько лет назад войну убили,
А она из прошлого ползёт…

Война не кончилась

Война не кончилась тогда в победный час
Для тех, кто сам стрелял, в кого стреляли…
И раньше смерти каждого из нас
Она уйдёт когда-нибудь едва ли.

Те пули, те осколки, что в меня
Летели, лишь замедлили движенье.
И мы поныне гибнем от огня,
Число потерь имеет продолженье.

Зато не понимали мы хандру,
Хотя судьба нас принимала злее.
Ну что ж, и я в сражении умру,
А не от равнодушья околею.

Контрольный улей

В прибое цветения пчёлам разгулье,
День зноен и липовым цветом пропах.
На улочке пасеки крайний из ульев
Приподнят слегка на контрольных весах.

Весы, что обычны под крышей амбара,
Где бочки, мешки, – неожиданны здесь.
Попробуй с их помощью граммы нектара,
Добытые грузными пчёлами, взвесь.

Но как подскочило весов коромысло
От тяжести вольного промысла пчёл.
Орудуя гирями, пасечник в числа
Секреты цветения не перевёл.

Как шатко, как всё переливчато в мире.
Уж ночь, а закат не уймётся никак.
И этот, стремящийся с помощью гири
Вселенную уравновесить, чудак.

Как я мечтал жениться в давний год!

Как я мечтал жениться в давний год!
Воображал, перенося любви все муки, –
Вот ждёт жена меня с работы у ворот,
Вот льёт из ковшика, когда я мою руки,
И полотенце подаёт.

Вот я сажусь за ужин в поздний час,
О, как вкусны из рук любимой щи да каша!..
Одна беда – тогда ходил я в первый класс,
Ну а она была учительница наша
И за руку водила нас...

Сколько встретил дорог и тропинок в тайге я
Сколько встретил дорог и тропинок в тайге я!
А ведь кто-то там первым оставил свой след.
Кто-то первым прошёл эту глушь, не робея,
И за это кукушками только воспет.

Как и в жизни, законы таёжные строги,
Как и в жизни, здесь правильный путь не любой.
Здесь ходи не ходи – не родиться дороге,
Коль никто по следам не пойдёт за тобой.

Вот говорят, что чувства в мире ветхи

Вот говорят, что чувства в мире ветхи,
В век кибернетики привязанностей нет.
Но даже воробей, вспорхнувший с ветки,
Оглянется, а ветка машет вслед.

Ночуя в поле, не проспишь зари

Ночуя в поле, не проспишь зари.
Пусть тишина, пусть богатырски спится –
Вдруг вздрогнет что-то светлое внутри,
Как спугнутая сновиденьем птица.

Встаёшь с охапки сена на меже
У куреня, где ночь тебя застала,
Оглянешься, и всё вокруг уже
Проснулось разом, словно по сигналу.

Вспорхнул из трав чуть различимый гул,
Лишь первый луч проклюнулся случайно;
Вот виноградник глубоко вздохнул,
Донёсся дальний говорок комбайна.

Роса стекает с каждого листа,
Вчерашней пыли слой смывая тонкий.
Торчит тугая гроздь из-под куста,
Как вымя, жадно ждущее телёнка.

Смертельней яда ложь

Смертельней яда ложь,
Хоть пишешь и пейзажи:
В них всё, чем ты живёшь,
И много больше даже.

Знай, это похвала,
когда кого-то в мире
В пылу ругнут со зла:
– Да ты, брат, чистый лирик!..

Что ж, лирика чиста –
Течёт росою вешней
С зелёного листа
Проснувшейся черешни.

Ищу свои слова,
Пусть прибыль нулевая,
Сквозь холод мастерства
Путь преодолевая, –

Живу среди полей
Как некое растение, –
Душа всё тяжелей,
Но выше тем не менее.

Ну вот пробился к богу

Ну вот пробился к богу,
Минуя важный стол,
Вхожу...
Но у порога
Забыл, зачем пришёл.

Забыл! Была ж причина.
Вселенский был вопрос!
Прорвался не по чину
И вот – к земле прирос.

Ну, напрягись же, разум,
Должна явиться суть
Открытия, чтоб разом
Всё к счастью повернуть.

А бог сидит усталый,
Счёт на секунды тут,
Министры, генералы
Учтиво, нервно ждут.

И за спиной – мерцанье:
На карте той порой
Кружится мирозданье,
Пылает звёздный рой.

Такой довёлся случай!
Сгораю со стыда.
С какой мольбою жгучей
Пожаловал сюда?

Да ничего не надо,
Да я в другой бы раз...
И задом, задом, задом
Стремлюсь убраться с глаз.

Под стрекот кинокамер
В прожекторных лучах
Зуд обличенья замер
И пламень мой зачах.

Что излагал в застолье
Друзей своих среди,
Сейчас неясной болью
Колотится в груди.

Во тьму качусь без силы,
Вот-вот – и не живу...
И долго стыдно было
Уже и наяву.

Вдруг, бывает, боль сомнёт свирепо

Вдруг, бывает, боль сомнёт свирепо –
В чаше жизни вместе с мёдом яд.
Те, что душу вознесут на небо,
Наготове за спиной стоят.

Будет день, и я землёю стану,
Груз всё тяжелей день ото дня.
Вверх и вниз земля и небо тянут,
Разорвать готовые меня.

Подготовила Олеся РУДЯГИНА, КИШИНЁВ