Продолжаем дискуссию о поколении тридцатилетних в литературе, начатую В. Левенталем в № 12. Приглашаем к участию писателей и критиков.
Английский философ и логик Оккам в своё время предложил принцип: «Не следует умножать сущности без их необходимости». С помощью этого приёма мы экономим время при рассмотрении широкого круга проблем, волнующих многие пытливые умы: от способов размножения рептилоидов до вопроса о местожительстве Виктора Олеговича Пелевина. Думаю, у многих возникает чувство, что эти тайны как-то между собой связаны. К числу таких интригующих загадок прибавилась ещё одна: вопрос о поколении тридцатилетних писателей.
Я с большим интересом прочитал тексты моих уважаемых коллег – Вадима Левенталя, Александра Москвина, Ивана Родионова, Елены Сафроновой. Есть с чем спокойно можно согласиться, но и присутствуют вещи, требующие уточнения, а некоторые моменты вызывают и несогласие.
Главная проблема условно тридцатилетних писателей заключается в том, что они не сформировали на сегодня какого-то внятного явления со зримыми поколенческими признаками. И этому есть ряд, как говорили раньше, объективных причин.
Александр Москвин отмечает: «Писатели-миллениалы стремятся прямо и откровенно высказать непроговорённое, не боясь обращаться к темам, которые могут показаться как провокационными, так и незначительными». Об этом же говорит Женя Декина: «Современные тридцатилетние теоретически подкованы, они выучились, они умеют строить композицию, создавать рабочий сюжет, они думают о том, как выглядит текст со стороны, и стараются подать историю так, чтобы зацепить и шокировать самого взыскательного читателя».
Со словами о «незначительности» я согласен полностью, о «теоретической подкованности» – частично. Заявления о «провокационности» и «шокировании взыскательного читателя» вызывают удивление. Кто из молодых авторов богатырски навалился и обрушил столпы «нравственности» и «благопристойности»? Где эти Керуаки, Берроузы, Селины, Генри Миллеры? Да и что осталось рушить после плодотворной многолетней работы В.Г. Сорокина, который всё, что можно, уже деконструировал, эпатировал скромных учителей литературы раскованным описанием «телесного низа», научил филологически чутких, воспитанных на Карамзине девушек не краснея употреблять скоромные слова.
Сегодняшнее поколение молодых авторов вступило в литературу в тот момент, когда она постепенно сползала в область неопасного и не особо затратного хобби. Сравните с дайвингом или парашютным спортом. Социальных бонусов у молодого писателя сегодня немного. Это так. Но и зримых опасностей нет никаких. Закономерное следствие – отсутствие энергии сопротивления. Современный молодой автор больше всего похож на наёмного «креативного рекламиста» в компании откровенно второго ряда. Сильно гореть на работе нет смысла, так как «продукт» заведомо никуда не прорвётся. Возможно, будет какой-то «свой региональный покупатель», но не более того. В то же время совсем отлынивать от работы нельзя, так как есть надежда, что тебя заметят большие люди из «высшей лиги». Поэтому не спеша составляется «портфолио» для грядущего судьбоносного собеседования. В качестве топ-компаний сегодня выступают киностудии и жюри больших литературных премий. Всё больше «литературных текстов» пишется с прицелом на возможную экранизацию. Получение литературной премии тоже неплохой вариант, хотя и котируется сегодня несколько ниже по сравнению с гипотетической сериализацией, о чём я ещё скажу. Книги пишутся, точнее, составляются под запросы конкретного жюри – «либерального», «патриотического», «эстетского». Реакция читателя как такового сегодня мало кого интересует, что наносит серьёзный, если не сказать фатальный, удар по традиционному бытованию русской литературы.
За подобным читается недоверие к книге как таковой. Современный молодой писатель внутренне не верит в литературу, не ощущает её веса и значения в своей жизни и для своей жизни. Слова Довлатова о том, что главная трагедия его жизни – гибель Анны Карениной, воспринимаются сегодня как кокетство или даже глупость. Литература встраивается в ряд занятий, от которых можно в любой момент отказаться, найдя иную сферу применения своих неочевидных талантов. Среди молодых авторов очень мало тех, кто связывает свою жизнь с писательством как призванием. Есть понимание, что вложения попросту не отбиваются.
Есть ощущение, что тридцатилетних писателей изрядно переоценивают, выдавая пусть и небольшие, но всё же авансы и премиальные. Обидно, что происходит это и в случаях, когда у автора получается написать одну удачную книгу, и в случаях, когда сразу и явно это не получается. Примеры тому Евгения Некрасова и Ислам Ханипаев.
Некрасовой в конце десятых удалось по-настоящему выстрелить: «Калечина-малечина» получилась сильной и энергичной. Это драма, в которой легко узнает себя любой, кто был книжным ребёнком. Читатели и критика оценили достойный дебют. Но в следующих произведениях произошёл откат. Потому что герои безлики и размыты, как вечерние тени на стене. Автор с гордостью показывает, что это не просто какая-то абстрактная стена, а несущая конструкция потрёпанной хрущёвки, демонстрируя тем самым глубинное «знание жизни». Замечу, что критическое сообщество как бы замялось, не желая нарушать праздник «открытия таланта», который хотелось продолжить, сохранить для настроения. Новые книги Некрасовой осторожно, с оговорками продолжают «рекомендовать». Полезно ли это для автора?
Напомню подзабытый, хотя и хрестоматийный пример. Белинский влюбился в дебютную повесть Достоевского «Бедные люди». С молодым модным писателем буквально носились, провозглашая его надеждой русской литературы. После «Двойника» и «Хозяйки» неистовый Виссарион разочаровался в молодом гении и подобно известному гоголевскому персонажу высказал намерение его «и порешить». Фёдор Михайлович выжил. Наравне с каторгой крушение блестяще начатой литературной карьеры стало для него исходной точкой мучительного духовного и писательского восхождения. Но если бы публика и критика середины позапрошлого века продолжали – пусть и без былого азарта – «похваливать» перспективного тридцатилетнего автора, то читали бы мы сегодня «Бесов» и «Братьев Карамазовых»? Сразу оговорюсь, я не предлагаю молодые дарования массово ссылать на медные рудники. Но давайте не будем искать относительные достоинства в безусловно неудачных, внутренне стерильных текстах ради «абстрактного гуманизма», за которым всё чаще скрываются равнодушие и усталое понимание того, что «не за что биться». Я не настолько пессимистичен в отношении русской литературы, чтобы отказаться говорить вслух о тех случаях, когда нам предлагаются имена для потенциального восхищения, за которыми маячит унылый самодельный маркетинг.
Дебютная повесть «Типа я» Ислама Ханипаева в 2022 г. стала лауреатом премии «Ясная Поляна» (номинация «Выбор читателей»), набрала высокий балл в «Нацбесте». И вообще снискала очень хорошие рецензии за «дагестанский колорит». Но, несмотря на «колорит», в ней сильно не хватает той самой энергии и жизни, о которых я уже говорил. Ханипаев написал откровенно икеевскую книгу по внятной и доходчиво составленной пошаговой инструкции: сиротство, выдуманный друг, поиск семьи, специально для сценария заготовленные длинные «душевные» диалоги. Ну и, конечно, тот самый как бы кавказский колорит. «Как бы», потому что есть надежда, что на исходник обратит внимание HBO и снимет очередной крепкий сериал с этнической подкладкой. Ханипаев продолжает писать и выпускать книги. Нельзя сказать, что он снизил планку в силу её изначального отсутствия. Да, сейчас его вслух не называют большим талантом, но какая-то узнаваемость есть. В том и проблема, что игрушечная, пластмассовая проза рождает такую же детскую критику, работающую по принципу: «Умничка, узнал зайку на картинке». Довольны все: родители, бабушки, дедушки, директор детского сада, а главное – юный талант.
Признание рождает желание похулиганить, «показать себя», примеров чему множество. Анна Чухлебова стремилась зацепить читателя не детской драмой, не национальным колоритом, а «циничным бесстыдством».
Получилось посредственно. Ни лесбиянки, ни педофилы, ни самоубийцы, увы, не шокируют читателя. При этом у молодого автора есть способности, она умеет «видеть», чувствует фактуру, когда забывает о том, что обязана «шокировать» и «провоцировать». Надеюсь, что «детская болезнь левизны» в её случае – явление временное и мы сможем увидеть иные тексты Анны Чухлебовой.
Показательно, что с перспективными авторами вроде бы работают. Активно функционируют семинары, школы, на которые приглашения выписываются по заявительному принципу. У молодого писателя вырабатывается алгоритм его творческой жизни. Он включает в себя нехитрые и в целом приятные элементы: написание текста и рассылка его, поездка на семинар, обсуждение рукописи в тесном дружеском кругу, подготовка к поездке на следующий семинар. Руководитель, как правило, снисходителен и доброжелателен (иначе больше не позовут), а сотоварищи в лицо говорят добрые слова, рассчитывая на взаимообразную справедливость. На таких мероприятиях царит прекрасная атмосфера. Понятно, что в неё хочется погрузиться ещё и ещё, благо что количество подобных встреч не уменьшается, а даже увеличивается. Если учесть, что число начинающих писателей особо не растёт, то выбор локации симпатичного времяпрепровождения есть всегда. Зачастую молодой автор катается с одной и той же рукописью по разным семинарам, курсам, школам. Порой возникает эффект «дня сурка». Текст разбирается, даются советы разной степени глубины и осмысленности. Автор внимательно слушает, щурится, что-то записывает. На следующий семинар он приезжает с той же рукописью без следов какой-либо работы над ней. И он прав по-своему. Молодой писатель едет, чтобы окунуться в стихию праздника или при самом «суровом раскладе» услышать совет уровня «читайте классиков», «больше образности», «как бы это показал Аксёнов».
Одна из проблем современного молодого автора – нежелание написать просто рассказ, повесть или роман. Как те самые вялые, хотя и формально профессиональные креативщики, писатели-миллениалы пытаются заранее просчитать текст и его потенциальную «аудиторию». Социологическое ядро подобных выкладок – друзья молодого автора в социальных сетях, включая некоторое количество ботов. От этого «творения» приобретают отталкивающую химерическую наружность. Потому мы и сталкиваемся с сочинениями постдеревенщиков, постреалистов и даже постпостомодернистов. Выбор зависит от того, что автор прочитал и «освоил» в годы несуетной студенческой жизни. Из той же кассы и пресловутый всплеск автофикшена. Он объясняется просто и грустно: непонимание и незнание мира вокруг тебя приводит к тому, что сознание «молодого писателя» открывает для себя заново Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую». Факты обучения в школе и получения диплома по смутной «гуманитарной» дисциплине не подлежат сомнению. Но нужна «драматургия», без которой мимесис и катарсис не работают. Начинаются мучительные поиски «травмы». Перечисляются все моральные ссадины и ушибы, включая садистку-математичку, подтолкнувшую будущего автора к получению загадочной специальности «социальный антрополог», обрекающей травмированное дарование на «полуголодное существование» с жалким ноунеймовым телефоном-«андроидом» даже в благополучных городах-миллионниках. Отмечу парадокс, связанный с тем, о чём я сказал выше. Поверхностно травмированный автор должен быть заинтересованным в разгромной рецензии. Благодаря «несправедливой критике» он может получить настоящую травму – источник для написания следующей книги, результатом чего станет преодоление законов социальной физики. Так в перспективе может возникнуть вариант писательского perpertuum mobile. Почему-то современные критики и рецензенты уклоняются от подобной почётной миссии, прибегая к знакомой нам форме уклончивой похвалы.
Но теперь о самом главном, что рождает лично мой нездоровый оптимизм. Многие критики составляют списки авторов, которые относятся, по их мнению, к этому самому загадочному поколению миллениалов. Списки где-то пересекаются, фамилии повторяются. Стягиваются озвученные имена годами рождения. Но я бы хотел напомнить, что литература – одинокое занятие. Поколение не вырабатывается на наших глазах. Его формирует большое время, сближая фигуры, которые сегодня зачастую трудно представить рядом. Рядом, параллельно с условным мейнстримом, работают незаметно для окружающих другие молодые авторы, пишущие, потому что не могут не писать. Пишут не по методичкам, не оглядываясь на тренды, запросы эпохи, совершая свои личные, пока никому не видимые открытия. Не все они выйдут в классики, но опыт нашей истории подсказывает, что путь в настоящую литературу бывает только таким. Через годы им придумают общую судьбу, найдут какой-нибудь объединяющий «-изм», они станут «-истами». И это всё войдёт в учебники. Может быть, в примечаниях мелькнут и наши имена. Не скажу, что это плохо.