Когда юноша-про­винциал, не желавший становиться по примеру отца юристом, приехал в Париж, он вряд ли догадывался, сколько лет упорного труда предстоит ему, прежде чем он станет профессиональным литератором. Встретив холодный приём у Виктора Гюго и гораздо более тёплый – у Александра Дюма, молодой Верн довольно быстро определился с направлением. Всё, что сделал Дюма для истории, он решил сдела ть для географии – и преуспел в этом.

Но сначала были годы, когда он, «сверхштатный кандидат в писатели», жил на подаяние отца (всё более скромное), затем работал брокером и приобрёл сохранившуюся на всю жизнь привычку вставать в пять утра, когда только и было время заниматься творчеством. У него вообще многое было до конца жизни, довольно долгой: одно издательство, обязательство писать по два-три романа в год. В отличие от Дюма Верн считал необходимым насыщать романы полезными естественно-научными сведениями, а кроме того, сильно зависел от редактора. Он работал, по собственному признанию, как каторжник, однако праздность полагал мучительной для себя. Но даже когда ему стали платить 12 000 франков в год (примерно столько зарабатывал Дюма-младший), призрак разорения не отступил: сын его тратил деньги безрассудно.

Кроме того, ему не хватало славы. Хотя его книгами восхищались Стивенсон и Жорж Санд, хотя его переводили на множество европейских языков, его знали в первую очередь как детского писателя – и это тяготило Верна, пусть даже сам он признавался, что пишет так, чтобы детям можно было, не краснея, прочесть отрывок из любой его книги, и говорил, что званием муниципального советника города Амьена гордится не меньше, чем литературной известностью: ведь так он может «приносить городу посильную пользу». А известный современник, журналист и критик Кларети писал: «Я знаю, что среди людей весьма тонких, искушённых в анализе человеческого существа принято говорить о нём: рассказчик! – Но рассказчик, который сумел пленить и увлечь целое поколение, это – Личность, уж поверьте мне». В России к первому поколению увлечённых Верном принадлежали такие несхожие личности, как Валерий Брюсов и Николай Островский.

Книга Прашкевича, написанная многословно и эмоционально, передаёт атмосферу энергичного века, когда разгорелся интерес к «необыкновенным путешествиям», по ко торым Жюль Верн был самый что ни на есть специалист. Стоит отметить, что биография изобилует отступлениями – рассуждениями автора и довольно большими выдержками из романов Верна. Соответственно наибольшее удовольствие от чтения получит тот, кто готов воспринимать Верна любого и в неограниченном количестве.

Написать биографию Агаты Кристи непросто уже потому, что «королева детектива» сама написала автобиографию – подробную, очень корректную, доброжелательную решительно ко всем, с кем сводила её судьба. Екатерина Цимбаева увидела свою задачу в том, чтобы подрастрепать эту причёсанность. Вышедшая в серии «ЖЗЛ» книга занимательна, оставляет приятное впечатление. Цимбаева сдержанна, слегка иронична, иногда пускается в размышления-отступления, поводы и эмоции для которых черпает в книгах Кристи – в первую очередь в не столь известных психологических романах, вышедших под псевдонимом Мэри Уэстмакотт. А вот число и известность детективных историй поражает воображение.

Во время войны Кристи не только пишет по две книги одновременно (чтобы не надоедали), но и регулярно работает в больнице. «В первый год войны, – признаётся она, – я написала две книги сверх нормы… опасаясь, что меня убьют во время налёта». Одна из них завещана дочери, другая – мужу. Рукописи пролежали в сейфе тридцать пять лет. Цимбаева вставляет ремарку: «К сожалению, идея заблаговременного написания книг для посмертной публикации оказалась подорванной долгой жизнью писательницы».

Агата Кристи была не только доброжелательным, но и уравновешенным человеком. Очень любопытно узнать, что могло спровоцировать крайне необычную для неё вспышку гнева: «Я пришла в ярость, узнав об одной французской супружеской паре средних лет. Увидев, что разразилась война, что немцы вступили во Францию и победно маршируют по ней, они не нашли ничего лучшего, как совершить самоубийство. Но это же бессмысленно!.. Своим самоубийством они никому не принесли пользы. Между тем могли бы превозмочь тяжкие испытания, борясь за то, чтобы выжить. Сдаваться нельзя до самой смерти!»

Первый писательский договор Кристи (обычный для того времени) был таков: гонорар предусматривался только с определённого тиража (выше того, который планировалось напечатать), все права издательство оставляло себе, пять следующих книг автор обязывался передать тому же издательству на тех же условиях. Обретя успех, Кристи играючи выполнила кабальные условия и ушла к другому издателю. Однако всерьёз разбогатеть ей помешали английские послевоенные налоги: 18 шиллингов с фунта (один фунт = 20 шиллингам). За 1954 год Кристи заработала 30 тысяч фунтов, а налог составил 25 100. Зато в 1956 году её пригласила на ужин королева, даровав орден Британской империи и статус кавалерственной дамы! Такие были приоритеты.

Просвещённые критики, провозвестники новой литературы, иронизировали над нею: «старуха, пережившая свой век» – однако после её смерти эти «старомодные» книги экранизировали охотнее и успешнее, чем при жизни. Агата Кристи не любила привлекать к себе внимание, а единственная детективная история, связанная с нею самой, так и осталась неразгаданной.

Андрей Танасейчук, уже написавший в ЖЗЛ про Майн Рида, умеет выстроить не просто биографию, но жизнеописание с идеей. Теперь предметом его внимания стал дуализм знаменитого американского новеллиста, который прославился как О. Генри, но жил и умер как У.С. Портер. Человек закрытый, ни разу в жизни не давший откровенного интервью, не любивший привлекать внимание, он тем не менее располагал к себе и умел дружить; после его кончины воспоминания оставили едва ли не все, кто знал его лучше прочих.

Один из таких друзей – Эл Дженнингс, налётчик, грабивший поезда и банки. Они познакомились в тюрьме, вели переписку и снова близко сошлись в Нью-Йорке. Вот как описывает бывший разбойник своего знаменитого друга: «У него всегда был нерешительный вид человека, который с трепетом ждёт чего-то; казалось, будто он только что пережил приключение или собирается выйти ему навстречу». Его героями были четыре миллиона горожан, и У.С. Портер впрямь с волнением и вниманием наблюдал за их жизнью, но так, чтобы они не подозревали о том, что имеют дело с писателем О. Генри.

Журналистка Анна Партлан брала его на посиделки, которые устраивала для своих подруг, женщин из рабочей среды. «Никто из моих друзей не догадывался, что мистер Портер тот самый гений, который глубоко проник в их жизнь, – вспоминала она. – Он танцевал, насвистывал, с азартом играл в лото и выкрикивал номера, заразительно смеялся, когда ошибался. Никому и в голову не могло прийти, что он иной, а не такой же, как они, простой работяга».

Но и для респектабельных особ мистер Портер оставался не меньшей загадкой. «Что означает это «О»? – вопрос одной из его поклонниц. Писатель выслал ей рисунок: фатоватый молодой человек по имени Оливер, самодовольный толстяк Отто и замшелый старик Обадия. «В зависимости от настроения я выбираю кого-нибудь из них», – пояснил О. Генри, заметив, что к его услугам остаются и многие другие типажи с именами на «О».

Хоть образ его жизни в ту пору никак нельзя назвать здоровым, творческая продуктивность росла. В 1904 году Портер, связанный контрактом, выдавал по рассказу еженедельно, получая по сто долларов за публикацию (и ещё писал «Королей и капусту»), но настоящая слава пришла к нему с «Дарами волхвов»: тираж рождественского номера еженедельника «Нью-Йорк Санди Уорлд» составил почти четыреста тысяч экземпляров, а ведь было и около двухсот газетных перепубликаций! Но даже незадолго до смерти знаменитый О. Генри не зарабатывал более двухсот долларов за рассказ (сумма сравнительно скромная) и не выражал недовольства этим обстоятельством. Слишком непростой оказалась жизнь У.С. Портера, и, по мнению биографа, теперь он ценил настоящее и не заглядывал далеко в будущее.

Книга Танасейчука не кажется легковесной: хотя он порой отказывается рассматривать тот или иной вопрос или оставляет его в области предположений, повествование выглядит цельным и довольно подробным, а рассуждения – в основном убедительными.