Сегодня, подводя итоги некоторых размышлений над семью десятилетиями послепобедных лет, можно честно сказать, что, будучи совестью русской словесности, фронтовая поэзия выполнила своё благородное предназначение. Прошедшая сквозь ад мировой войны, познавшая зверства фашистской оккупации, она не солгала ни себе, ни читателю даже на йоту. Слишком высокая цена была заплачена за эту суровую правду – гибель своих товарищей и сородичей.
А те, кто остался жив, несли и далее рождённое в горниле невероятной войны честное слово своё: «Говорить просто о простом, оставляя в стихе воздух и пространство, не заниматься сухой возгонкой смыслов, не упиваться физиологической звукописью, не изобретать, не учительствовать».
Именно такую осмысленную задачу ставил перед собой в послевоенном дневнике Дмитрий Михайлович Ковалёв, один из самобытных русских поэтов, чьё столетие со дня рождения мы отмечаем ныне (17.06.1915 – 5.03.1977).
И помнит память, хоть дырява:
Не польза обещать, а вред.
При жизни будущее здраво.
У мёртвых будущего нет…
Последними все были войны
Для тех, кто не пришёл с войны.
И мы, пока мы живы, – вольны
И за других решать вольны.
Но я люблю мой век не меньше,
Не верящий льстецам, словам,
Тех благ, что ждут вас, не имевший
И не завидовавший вам.
В этих выстраданных сердцем строках виден могучий и справедливый характер, выкованный его православными предками. Родился он в Белоруссии в селении Ветка (ныне город). Его отец был белорус, а матушка – потомок русских старообрядцев, вынужденных переселиться из Центральной России в Гомельскую область ещё три века назад. Рядом с Веткой – река Сож. Недалеко – судоверфь. И тут же дом семьи Ковалёвых – потомственных кузнецов (ковалей).
Детство его, омрачённое Первой мировой войной, изведало тяготы немецкой оккупации: голод и карательные акции новой администрации. Да и последующая жизнь не была сахаром. В школе проучился всего три года: нужно было помогать отцу и в поле, и на кузнице, ибо Дима был старшим в многочисленной семье: за ним шли четверо братьев и трое сестёр. Тяжело было не только юному Дмитрию, но и работящему отцу. Три сестры умерли в раннем возрасте, а братья выжили. Правда, в последующей, также мировой, войне двое из них погибли, защищая любимое отечество.
Продолжить своё учение – в Гомеле на рабочем факультете – он смог уже окрепшим восемнадцатилетним парнем. Тогда же его душа раскрыла Дмитрию силу поэтического слова. И познакомила с муками создания первых стихов.
Перед войной сам учительствовал в сельской школе. В 1940 году его призвали на Северный флот. За годы жестокой войны пришлось матросу Ковалёву побывать стрелком морской пехоты, подводником, корреспондентом фронтовых газет. К счастью, смертная пуля его миновала...
Стихи сами приходили к нему и во время боевых заданий на земле, и в море – на подводной лодке. Так сложилась естественным образом первая книга «Далёкие берега». Вышла она через два года после окончания Великой Отечественной войны, на следующий год после демобилизации, в Минске.
О своём «прямом» поколении он писал уважительно, по-братски, зная по себе, что выстрадало оно. «Не знавшее о многом до седин, // Ты верило – И смерть встречало смело.// Да усомнись ты хоть на миг один – // Ты Родину спасти бы не сумело...».
Эта уверенность поэта покоилась на правде воинского характера, на любви материнской и мужестве отцов. И неслучайно в завершении стихотворения звучит уже авторское, отцовское предупреждение: «Нет вечных истин ничего новей // Ни за чертой небытия, // Ни перед. // Будь проклят // Тот из сыновей, // Кто не отцам, // А лжи о них // Поверит».
И заметьте, внимательные читатели, какой суровой правдой нынешней жизни откликаются они на сегодняшнюю смуту – ложь о героях незабываемого подвига народа.
Пока меняют лик хамелеоны,
Сменяя на проклятие «ура!» –
Работают всё так же миллионы
И для «сегодня» не чернят «вчера».
Не торопливы люди, терпеливы:
Смешкам злорадным воли не дают.
Не выставляют лучшие порывы
И не спешат вершить последний суд.
Я имел радость знать Дмитрия Михайловича, доброго, деликатного в быту, доказательного в неправедном споре. И даже избитые истины в его осмыслении становились живым словом: «Беречь бы народное, как своё, радеть бы о нём так же». Сколько лет помню его – не слышал ни одного резкого слова. Честно и трезво относился к себе. Не любил хвастунов и фанфаронов и, не влезая в полемику о значении современной поэзии, говорил с горькой иронией: «Люди живут трудно, а мы – трубно».
Иногда ворчал недовольно: «Специфически российское унижение тех лет: работать всю жизнь и не иметь гроша за душой».
Иногда в компании вроде бы самому себе задавал неподъёмный вопрос: «Будет ли время, когда талантливые русские люди смогут пробиться, стать известными, не изменяя своему, русскому, не этой страшной ценой становясь в центре внимания и не угождая, не за счёт близости к высокому столу». И удивлялся, подобно малому ребёнку, явной несправедливости.
А через некоторое время добавлял что-нибудь яркое и философское, выработанное работным сердцем, очень важное и сегодня: «Бороться надо не запретом. С искусством – искусством, с убеждением – убеждением. Не критика свыше страшна, а крайности, на которые потом идут в низах, да и в верхах. И доводят всё разумное до своей противоположности». И не поспоришь ведь, ибо очень убедительно. Как и это двустишие:
Как мелко всё, что нас разъединяет!
Как крупно всё, что породнило нас!..
Умел Дмитрий Михайлович наблюдать, умел задумываться, умел настраивать на добрую мысль иных:
Была речушка рыбная, на славу.
Удильщикам и детям – благодать.
Спрямили русло, сделали канаву.
Теперь лягушек даже не видать.
Живой подземный ток иссяк, заилен.
Исчезли живописные мазки...
Не терпят умники ни в чём извилин.
Хотят, чтоб было всё – как их мозги.
Время немилосердно отсчитывает годы. Скоро уже сорок лет будет, как нет доброжелательного и благородного Дмитрия Михайловича. Последнее время я часто себя поругиваю: «Что ж ты забываешь своих друзей! Не заходишь поговорить с ними. Ведь совсем рядом живёшь».
Действительно, я родился в московских Филях, а ныне живу недалеко от Ваганьковского кладбища на Беговой. А ведь там – вечный покой моего любимого Сергея Есенина. В нескольких шагах от него покоится переживший его всего на три года дивный поэт Алексей Недогонов, прошедший две войны: одну «незнаменитую», где был ранен, другую Великую Отечественную от начала до конца. Недалеко от них почил многострадальный и талантливый русский поэт-фронтовик Дмитрий Михайлович Ковалёв. Многие годы он, мой прижизненный сосед (жил на Беговой улице), приходит в мои сны и бередит, и бередит из своего вечного покоя мою душу своими простецкими и житейскими, своими сердечными стихами:
Опять в прудах под молчаливой ивой
Живёт зеркальный карп миролюбивый.
Опять на липах пчёлы в блёстках пыли,
Цветы, как бабочки, все ветви облепили.
Опять, в песке копаясь возле хаты,
Растут в тиши бессмертные солдаты.
Ты прав, мой флотский сотоварищ: воины нужны и сегодня! Ибо есть что защищать. И есть от кого…
Чтобы оставить комментарий вам необходимо авторизоваться