Через несколько лет после рождения сына семья переехала в Москву. Уже в 15 лет Илья Эренбург стал узником тюрьмы за свои социалистические убеждения и пропагандистскую деятельность. Выпущенный через полгода под крупный денежный залог, он уехал в Париж, где началась его жизнь политэмигранта.

Юный беглец Илья Эренбург познакомился с Лениным, тоже в то давнее время политическим беглецом. Вождь российского пролетариата окрестил юношу с нестриженными космами, завсегдатая парижского кафе «Ротонда» Ильёй Лохматым. Вообще личное знакомство с Лениным в начальные советские времена могло стать и приговором, и охранной грамотой. Для Эренбурга это знакомство, конечно, стало охранной грамотой.

Уже тогда, в Париже, Илья Эренбург начал писать стихи, во многом пронизанные чувством ностальгии – по дому, по России. Его первая книжечка стихов вышла в Париже в 1910 году. Одна за другой выходили поэтические книги: «Я живу», «Одуванчики», «Детское», «Молитва о России» (1918), которую тогда запретили московские власти, и многие другие. Тогда же он начал переводить стихи французских поэтов. Его переводы из Франсуа Вийона стали классикой русской поэзии, и одно из четверостиший, «которое написал Вийон, приговорённый к повешению», в переводе Эренбурга любил и не раз повторял Владимир Маяковский:

Я – Франсуа, чему не рад.

Увы, ждёт смерть злодея,

И сколько весит этот зад,

Узнает скоро шея.

Стихи Илья Эренбург писал всю жизнь, но уже со второй половины 20-х годов прошлого века печатал их редко. Поэзия оставалась для писателя своего рода защитной средой. Он, по сути, писал стихи бесхитростные и не играл «суммой приёмов», в отличие, например, от Кирсанова или Сельвинского. Его стихи – это тайная исповедь культурного человека, беззащитного перед своим временем. Защищали только стихи:

Ты говоришь, что я замолк

И с ревностью и укоризной.

Париж не лес, и я не волк,

Но жизнь не вычеркнешь из жизни.

В давние годы молодой поэт начал писать книгу о поэтах, и книга «Портреты русских поэтов» имела успех. Но, как оказалось, вся эта работа было только подготовкой к большой жизни в русской литературе.

В июне-июле 1921 года в бельгийском местечке Ля Панн Илья Эренбург написал свой гениальный роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников…». Инициалы его героя складываются в ХХ – обозначение двадцатого века. В первом издании книга вышла с предисловием Николая Бухарина, школьного товарища писателя. Впоследствии роман издавался без «ленинской» главы о том, как ХХ и Илья Эренбург посетили Великого инквизитора (читай – Ленина) в его резиденции в Кремле. Глава была восстановлена в тексте романа только в конце 80-х годов ХХ века.

Подчеркну: это писалось в 1921 году, почти сто лет назад. Один из персонажей «ХХ», американский предприниматель мистер Куль, говоря о новом, ещё невиданном оружии, сказал, что это припасено для японцев, – за 35 лет до Хиросимы.

А вскоре появился блистательный роман-памфлет «Трест Д.Е. История гибели Европы» (1923). В этом романе есть такой эпизод: огромные толпы людей, охваченные неведомой эпидемией и движимые необъяснимым инстинктом, идут к западной оконечности континента с призывным криком «Даёшь Европу!». Коллективные шествия из книги Эренбурга до Европы не дошли, но какой блеск предвидения: не с этим ли именно воплем – «Даёшь Европу!» – на наших глазах двинулись миллионы беженцев из Северной Африки и Ближнего Востока на страны Шенгенской зоны, эти толпы захватывают Старый Свет, их невозможно депортировать и даже остановить, и с каждым днём беженцев становится всё больше… Им уже не хватает мест в созданных для них лагерях. Они выходят на площади старинных европейских городов с единственной целью: грабить, насиловать, требовать для себя хорошей жизни, обещанной им лидерами Евросоюза… Думаю, что именно это, по сути, и предсказывал Эренбург – великий европейский провидец с советским паспортом!

Следующим шедевром писателя стала книга новелл под общим названием «Тринадцать трубок». Это и в самом деле истории 13 курительных трубок и их владельцев, и каждая из этих историй по-своему невероятна. Юмор, ирония, печальная философия человеческих судеб – эти «трубки» не пересказать словами: их надо читать!

Творческий потенциал писателя не знал себе равных. Илья Эренбург стал одним из самых знаменитых писателей молодой Советской республики – и это при том, что он один из немногих пользовался абсолютной свободой передвижения. Он жил то в Париже, то в России.

Уже тогда у Эренбурга нашлись не только почитатели, но и ненавистники. Многие не могли простить ему то чувство внутренней свободы, которое выражено в его книгах, и ту свободу, которую он позволял себе в разделённом на части мире.

В 30-е годы ХХ века Эренбург много ездил по Европе, и читатели ждали его великолепные очерки «оттуда». Книга «Виза времени» проникнута таким острым ощущением тогдашней современности, что и сегодня читается как подлинный документ тех лет. Эренбург принял участие в испанских событиях – этому посвящены его стихи и проза, его раскалённая ненавистью к фашизму публицистика.

В 1939 году Эренбург жил во Франции, он стал свидетелем начала Второй мировой вой­ны. Тогда он написал классический роман «Падение Парижа». Через какое-то время он вернулся на родину и стал одним из самых яростных антивоенных, антигитлеровских публицистов. Не зря вожди Третьего рейха пообещали ему виселицу, как только войска фашистской Германии захватят Москву. Но Москву им взять не удалось. А дальше начались победы советского оружия. В этих победах есть и немалое участие публицистики Ильи Эренбурга, который клеймил своим точным словом немецко-фашистских захватчиков.

Есть писатели, которые делают эпохи. Эренбургу довелось создавать эпохи. Как получилось, что по названию не самой, может быть, сильной вещи писателя, повести «Оттепель», была названа целая эпоха советской жизни послесталинского периода? Это одна из тайн, которые сопровождали писателя на протяжении жизни. Что-то он нашёл в своей книге такое, что подхватило общество независимо от самой власти. Наверное, и за это власть не очень любила Эренбурга, но была вынуждена считаться с его невероятным писательским авторитетом.

Уже мало кто помнит, что в 60-е годы ХХ века, когда началась публикация мемуаров писателя в журнале «Новый мир», это было чрезвычайное культурное событие. Воспоминания Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь» стали окном в неизвестную многим жизнь человечества. Трёхтомный труд писателя – конечно, один из самых ярких мемуарных шедевров прошлого века. Эренбург не пугал своих сограждан лагерями, не придумывал статистику о сотнях миллионов расстрелянных, не славил предательство генерала Власова. Он писал о прекрасных людях, которых знал по жизни, с которыми десятилетия дружил, встречался в СССР и за рубежом. А знал он многих – от Модильяни и Пикассо до Эйнштейна и Диего Риверы, Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама, Эрнеста Хемингуэя, Бориса Пастернака, Максимилиана Волошина, до сотен других выдающихся творцов человечества. Такую судьбу, какая выпала Эренбургу, невозможно придумать.

Многие не могли ему простить того, что его якобы поддерживал Сталин. Это не так – у писателя не было ни одной личной встречи с хозяином Кремля, хотя, конечно, власть использовала писателя в пропагандистских целях, впрочем, как это делает любая власть со своими творцами. Главное, на мой взгляд из сегодня в прошлое, ему не могли простить свободы передвижения и жизненного успеха.

При всём при том он был человеком бесстрашным – поддерживал в самые тяжкие годы Цветаеву и Мандельштама, помогал безвестным просителям со всех концов страны. Даже Надежда Мандельштам, суровая, непреклонная и язвительная хранительница памяти Осипа Мандельштама, об Эренбурге отзывалась с неожиданным для неё теплом.

О жизни и творчестве Эренбурга написаны десятки книг, но ни одна из них не смогла в полной мере отразить личность этого невероятного гения. Более того, чуть ли не через полвека после смерти писателя с ним пыталась сводить счёты мелкая человеческая сволочь. Например, в предисловии к книге французской исследовательницы Евы Бернар «Бурная жизнь Ильи Эренбурга», небезупречной из-за многочисленных неточностей, автор предисловия бывший советский диссидент Ефим Эткинд, осевший в Париже, не утруждая себя угрызениями совести, по простому – по-профессорски! – пишет, что «Илья Эренбург был посредственным писателем и слабым поэтом, его многотомную автобиографическую книгу, работе над которой он посвятил последние годы жизни, никак нельзя назвать образцом жанра, она носит следы спешки и не даёт чувства удовлетворения читателю, который находит там больше вопросов, чем ответов, множество слишком эскизных портретов, легковесных суждений, необоснованных сомнительных выводов, заставляющих порой усомниться в честности и добросовестности автора». Это, так сказать, за упокой. Далее начинается почти славословие… И пишет Е. Эткинд об Эренбурге ни много ни мало как о «сыне двадцатого века», который – обратите внимание! – «писал романы один за другим, но они не были макулатурой и однодневками, они – свидетельство проницательного наблюдателя, неутомимого путешественника, настоящего бойца, страстно отстаивавшего свою правду. …Как свидетель и очевидец Илья Эренбург не имеет себе равных». А в конце своего «исследования» Эткинд крайне положительно оценивает воспоминания «Люди, годы, жизнь», на которые накинулся за три страницы до этого… Но именно начало статьи не самого известного слависта, где выплеснулась на писателя немотивированная злоба профессора-эмигранта, как раз даёт повод усомниться в честности и добросовестности самого г-на Эткинда. Кто он такой? Сколько звонких евро он получил за своё сомнительное разоблачение Эренбурга? Сто? Или сто пятьдесят? Вряд ли больше…

Думаю, что в первом фрагменте из предисловия к одной из биографий отражены все комплексы, которые до сих пор вызывает Эренбург у так называемой «передовой интеллигенции», в том числе эмигрантской: жгучая зависть к чужому успеху и ослепительная ненависть к чужому таланту. Эти чувства преследовали Илью Григорьевича всю его блистательную и нелёгкую жизнь.

Его можно было назвать любимцем судьбы – ещё в конце 20-х годов вышло в свет десятитомное собрание его сочинений. В послевоенные времена он стал автором пятитомного собрания, а в 1961 году начало публиковаться девятитомное собрание произведений писателя, в которое вошли десятилетиями не переиздававшиеся книги: «ХХ», «Трест Д.Е.», «Рвач», «Лето 1925 года», «В Проточном переулке», а главное – его мемуары, хотя и сильно урезанные цензурой, но всё равно открывающие окно в мировую культуру, в которой так нуждались советские люди. Это было последнее прижизненное собрание писателя, и счастье, что он сумел увидеть его при жизни. В 1991-м, на самом излёте советской власти, начался выпуск нового восьмитомника. Здесь впервые за много лет появилась «Детская книга» Ильи Эренбурга, романы «Хулио Хуренито» и «Рвач» без цензурных сокращений, а главное – полный текст мемуаров писателя. Но время уже изменилось кардинально – читателям было не до шедевров не то что бы забытого, но нечасто вспоминаемого писателя…

А ведь когда гроб с телом покойного Ильи Эренбурга был выставлен для прощания в ЦДЛ в 1967 году, власти ждали чуть ли не народных волнений. Оцепление, уличные заграждения, милиция, тайные службы… В последний путь Эренбурга провожали коллеги, московская интеллигенция, его читатели. По приблизительным подсчётам, мимо гроба в траурном безмолвии прошло от 40 до 50 тысяч человек.

В 2011 году в Музее Цветаевой, где вспоминали 120-й день рождения писателя, собралось полсотни человек. В основном на поминальном вечере звучали стихи Эренбурга, выступающие как-то стыдливо обходили вниманием его мощную прозу и общественную деятельность. Что же, это тоже веяние времени… Здесь мне довелось в последний раз обменяться мыслями об Эренбурге с Бенедиктом Сарновым (кстати, автором интересной книги «Случай Эренбурга») и ещё несколькими знакомыми литераторами.

Интересно, сколько человек почтит память о великом советском писателе и гражданине, если провести памятный вечер сегодня?

А главное – можно ли вернуть в активный культурный обиход великие книги, которые создавались на протяжении десятилетий Ильёй Эренбургом и другими выдающимися писателями СССР? Наверное, можно… Вот только для этого надо заново научить Россию просто читать книги.

Сергей МНАЦАКАНЯН