Константин Куприянов,

Москва

Отрывок из романа

Приказ о комиссовании Кузьму не сильно обрадовал. Как уважаемому на фронте человеку, весть ему принёс лично полковник Серов.

– Я же обещал, – сказал он.

Кузьма поёрзал на постели.

– Не рад?

– Да как-то… Ладно, – он махнул рукой.

– Дочь повидаешь.

– Ага.

Потом Кузьма вспомнил, что повидает и Борьку, своего верного пса, которому уже стукнуло восемь, и это ободрило его. Серов ушёл – больше он его никогда не видел.

Медаль «За отвагу» Кузьма сунул в карман, Звезду Героя повесил на грудь, а подаренный полковником пистолет Ярыгина поместил в кобуру на поясе. И вот наконец третьего апреля, после двух месяцев в госпитале, он вышел. Над одесскими руинами распространилась юная весна, и Кузьма улыбнулся впервые за много дней. Катером его переправили в Херсон, откуда начался путь домой.

Как герою войны ему выдали билет в купе. Было непривычно ехать как гражданский, на пассажирском скором поезде, и тем более не на запад – навстречу усиливающейся канонаде, как все эти годы, а дальше, прочь от взрывов – домой… но Кузьма ехал. Нравилось, что поезд возвращает его медленно, будто вполсилы, делая долгие остановки на полустанках и в обез­людевших за войну городках.

Когда ему написали, ещё два года назад, что Галина умерла, сердце ухнуло куда-то вниз, побыло там, а потом пошло снова, но больше в нём не отзывалось ничего похожего на любовь. Да, у него ещё была дочка Полина, и надо было ехать, но Кузьма знал, что делает это из долга. Он отвык на войне делать что-либо, кроме приказанного, а тут опять надо самим собой управлять, самого себя кормить, одевать, развлекать… От этого болела голова, и Кузьма двое суток пролежал на полке трупом.

На третьи сутки, очнувшись, он захотел посоветоваться с соседями. С ним ехала интеллигентного вида семейная пара: мужичок с козлиной бородкой в очках и девушка с крохотной собачкой. Кузьма слез к ним.

– Здравствуйте, – сказал он, растягивая «а».

Оба уставились на него с изумлением. Думали, наверное: «Помер, что ли, там Кузьма»? Да нет, не дождутся! Кузьму пуля не взяла, гранаты не взяли, поезд тем паче не приберёт.

– Давайте знакомиться! Кузьма!

Он волновался, потому что давно не разговаривал с не тронутыми войной людьми. Говорить, возможно, выходило громче, чем он хотел, и Кузьма изо всех сил улыбался, чтобы не испугать их. Он протянул огромную коричневую лапу ему, потом ей. Тоска по женщине, копившаяся долгих четыре года, дала о себе знать, и когда прикосновение закончилось, он глядел на попутчицу безотрывно.

– А я, между прочим, героический человек, – сообщил он. – Вот этой рукой придушил фашистского командира, понимаете? Одной рукой. Потому как вторая была подбита осколком, – он с небольшим усилием согнул левую руку, – видишь? До сих пор плохо ходит.

Люди переглянулись и, судя по выражению лиц, молча согласились. Кисти Кузьмы были огромными – вполне верилось, что он мог придушить врага одной правой.

– А другой раз мне засадили пулю прям сюда, – продолжил Кузьма, показывая с улыбкой на голову.

Он сел между мужчиной и женщиной и приобнял обоих, но, конечно, больше ему хотелось приобнять даму. Его ладонь испытала уже забытое ощущение женского тела – не истощённого войной, осадой или голодом, как было под Одессой, а здоровой, упругой плоти, что ощущалось даже через платье. Женщина, видимо, почувствовав его похоть, отстранилась и пересела на противоположное место, поэтому он скоро пришёл в себя. Мужчина обмяк под его прикосновением, но всё это время не шелохнулся, опустил взгляд и грустно слушал.

– Я на него смотрю, и он на меня смотрит. Стреляем оба, а у меня патроны всё, ёк! А у него ещё два было! Вот и попал. Сюда и сюда.

Кузьма показал на правую часть шеи, где пуля пошла по касательной, лишь вспоров кожу, и на нижнюю челюсть, куда вошла вторая и застряла, пробив полголовы, но не дойдя до мозга.

– Шесть хирургов меня смотрело! – он показал пятерню, потому что вторая рука всё ещё лежала на плече соседа. – Шесть! – он загнул палец. – И все развели руками: можно убить, если извлекать. Пусть так помрёт. Поэтому я тут приговорённый. Не надо совершать резких движений, не надо нервничать, не надо ударяться. В общем, осторожно себя вести и всё такое. Тогда проживу. Но может всё равно пройти, чертовка, и прибьёт Кузьму. То есть вроде как есть надежда на хорошее, но если начну дёргаться, то…– он с улыбкой развёл руками. – Как тебе расклад? Я с тех пор ещё год про­воевал…