Финансовое подразделение нашего вуза разработало тогда свой, не менее лукавый документ – «Положение об оплате труда и иных формах материальной поддержки ППС». Согласно ему минимальным уровнем оплаты труда профессорско-преподавательского состава (далее – ППС) был признан «законодательно установленный минимальный размер оплаты труда», который на тот момент, собственно, и составлял те самые «баснословные» 4486 руб. 00 коп. Кроме того, было предусмотрительно оговорено: «…При отсутствии или недостаточном поступлении средств на оплату труда из федерального бюджета и иных источников финансирования на счета университета все стимулирующие выплаты могут быть уменьшены, приостановлены или даже отменены на определённый срок приказом ректора» (а «определённый срок», сами понимаете, – понятие растяжимое).
Короче говоря, до прошлой осени прожить на зарплату старшего преподавателя или доцента нечего было и мечтать. Однако в минувшем сентябре ситуация волшебным образом изменилось. Фортуна (казалось бы) повернулась к педагогу не филейной, как обычно, частью, а прекрасным (казалось бы) лицом. И – протянула ему щедрую (казалось бы) длань финансовой помощи. Во исполнение майских указов президента Министерство образования и науки РФ потребовало от вузов увеличить зарплату ППС до «не менее 80 процентов от средней по экономике региона».
В Москве вознаграждение за посев «разумного-вечного» взметнулось аж до почти полста тысяч: на такие деньги уже, согласитесь, можно, не слишком шикуя, жить. В кои-то веки настал (опять-таки, казалось бы) подходящий момент открыть шампанское и грянуть благодарное «ура», подкрепив сей радостный вскрик подбрасыванием в воздух указки, пробирки, глобуса, планшета или иного предмета дидактического свойства...
Однако уже к исходу октября стало ясно, сколь прозорлив был незабвенный Черномырдин, подаривший миру: «Хотели как лучше, а вышло как всегда». Деньги в основном предстояло «изыскивать за счёт внебюджетных средств» самих вузов. Перед ректоратами выросла уже не дилемма, а целая «трилемма»: как выполнить президентский указ, не разорить вузовский бюджет и – главное! – не ущемить интересов самой администрации. Управленцы столкнулись с неизбежностью выбрать одну из «стратегий выживания» – зарабатывать или экономить (ну или «скомпилировать» комбинацию этих «двух зол», сделав крен в сторону, на их взгляд, меньшего).
Обрушив на головы ППС шквал директив, призывающих «изыскивать» всевозможные способы заработка внебюджетных средств, ректорат нашего, к примеру, вуза всецело положиться на «коммерческий гений» старших преподавателей и доцентов всё же не рискнул. Видимо, вовремя понял: ступить на скользкую дорожку коммерции и для самой администрации означало бы невыгодный обмен: относительно спокойной жизни – на нервотрёпку и головную боль…
Чисто теоретически администрация могла бы «сэкономить» – хотя бы слегка! – на собственных внушительных премиях. Или – поделиться с ППС прибылью от коммерческой деятельности вуза (которая ими же и добывается). Могла бы, наконец, призвать коллег к совместному мозговому штурму – авось коллективный академический разум изобрёл бы что-то толковое. Придумал бы, глядишь, как выплыть из трудных времён, распределив бремя борьбы со стихией рынка между педагогами и управленцами поровну…
Но вузовские «рулевые» выбрали для своих «кораблей» третий – мутный, однако самый привычный путь. Дабы «облагодетельствовать» педагогов, их и перевели на жёсткий режим экономии. Данный подход имел ещё и дополнительный, весьма увесистый плюс – обеспечивал «естественный отбор в искусственно созданных условиях». Ставка, видимо, делалась на то, что многие, не выдержав растущих как снежный ком «требований к профессиональной деятельности», покинут альма-матер добровольно – облегчив тем самым давление на вузовский бюджет. Студенты же их (и, соответственно, ставки) перейдут к более стрессоустойчивым коллегам – готовым, условно говоря, «к тройным нагрузкам за двойную зарплату»…
Имя «третьему пути» было дано лукавое – «оптимизация». Истинное же значение данного термина в вышеобозначенном контексте – «жёсткая экономия за счёт посягательства на время, деньги, нервы и моральное состояние преподавателей». Единственное, что нас пока радует, – это подросшая в абсолютном выражении (но не относительно трудовременных затрат!) зарплата. Но не отпускает чувство, что свою надбавку мы получили за участие в каком-то мутном эксперименте, противоречащем самой миссии образования – «сеять разумное, доброе, вечное» (желательно – из качественных «семян»). Каждый очередной спускаемый из «высших сфер» приказ лишь подтверждает: преподавание планомерно лишается этой (да и любой другой!) «миссии», низводится до прагматической функции – оказанию «образовательных услуг».
Конечно, официальная директива типа «О проведении эксперимента над вузами» вряд ли существует, однако эксперимент уже давно идёт. Его цель: снизить давление на бюджет за счёт «оптимизации» учебного процесса (т.е. сокращения ставок и увольнения преподавателей – главным образом, пенсионного и предпенсионного возраста), перевода части преподавателей на пол- или четверть ставки и «спонсирования» ими бизнеса по изданию научных журналов.
Как создать условия, максимально несовместимые с нормальной жизнью? Очень просто. Обязать всех – включая педагогов-практиков (преподающих, к примеру, иностранные языки, не имеющих учёной степени и не претендующих на неё) – «двигать науку», регулярно отчитываясь о публикации большого количества статей в журналах с грифом РИНЦ («российский индекс научного цитирования»), в большинстве коих публикации – платные.
Навязать расписание с двумя или тремя «окнами»; увеличить как минимум вдвое наполняемость учебных групп; заставить преподавателя заполнять в бумажном и электронном виде огромное количество отчётов и таблиц; сократить материальное обеспечение учебного процесса (книгами, картриджами и т.п.), вынудив нас приобретать означенные «средства производства» за свой счёт. Осуществлять силами студентов мониторинг качества нашей работы, побуждая их информировать деканат о том, «использует ли преподаватель в достаточном объёме современные технические средства, не пользуется ли мобильным телефоном во время занятий…» и т.д.
Потребовать, чтобы мы ежегодно посещали наркологический и психоневрологический диспансеры – с целью получения справок о пригодности к педагогической деятельности и регулярно (независимо от количества десятилетий, в течение коих трудимся добросовестно и «без эксцессов») приносить из полиции справку об отсутствии судимости.
Кстати, министр образования справку о психиатрическом освидетельствовании предоставлять почему-то не обязан, а жаль: хотелось бы получить подтверждение специалистов в адекватности человека, которому доверены судьбы миллионов.
Сегодня педагог остаётся, по сути, «последним бастионом», защищающим качество образования. «Наполнение» учебного процесса его заботит (возможно, по инерции?) ничуть не меньше, чем наполнение собственного кошелька. В отличие от управленцев он не хочет, чтобы аудитории набивались студентами «под завязку», чтобы сокращались часы на изучение учебных дисциплин, чтобы драгоценное время уходило на бесконечное заполнение электронно-бумажных отчётов, а не на подготовку к лекциям и семинарам. В этом смысле педагог «в одной лодке» со своими студентами. В то время как у вузовских «рулевых» и министерских «капитанов» – своя «яхта». И до судеб «моряков» с утлой «лодчонки» им дела, по сути, нет...
В войне побеждает тот, кто лучше организован: кто умеет сплотиться и в нужный момент выступить «единым фронтом». Бюрократия, надо отдать ей должное, овладела этим навыком в совершенстве. Чего не скажешь о скромных (и зачастую, увы, – запуганных, разобщённых) «кафедральных тружениках». На нашу «деликатность», а главное, робость и разобщённость – весь их расчёт. А ведь именно мы – добытчики «с сошкой», питающие администрацию «с ложкой». Сейчас нас заставили «пахать» с удвоенной силой, одержав над нами «тактическую победу». Однако (в случае, если захотим, а профсоюзы помогут объединиться) у нас ещё есть – пусть призрачный – шанс взять «стратегический реванш»...