Город-крепость

Первые годы существования Звенигорода теряются в глубине веков, хотя молва по традиции приписывает строительство города вездесущему Юрию Долгорукому.

Его звенигородский тёзка, живший полтора века спустя, сын Дмитрия Донского и крестник Сергия Радонежского, получил по отцову завещанию порядочный удел – собственно Звенигород, Рузу, а «в довесок» к ним – удалённые Галич и Вятку. Столицу Юрий, по здравому размышлению, оставил в «ближнем Подмосковье» и начал свой городок активно укреплять и благоукрашать. Так, в 1396 году он – сам человек очень набожный – обнаружил в своих краях богатые залежи белого камня и тут же пустил его на богоугодное дело: начал строить соборы.

Успенский храм на Городке считается древнейшим из дошедших до нас храмов Московии. Расписывать его князь пригласил артель опытных иконописцев, в числе которых был молодой монах Андрей Рублёв. Он же, кстати, написал потом и удивительный «Звенигородский чин», фрагмент которого нашли случайно уже в ХХ веке. Дело, рассказывают, было так: в 1918 году (!) на Городок снарядили целую искусствоведческую экспедицию. Один из её участников, разбирая хлам и доски в старом каком-то сарае, случайно наткнулся на почерневшую от грязи и копоти икону Спасителя. И слава богу, что образ сразу оказался в руках знатока!

Городок – сердце Звенигорода, его старая крепость, строго говоря, кремль. Вот только бесполезно спрашивать жителей города, где у них тут кремль (а самому найти его незнакомому со здешней географией не враз получится). Кремлём звенигородцы свой Городок не воспринимают, так и отвечают: «Кремль – в Москве». Хотя справочная табличка русским по жёлтому пишет – «кремль».

Городок – он и есть Городок. Высоченные валы, куда, как по серпантину, можно заехать по грунтовочке на автомобиле, да старый собор. У подножия холма – источник, воду набирают пятилитровыми пластмассовыми бадейками, в общем – всё, как положено в священных местах.

Вид Звенигорода. Вторая четверть XIX века. Карл Рабус (1800–1857)

Саввино-Сторожевский монастырь

Преподобный Савва

Савва Сторожевский – пожалуй, один из самых необыкновенных святых Русской православной церкви, если к святым вообще применимы понятия «обыкновенности». Кто ещё из святых может похвастаться тем, что их житие перекладывал на современный русский язык сам Александр Сергеевич Пушкин?

Происходил Савва, судя по всему, из очень богатой семьи; подозревают, его родители были смоленскими боярами. Неслучайно же о нём говорили, что он оставил «мягкие одежды» и много имущества, придя 18-летним юношей в обитель преподобного Сергия Радонежского. Иноческие подвиги молодого человека были столь ревностными, что со временем он стал священником и духовником всей обители. Более того, после смерти Сергия и ухода в затвор его преемника Никона именно Савву попросили занять место настоятеля Троице-Сергиева монастыря…

Первый монастырский храм Савва возвёл прямо посреди леса. Его освятили в честь Рождества Богородицы.

Савва Сторожевский хотел превратить Звенигород земной в «Звенигород Небесный», оплот «благочестивого княжения» – просвещённой, нравственной власти. Как двойная звезда, вращались друг вокруг друга центр светский и центр духовный – высокостоящие на холмах Городок и Саввино-Сторожевский монастырь. Преподобному Савве недолго было суждено провести в городе – чуть менее десяти лет. В декабре 1407 года он скончался. Но и после кончины продолжил творить чудеса. Например, спас во время охоты царя Алексея Михайловича – отвёл медведя. Тишайший Сторожевскую обитель жаловал, устроил тут загородную резиденцию, даже придал ей статус лавры. Чуть ли не первой на Руси.

А ещё – в 1812 году преподобный Савва являлся приёмному сыну Наполеона. Дело было так. В Сторожевском монастыре тогда разместился штаб одной из французских армий, которой командовал Эжен Богарне, пасынок императора и вице-король Италии. Сам он потом вспоминал: прилёг отдохнуть, как вдруг явился ему старец в длинных одеждах. Старец попросил не грабить обитель, и тогда, мол, Эжен будет выходить целым и невредимым из всех сражений. А потомки его вернутся в Россию... Утром Богарне зашёл в храм, где увидел образ Саввы и понял, с кем он ночью разговаривал. Он постарался в точности выполнить просьбу хранителя монастыря. И действительно, Богарне стал единственным из сподвижников Наполеона, кто остался в живых и не пострадал даже после падения французского императора.

Под Парижем есть часовня во имя православного святого Саввы Сторожевского. Редкий и необыкновенный случай.

Самое древнее

Немного об ощущениях. Саввино-Сторожевский монастырь ещё на подходе к нему производит впечатление некой загадки. Может, оттого, что его не так-то просто охватить взглядом: обязательно что-то важное «спрячется». Взобравшись на вершину холма, следуя его рельефу, святая крепость утопает в зелени деревьев, а ревнивые стены с зубцами башен не дают праздному путнику потешить любопытство, мельком заглянуть – что там внутри? Нет, ты будь любезен, зайди, да как положено, да поклонись – Сторожевский монастырь, как никакой другой, не терпит суеты. Заканчивается на той стороне реки, упираясь в село Дунино. Запомним это название.

Самое древнее сооружение монастыря – собор Рождества Богородицы. Традиционно считается, что заложил его сам преподобный, а строили – с финансовой поддержкой князя Юрия. Современные исследователи, правда, склонны оспаривать общепринятую датировку храма – 1405 год, но, как известно, мы живём в мире, где история-наука и история-предание переплелись настолько тесно, что одно уже порой неотличимо от другого, и стократ трудней понять, что же для России судьбоносней. Есть подозрение, что всё-таки миф, что без мифической составляющей Отечество, может, и не перестало бы существовать, но утратило бы суть.

Собор, так или иначе, – классика русской архитектуры XV–XVI веков, а вот звонница XVII столетия – это уже нечто совершенно особенное. Вряд ли где-то ещё доведётся увидать что-то подобное: дерзкое нагромождение островерхих шатров, кажущееся на первый взгляд хаотичным, и только приглядываясь, начинаешь понимать архитектурную логику. А вот симметрии не ищите – не найдёте, с ней вообще зодчие эпохи узорочья не церемонились, такая была особая стилистика, «антиклассицизм» чистой воды. На подобную смелость архитекторы русских храмов более не решались – даже тогда, когда отрицать классицизм сделалось модно, то есть в эпоху псевдорусских ретроспектив. А в XVII веке всё было просто и получалось как-то гармонично. Чутьё, что ли. Не замыленное теоретическими выкладками.

Ну а о том, что монастырь был всё-таки могучей крепостью, напоминают башни. Их сохранилось шесть из семи. Четыре удостоены имени собственного: Красная, Водовозная, Усовая, Житная. Две называются по сторонам света: Северо-Западная и Северо-Восточная. Все они внушительные и даже суровые, кроме Красной, – так ведь это же парадный вход в монастырь. Башню украсили высоким шатром с «чердачком» и главкой и двумя большими киотами – с изображениями Богородицы и святых Саввы и Сергия.

Правда, именно как крепости обители послужить не довелось. Каменную твердыню возводили уже после Смутного времени, когда Звенигород жестоко разоряли оба Лжедмитрия. Петровская Северная война гремела много западнее, а уж дальше осады крепостей были скорее исключением, нонсенсом военного искусства.

Лишь дважды ещё на этой земле хозяйничали захватчики: упомянутые уже французы в 1812-м и немцы в 1941-м. Но если наполеоновцы всё же дошли до Москвы, гитлеровцам Звенигород стал костью в горле. Захватив в конце ноября Истру, враг вплотную подошёл к звенигородским предместьям. Началась эвакуация. В попытке вывезти и спасти случайно разбили главный монастырский колокол – 35-тонный Большой благовестный. Это он украшает герб города, а звон его, говорят, доносился до самой Москвы...

Уже в наши дни на звонницу водрузили ему достойную замену. А тогда, в 41-м, немцам недолго дали любоваться в бинокли звенигородскими окрестностями. Уже к 5 декабря советские войска перешли в наступление и отбросили врага.

Заповедник

Окрестности Звенигорода ещё в позапрошлом веке приобрели славу «подмосковной Швейцарии» – уж очень воздух здесь был замечательный. Тогда же среди состоятельных горожан возникла мода на дачи. Их было выгоднее содержать, чем дорогие огромные патриархальные имения. Дворянские гнёзда приходили в упадок, на смену им приходили дачные посёлки...

И так уж сложилось (верно, и впрямь что-то в воздухе?), что звенигородские края всегда привлекали людей, так или иначе связанных с литературой и искусством. На бабушкиной даче в Захарове прошли детские годы Пушкина, в Саввинской слободе начинал рисовать Левитан, в звенигородской больнице работал врачом Чехов. Здешние пейзажи вдохновляли композитора Танеева и Горького… А уже после Великой Отечественной войны в селе Дунине приобрёл дачу Михаил Пришвин.

После смерти писателя постепенно усадьба превратилась в музей, где по сей день очень трепетно относятся к памяти Михаила Михайловича, бережно охраняя всё – от цвета стен и потолков в комнатах до обстановки и незастеклённой веранды. Да и на приусадебном участке всё, как было при знаменитом владельце – те же пчелиные ульи, те же деревья и та же сосна из «Корабельной чащи».