Продолжаем дискуссию о поколении тридцатилетних в литературе, начатую В. Левенталем в № 12. Приглашаем к участию писателей и критиков.
Обсуждение феномена русской «литературы миллениалов» – дело очень важное, хоть и непростое. Мы ещё, как ни странно это прозвучит, находимся внутри этой литературы. Она не закончилась, хоть и, как кажется, выдыхается. А выводы лучше делать на расстоянии – как известно, лицом к лицу лица не увидать. Кроме того, в формате небольшой статьи едва ли нужно (да и едва ли возможно) пробовать заниматься полноценным литературоведческим анализом явления. А высказаться хочется – спасибо Вадиму Левенталю за инициированную дискуссию. Как же быть?
Что ж, кажется, это тот редкий случай, когда нет никакого смысла играть в отрешённую околообъективность и прятаться за безличными предложениями. Изнутри виднее – и оттого хочется поделиться тем, как видел и вижу эту литературную ситуацию я сам. Следовательно, придётся нарушить известное негласное правило и прийти в повествование лично, рассказчиком. Пусть и не сразу.
Итак, здравствуйте. Меня зовут Иван Родионов, и я миллениал. А ещё литературный критик. И сегодня мы поговорим о кое-каких приметах этого литературного поколения, к которому, пусть и не как прозаик, принадлежу и я.
Сами рамки термина «миллениалы» очень расплывчаты. Верхняя граница этого поколения – 1981 год, но называются и другие – 1982, 1984-й. Нижняя – с 1995 года по 2000-й. В некоторых источниках она отчего-то даже, вопреки смыслу термина, выходит за миллениум. Кроме того, поколение русских миллениалов ввиду различных социально-политических причин несколько сдвинуто по мировой временной шкале. В целом, если совсем грубо и обобщённо, русскому миллениалу сейчас где-то от 24 до 43 лет. Плюс крайние границы – всегда экстремумы, а их представители берут многое от поколений предыдущих или последующих. То есть миллениалу «классическому» или, что называется, «в вакууме» – от 27 до 40.
Каков, простите, социокультурный бэкграунд русского миллениала? Он, без преувеличения, застал три эпохи. Детством – Советский Союз или хотя бы его отголоски. Отрочеством – безвременье девяностых, в иной географии растянувшееся на нулевые и даже чуть дальше. Юностью и полноценным становлением личности – эру общего относительного материального благополучия, современных технологий и интернета. Миллениалу пришлось перестраиваться трижды – и оттого он понимает, что незыблемой стабильности, уюта и покоя на длинной дистанции, в общем-то, не бывает. Как не бывает и групповой солидарности, прочной идеологии для всех и тому подобного – когда эпоху потряхивает, каждый отвечает сам за себя и за небольшой круг самых близких. Потому именно миллениалам, а вовсе никаким не зумерам так зашла недавняя волна поп-психологии и «саморазвития» со всеми этими утрированными личными границами и моральным регламентированием всего и вся. Возможно, как попытка обрести запоздалую умозрительную стабильность и определённость собственного бытования. Также по понятным причинам писатель-миллениал, за некоторыми исключениями, пришёл в литературу относительно поздно. В ранней юности ему было вовсе не до того. А куда же он пришёл?
В русские девяностые идти в писатели молодёжи не очень-то и хотелось – выжить бы, да и престиж этой профессии сильно упал. К тому же сама поляна была вытоптана ещё живыми советскими и антисоветскими классиками, а также циничными постмодернистами. Некоторое оживление в русский литпроцесс внесли молодые «новые реалисты» первой половины нулевых – Прилепин, Сенчин, Шаргунов, Садулаев, Рубанов и другие. «Командного» запала с манифестами и программными статьями, впрочем, хватило ненадолго, и вскоре всё вернулось на атомизированные круги своя. Зато, и в этом главная заслуга «новых реалистов», наша литература почти единомоментно наконец-то была разбавлена новыми яркими именами. Потом снова случился застой. Конечно, авторы-звёздочки зажигались и в десятые, и в иные годы – не одна, но это были отдельные, не связанные между собой разрозненные вспышки. И сплетать их в единое поколение или направление критикам не приходило в голову – даже на уровне умозрения.
Всё изменилось в 2020–2021 годах. С ужасом нужно сказать, это было совсем недавно. Именно тогда как-то внезапно обрели популярность – как у широкого круга читателей, так и у специалистов – авторы-миллениалы. Конечно, они не появились из ниоткуда: и раньше писали и издавали книги, получали «Дебюты»-«Лицеи», были локально известны... Но именно на рубеже десятилетий поколение будто массово прорвало плотину – даром что у миллениалов никогда не было общих стилистических или художественно-идеологических принципов, не говоря уж о каких-либо программах-лозунгах. Но масштаб и видимая внезапность явления позволили критикам объединить столь разных авторов-сверстников термином «проза тридцатилетних».
Для меня, критика тогда начинающего и пришедшего в литературу, как и положено миллениалам, относительно поздно, большим событием стал предпоследний сезон премии «Национальный бестселлер – 2021». Это был год, когда из полутора десятков наших мэтров новых книг не выпустил почти никто. Меня неожиданно пригласили в Большое жюри, и то был безумный марафон: за два с небольшим месяца нужно было одолеть тридцать с чем-то текстов из длинного списка и на часть из них написать рецензии. Впрочем, на азарте и адреналине я справился. В том числе и потому, что многие тексты читать было по-настоящему интересно: это, внезапно, моя литература, литература моих сверстников!
Судите сами. Всего финалистов было шестеро, четверо из них – миллениалы. И все очень разные. Александр Пелевин с умно и яростно обыгрывающим альтернативно-постапокалиптические штампы романом «Покров-17». Иван Шипнигов и его пронзительный и уморительно смешной «Стрим». Вера Богданова с романом «Павел Чжан и прочие речные твари», в котором переплетались антиутопия и личная история. Мршавко Штапич с гонзо-волонтёрским эпосом «Плейлист волонтёра». А длинный список? Там были и Кирилл Рябов, и Антон Секисов, и Алла Горбунова, и Татьяна Замировская, и Мария Ким... И, наконец, Оксана Васякина с её для многих культовой сейчас «Раной» – признаться, по ряду причин тогда этот текст меня сильно разозлил, но сегодня не признавать его значение и влияние было бы странным. И дебютантов среди этого списка – едва ли не половина. Были даже и рукописи.
И завертелось... Издательства стали расхватывать и публиковать молодых авторов, и всё новые и новые люди потянулись в «серьёзную» литературу. Писатели, в 2020–2021 годах поставившие на «большую прозу», неожиданно выиграли и обрели известные читателю имена, хотя тогда это было совсем неочевидно. За одно это их, смелых первопроходцев, стоит как минимум уважать.
Впрочем, с 2022 года ситуация с «литературой миллениалов» по ряду причин видится мне не столь радужной.
Во-первых, любовь живёт три года, и всякая волна приедается. Как писал Маяковский в заметках о живописи на Парижской выставке (между прочим, о картинах таких гениев, как Пикассо, Брак и другие), я её уже любил. Может, это синдром травы, которая раньше была зеленее, но в последние два-три года как-то совершенно не попадаются у молодых авторов тексты, которые по-хорошему удивляют. Как удивляли или захватывали в своё время тот же «Стрим» или, например, «Типа я» Ислама Ханипаева.
Во-вторых, со взрывным увеличением количества книг молодых авторов упомянутое выше подчёркнутое поколенческое разнообразие стилей, приёмов и тем стало стремиться к среднему по больнице, к унификации. В сторону самого популярного у аудитории и, увы, самого предсказуемого, бескрылого – автофикшена, литературы травмы или чего-то бессюжетно-экспрессивного. Мало того что всё это в известной мере повторы и самоповторы – так ещё и с каждым таким текстом всё сильнее проглядывается зацикленность авторов на себе и какая-то, что ли, мелкотравчатость тем и проблем, ими поднимаемых. Так, большая литература становится жанровой, прикладной, решающей личные проблемы – от психологических до досуговых – относительно небольшой прослойки читателей.
В-третьих, и это моё ультрасубъективное мнение, многое испортил пресловутый гендерный вопрос. В постсоветской России читательниц всегда было больше, чем читателей. А у нас капитализм, тот самый рыночек во многом и решает. Но читательницы «серьёзной литературы» предыдущего поколения больше «находили своё» в нейтральном – и не только у ироничного Виктора Пелевина, но и у подчёркнуто маскулинного Захара Прилепина, – лишь изредка «выращивая» на литературном рынке и поднимая до разряда большой литературы, допустим, Дину Рубину. Нынешним читательницам этого будто бы как-то мало, и бесчисленные книжные клубы и блогеры-обозревательницы в основном подсвечивают книги, написанные на темы, волнующие именно их. И это закономерно, но как-то грустно. Простите токсичного динозавра, но лично мне читать книги о психофизических расстройствах, абьюзе и газлайтинге уже совсем не хочется. Не моё, да и объелся. И обратное – знаешь почти наверняка, что текстов, например, на историческом или филологическом материале от писателей-миллениалов дождёшься едва ли.
Ну и последнее – подобная проза, как говорится, стала относительным мейнстримом. Повысившийся интерес издательств, санкции и уход иностранных авторов, уменьшившийся порог вхождения – всё это привело к тому, что произошёл переизбыток текстов. И их читают, покупают. А отсюда уже кое-где видны и конвейер, и конъюнктура. Первое порождает ещё большую предсказуемость и унификацию, второе – сознательные «стратегии успеха». И вот авторы, годами писавшие коммерчески прибыльные подростковые романы или фэнтези про магические академии, переходят на суровую, почти взрослую литературу про очередную «маленькую жизнь» или ужасы в тоталитарной антиутопии, но уже не полностью вымышленной, а как бы приземлённой, узнаваемой. Но это уже, извините, маркетингово просчитанная халтура, пришедшая на готовое – без риска и, как водится, без души.
Означает ли это, что время литературы миллениалов проходит – или уже прошло? Думаю, как цельного явления – да. Хотя его отголоски будут аукаться нам ещё долго. Всякий литературный век неизбежно порождает и свои сверхпопулярные слюнявые «Ключи счастья», и своего скандалёзного Арцыбашева. К счастью, отдельные сильные авторы-миллениалы тоже ещё будут радовать нас новыми яркими книгами. Без оговорок на направления и поколения.
И это хорошо.