Очередь долгая, и большинство из стоящих в ней, судя по их внешнему виду, пенсионеры. Пожилые и совсем старые. Из мужчин – только я и ещё один с седыми, прокуренными до желтизны усами. Но мужик он лишь внешне, поскольку уже и стоять, даже припав к стене, не в силах.

Молодые если и появляются, то после вопроса «кто последний?» себя не утруждают тягостным ожиданием – оккупируют кабинет врача, едва его дверь приоткрывается, выпуская кого-нибудь из недавних очередников – старика или старуху. Томящиеся в очереди уже устали корить их в спины, получая всегда один и тот же ответ:

– Нам только карту профосмотра подписать!

И правда, выходят от врача скоро. Лишь ярко раскрашенная девица, оглушившая очередь нестандартной фразой: «А куда вам, в возрасте дожития, торопиться?» – задерживается надолго. И когда она наконец выходит, старик с прокуренными седыми усами поднимает голову:

– У нас, девушка, не возраст дожития, а переходный период…

Он хочет сказать что-то ещё, наверное, назидательное, но осекается. Лицо девицы всё в слезах. Слёзы льются и на врачебный квиток, прижимаемый к груди.

– Вот, – говорит она плача, – к маммологу направили…

– Милая, тебе вниз, вниз, в триста тринадцатый! – громко напутствует её молодящаяся старушка в буклях. И уже тише поясняет соседкам: – Маммолог – это кто на рак проверяет.

– Не жилец, значит, – вздыхает стоящая рядом с ней.

– Ну, жилец или не жилец – это бабушка ещё надвое сказала. Может, у неё доброкачественная опухоль. Скажем, мастопатия, – бурчит старик и, зашедшись в кашле, вновь опускает голову.

– А период дожития – это как? – раздаётся голос из очереди, прислонившейся к стене, поскольку ни стульев, ни какой-нибудь даже самой простой лавки в коридоре рядом с кабинетом терапевта нет.

– А сколько кому из нашего социума после пенсии жить остаётся, – отвечает, снова подняв голову, старик с прокуренными усами.

– Сколько кому остаётся – это один Господь Бог знает! – убеждённо возражает очерёдница. И я мысленно с ней соглашаюсь, поскольку о каком-то периоде дожития услышал впервые.

– До Бога высоко, до царя далеко, а у нашенского соцобеспечения два гребня дожития после назначения пенсии – для баб и мужиков по отдельности, – усмехается подкашлянув старик.

– И сколько же для баб? – раздаётся опять голос от стенки, но не прежний, более молодой, что ли.

– Да на нынешний год бабам двадцать четыре года под гребень дожития оставили, – хрипит старик.

Очередь колыхнулась – видно, каждая из пожилых и старых женщин принялись считать про себя, сколько им оставило государство на житьё-бытьё после ухода на заслуженный отдых.

– А мужикам? – не выдерживаю здесь и я.

– Восемнадцать, – прохрипел, заходясь в новом приступе кашля, старик. – От назначения пенсии считать надо дожитие. А бабам когда её назначают? В полста пять. А нам – на пятилетку позже. Год всего фора перед мужиком у бабы. Но, обратно, редко какой русский мужик до пенсии дотягивает…

И мне вспоминается Гоголь: «Редкая птица долетит до середины Днепра». И я ухожу из очереди, хотя до приёма врача передо мной всего две женщины в возрасте дожития.

Зачем мне поликлиника, если в только что наступившем моём периоде дожития мало с кем из сверстников можно его скрасить?

«Старость – не радость», – говорят в народе. Но если её ещё унижают «периодом дожития» – и рождение человека не торжество природы.