Писатель, публицист, зампредседателя правления  СП России Василий Владимирович Дворцов расскажет о своём уникальном опыте. О Донбассе сегодня немало пишут и рассуждают, однако на этот раз он предстанет в неожиданном ракурсе.

Донбасс вбирал меня постепенно. Или впускал? Первые поездки восьмилетней давности не дали понимания сотворения здесь чего-то принципиально нового – ещё одна горячая точка ещё одной окраины некогда великой России. Такими я видел Абхазию, Чечню, Южную Осетию. Та же воспалённость местничества, то же самомнение молодых лидеров при тоскливом смирении стариков. И неверие в худшее женщин. Единственное, что резко отличало от Кавказа, – стремление всё прибрать сразу же после боя: починить окна и крыши, покрасить стены и заборы, прикопать воронки. Это местное нежелание жить в войне, жить войной вызывало тепло некоего кровного родства. Потому как в иных краях под вино над нардами искренне недоумевали: «Какой рэмонт? Мы знали – русские придут, сдэлают». Сюда русским приходить не требовалось, они здесь уже были.

Всё большее погружение в судьбоносные загадки Донбасса следовало за затягиванием решения о его статусе. То, что так легко произошло с Крымом, с Донецком и Луганском, оказывалось почему-то невозможным. Множились встречи с преподавателями вузов, библиотекарями, музейщиками, писателями – с местной творческой молодёжью мы знакомились и в России, на конкурсах, фестивалях и семинарах. Общался с шахтёрами, с врачами. Но я не понимал местных. Сочувствовал – да, но не понимал.

Законсервированные минскими переговорами линии окопов с перманентными автоматно-пулемётными дуэлями то и дело вскипали артиллерийской канонадой и ракетным шипом. От «прилётов» рядом гибли крутые герои 2014 года и дети. Воронки прикапывались, стены красились. Война-не-война? Ночью бухали взрывы, а утром в автобусах и трамваях – студенты и школьники, в витринах магазинов обновилась реклама. Работающие на войне-не-войне шахты, заводы, распаханные и засеянные поля. Шизофрения местной жизни как-то нехорошо резонировала с шизофренией всей страны: с 13-й статьёй Конституции и Гоголь-центром, с чайлдфри и господдержкой абортов, с вывозом Центробанком к геополитическим конкурентам миллиардов долларов при миллионах за чертой бедности. С новогодними разгулами с ноября по март, с никак никем не контролируемой закредитованностью при массовой дебилизации. Необратимое вымирание нации под Comedy Club и «Танцы со звёздами», под секс-проблемы голливудских звёзд… Да, это мы все живём на шизофренической войне-не-войне, все мы – от Анадыря до Ростова. И донбасское нежелание жить этой войной-не-войной, отвращение к войне-не-войне начинало роднить с местными уже не только эмоционально, но и ментально – роднить Российскую Федерацию с Новороссией нежеланием жить так дальше.

Для меня 24 февраля 2022 года «Дневник писателя» Достоевского раскрылся апрелем 1877-го: «Нам нужна эта война и самим; не для одних лишь «братьев-славян», измученных турками, подымаемся мы, а и для собственного спасения: война освежит воздух, которым мы дышим и в котором мы задыхались, сидя в немощи растления и в духовной тесноте»…

Не сразу, но всё же Главное военно-политическое управление Вооружённых сил РФ стало включать членов Союза писателей России в свои «агитбригады», выезжающие в госпитали, институты, военные городки и расположения тыловых частей – про передовую без страховки нельзя было и думать. Благодаря этим поездкам литераторы въявь, порой даже тактильно, познавали безмерность солдатских жертв, ежедневно приносимых на «нам нужной войне». Со вбивающимися в память картинами безногих и безруких молодых, красивых, ненажившихся. И тут же рядом нетерпеливо ждущих повторных операций, после которых можно будет «вернуться в строй» – в казармы и блиндажи к точно таким же молодым, но ещё не познавшим потери радистам, лётчикам, танкистам и сапёрам, уверенным в себе, в своём воинском мастерстве и мощи вверенного оружия. И спасибо Министерству обороны за этот опыт сострадания и восхищения, который возвращает писателей, особенно поэтов, к ответственности за свои порой излишне красивые слова – да, да! – о действительно высоком.

Выезд на место преступления под Северодонецком

Проблема в том, что начало СВО буквально вызвало вал патриотической поэзии. С первых дней операции стихи «на тему» стали писать все и повсюду – кто знал, что такое армия и даже обладал боевым опытом, и кто не имел ни малейшего представления об уставах и верил киногероям. Я не говорю о качестве стихосложения – мастерство или любительство «тема» не губит и не исправляет, и мы знаем немало прекрасных строк, написанных «к дате», но, как правило, только если эти строки опирались на опыт боли или счастья собственного сердца, на картины своей памяти, а не на пересказанное другими. Потому-то мы сегодня с особой надеждой вчитываемся и вслушиваемся в творчество, доносимое с передовой: там, в окопах, у поэтов действительная полнота ручательства за написанное и произнесённое.

Ведь сколько таких же, которым «Рок рукой суровой / Приподнял завесу времён», в 1914-м отгромыхало так же патриотически-кимвально, а через год-другой сникло и стихло, вдохновляясь как «В лепестке лазурево-лилейном/Мир чудесен». И лишь кому «святой Георгий тронул дважды» мы до сих пор верим, что «воистину светло и свято/Дело величавое войны».

Опыт боли или счастья, увиденных сердцем, держит, не отпускает. Не отпускает доверчиво торопливое, полушёпотное уверение худющего, с черняками, как у панды, вокруг глаз парнишки в великоватой больничной пижаме, с досадой поднимающего тяжело загипсованную руку: врачи обещали последнюю операцию, и можно будет вернуться «к себе в разведку» – «ведь мы Изюм брали, опять брать придётся». Не отпускает и не отпустит, пока не напишу о нём…

Абхазия, Чечня, Южная Осетия, Донбасс. Вы знаете, что их объединяет? – плотный, тесный звон цикад и сверчков. У нас в Сибири такого звона нет, только нытьё комариков. Но нет в Сибири и канонады. А ещё в этих местах постоянно приходится избегать материнских глаз. Нестерпимо держать женские взгляды. Сколько бы лет твоей собеседнице ни было – двадцать, сорок, восемьдесят – глаза матерей прожигают болью насквозь, как глаза у Богородицы на иконе «Умягчение злых сердец». Наверное, это и есть глаза войны.

Но недавно мне выпало узнать войну с совершенно нового, неожиданного для себя ракурса («выпало» как компромисс между глаголами «повезло» и «досталось»). Я увидел врагов – вплотную, с касанием рукавами, я разговаривал с врагами, всматривался, вслушивался в них, ловил излучения. Молодые и пожившие, офицеры и мобилизованные, бобыли и многодетные отцы... И все враги. Однозначно враги. Я параллельно вслушивался и в себя, разбирался с собой, пытаясь понять – почему они враги? Почему они мои враги?..

Комбинат им. Ильича в Мариуполе. Прошедшее время

Благодаря договору о сотрудничестве, заключённому меж Союзом писателей России и Следственным комитетом России, а точнее – дружеской настойчивости председателя московского РОО «Союз ветеранов следствия», легендарного детектива и писателя Вадима Владимировича Соловьёва, я стал свидетелем работы следователей, криминалистов и экспертов Луганского военно-следственного управления СК России. Видел, что такое задержание, обыски и допросы диверсанта, присутствовал на следственном эксперименте, на котором вэсэушник показывал, как расстреливал гражданских, присутствовал при эксгумации тел мирных жителей, прихороненных под нацистскими обстрелами во дворах и огородах. Познакомился с работой экспертов по радиоэлектронике, генетике, психологии, в том числе с тестированием убийцы на полиграфе. Мне меж судебных заседаний даже позволяли побеседовать «по душам» с военными преступниками. Вместе со следственно-криминалистской группой я из Луганска выезжал в Мариуполь и Северодонецк, в Меловую, с рассвета до заката трясясь по разбитым дорогам через знаковые для нашего времени Новоайдар, Макеевку, Дебальцево, Донецк, Горловку, Купянск, Волноваху. Я даже начал различать профессии следователя и криминалиста, познакомился с местными луганскими операми, девятый год то ненадолго снимающими бронежилет, то вновь навешивающими поверх разгрузки автомат, для которых «передок» и тыл давно неразличимы.

Может быть, презорство, но, кажется, теперь я начинаю понимать Донбасс, понимаю – зачем он России.

Василий Дворцов