– Кофе? – лицо его осветилось широчайшей улыбкой, будто он сообщил мне о крупном лотерейном выигрыше.

Я не отказался. Может, здесь его приготовят лучше, чем в гостинице?

Геннадий подозвал официанта. Потом внимательно смотрел на меня и улыбался.

Я спросил, как у него настроение.

Он, продолжая улыбаться, поделился, что очень беспокоится за меня.

Чего больше в этом волнении? Реальных опасений или внутренней перестраховки?

Кофе принесли быстро.

– Чего мы ждём? – честно говоря, мне не терпелось, чтоб уже что-то начало происходить.

– Значит, план такой, – устало начал Гена. – Вот-вот за тобой приедут и увезут туда, где ты встретишься кое с кем... Дальше сам разберёшься. Детали мне неведомы. Моё дело свести тебя с теми, кто просил меня об этом. Потом проследить, чтобы ты вернулся домой в целости и сохранности, – он принуждённо засмеялся.

– План понятен, – я отпил почему-то очень быстро остывающий напиток. – Когда меня заберут?

– Ждём. Должны с минуты на минуту.

В кафе вошёл посетитель, и нас обдуло таким сильным сквозняком с улицы, что со стола слетела салфетница.

– Господи! – пробормотал я от неожиданности.

– Холодная в этом году весна, – Гена время от времени поглядывал в окно на Крещатик.

– Ты давно здесь? – я спросил это потому, что надо было о чём-то спросить.

– Три года.

– А как семья? Привыкли уже? – вряд ли мне удалось убедить его, что меня всерьёз это волнует.

– У семей дипломатов нет иного выхода. Привыкаем. Куда деваться?

– Не страшно здесь сейчас?

– Не особо.

– Как реагируют на вчерашнее объявление АТО?

– Кто как. В целом ликуют. Те, кто против, боятся пикнуть.

– Прямо ликуют? Ведь люди погибнут!

– Они не считают за людей тех, кто был за Януковича.

Кофе совсем остыл и потерял малейшую привлекательность.

– А детишки у тебя есть?

– Дочка. Ещё совсем маленькая. Растёт себе помаленьку, радуется жизни и... – Геннадия что-то отвлекло на улице. – Ну вот они и прибыли. Поднимайся, – он явно испытал облегчение оттого, что этот обязательный пустой разговор можно завершить.

И хоть поведение Гены мало в чём изменилось, он почему-то вселял в меня меньше уверенности, чем вчера. Посмотрим, как всё пройдёт. Может быть, зря я относился к предстоящей встрече так легкомысленно, полагаясь на то, что Геннадий организовал всё подобающим образом?

Два молодых крепких парня в камуфляже вошли в кафе, настороженно огляделись, подошли к нам, поздоровались с Геннадием и со мной, затем предложили не задерживаться и скорее пройти в машину. Дипломатический работник на прощание дружески похлопал меня по плечу. Поразило, как он скован и напряжён. Почему? Может, неважно себя чувствует?

У входа нас ожидал джип, выглядевший таким замызганным, будто попал сюда прямо с просёлочной дороги, собрав с неё предварительно всю грязь.

– Садитесь назад, – заявил один из моих провожатых, а сам открыл переднюю дверцу. Он выглядел старше и увереннее второго. Я про себя окрестил его Старшой.

Только мы тронулись, мне бросилось в глаза, что на рукавах их курток цвета хаки украинская символика. Старшой, вероятно, проследил в зеркало мой удивлённый взгляд и, повернувшись ко мне, объяснил:

– Не пугайтесь. Это для конспирации, чтоб меньше вопросов было. В городе машины сплошь и рядом останавливают то нацгвардейцы, то другая какая-нибудь сволочь. В таком прикиде мы легко сходим за своих для этой шушеры.

От этих двух крепышей веяло какой-то непредсказуемо опасной силой, заставляющей с ними соглашаться.

Довольно долго мы выбирались из города, периодически застревая на светофорах. При каждой задержке водитель вполголоса чертыхался. Меня ни один, ни второй не удостаивали даже взглядом. Я для них пустое место?

– Долго ли ещё нам ехать? – мне надоело молчать. Честно говоря, я по-другому представлял сегодняшнюю встречу. По крайней мере не мешало бы им поставить меня в известность, куда мы, собственно, направляемся.

– Около часа, – нехотя отозвался Старшой.

Я расстегнул пальто и несколько раз судорожно втянул воздух. В кабине воняло бензином. Одежда теснила меня. Зачем пиджак напялил? Тоже мне – франт!

Я шумно заёрзал, пытаясь усесться удобнее.

– Что случилось? Вам что-то мешает? – осведомился Старшой с плохо скрываемым раздражением. Не хватало ещё, чтоб они начали указывать, как мне себя вести.

– Ничего страшного. Потерплю.

Последующие полчаса никто не проронил ни слова. Совсем не к месту ожил мой мобильник. Видно, у Ларисы всё-таки выходной, и она мается от безделья. «Чем занят мой любимый?»

Я быстро набрал ответ: «Всё в порядке». Совсем не отвечать ей неправильно. В конце концов мы можем остаться друзьями. Да и она ни в чём передо мной не виновата.

Манипуляции с телефоном не укрылись от внимания моих спутников. Голос подал тот, кто вёл машину:

– Будет правильней, если вы отключите телефон. Мы думали, что вы уже сделали это. Простите. Забыли предупредить.

Кажется, они начали вести себя любезней. С чего бы?

Между тем небо, по которому до этого кочевали лишь аккуратные весенние облачка, нахмурилось, затянулось сплошной пеленой, свет печально померк, а краски за окном потеряли яркость. Вдали поднимались могучие холмы.

Наконец мы свернули с трассы, проехали немного по узкой дороге, а потом ушли на просёлочную, где машину начало ощутимо потряхивать. По бокам потянулись приземистые деревенские дома за невысокими заборами.

И вот джип остановился на обочине, около одной из изб, прямо перед старенькими покосившимися воротами. Шофёр просигналил несколько раз. Из дома вышел человек и открыл их. Мы заехали внутрь. Мои провожатые как по команде выскочили из машины, потом один из них сделал мне знак, что можно выходить. Наступив на землю, я довольно глубоко угодил в жидкую земляную кашицу. Похоже, здесь недавно прошёл сильный ливень.

Наблюдавший за мной водитель сокрушённо покачал головой, рассматривая мой покрывшийся грязью ботинок:

– Не переживайте! Его приведут в порядок, пока вы будете в доме! Ничего не поделаешь! Такая погода!

Они стали почти обходительны со мной. Странная метаморфоза! В городе вели себя так, будто я их пленник, а теперь изображают, что желанней, чем я, гостя для них нет. В Киеве что-то их так сильно нервировало, что они не в состоянии были держать себя в руках? Не исключено... Передо мной явно не сторонники победившего евромайдана.

Я пошёл к дому, хлопцы за мной. В сенях – полумрак, но я всё же разглядел, что перед порогом для меня приготовлены мягкие домашние туфли. Я снял ботинки, и их моментально подхватило неизвестно из какой щели выскочившее существо, тотчас так же молниеносно исчезнувшее. Кто это? Служка неопределённого пола, боящаяся привлечь к себе внимание? И что это за дом такой?

Вероятно, с утра хозяева натопили печку с запасом, чтоб хватило на весь день, потому что мне почти сразу после того, как я перешагнул порог, стало жарко. Куда и зачем меня привезли? Посреди комнаты стоял широкий прямоугольный стол, накрытый белой скатертью с частой бахромой по краям и большим жёлтым узором посередине, а вдоль белых стен, словно в мебельном магазине, расположились разной высоты комоды и шкафы. Судя по всему, здесь подолгу никто не бывал. Никаких предметов, говорящих о том, что в доме постоянно кто-то живёт, не попадалось на глаза.

Хлопцы встали за моей спиной, будто их задача состояла в том, чтоб помешать мне отсюда выйти. Я повернулся и шагнул в их сторону, намереваясь проверить свою догадку, но они, к моему удивлению, расступились.

– Вы ищете удобства? Они во дворе. Проводить вас? – предложил Старшой.

– Нет, спасибо.

Комната на первый взгляд не имела никаких других дверей, кроме входной. Окна были плотно закрыты ставнями, дневной свет через них почти не проникал, а всё помещение освещалось огромной люстрой с оранжевым абажуром. По всему выходило, что тот, с кем мне предстоит встретиться, прибудет с минуты на минуту.

– Можно узнать, зачем я здесь?

В ответ на их лицах появились извиняющиеся выражения, а Старшой и вовсе начала оправдываться:

– Просим извинить нас, Юрий Васильевич! Мы понимаем, что доставили вам известное неудобство, но придётся немного подождать. Присядьте пока за стол. Сейчас вам принесут поесть.

Тут, как я погляжу, всё по-военному. Время обеда никак не зависит от пожеланий личного состава. Голоден я или нет, их особенно не волнует. Поглядим, что будет дальше...

Уже знакомое мне существо бесшумно выплыло из дверей с чёрным подносом в руках. Это была женщина лет пятидесяти пяти с морщинистым лицом и узкими старушечьими губами, одетая в блузу с широкими рукавами и в длинную, ниже колен, серую юбку, которую до половины закрывал праздничной расцветки фартук. Она поставила передо мной кувшин с девственно-белым молоком и тарелки, на которых тускло желтели толстые куски сыра, сочились алые пластины помидоров и нежно розовели аккуратные, с прожилками жира ломти окорока.

– Угощайтесь, – предложил Старшой.

Да уж! Ситуация, мягко говоря, нестандартная. Но деваться некуда...

Я отхлебнул молока, съел несколько кусков сыра и окорок. Что дальше?

И тут мой взгляд словно что-то направило туда, где в избе был уголок для молитв. Как я сразу не заметил, что там, на миниатюрной, привинченной к стене подставке стоит подсвечник, и на нём ровно и отрешённо горит одна свеча около изображения Богоматери? Я поднялся и подошёл ближе. Мне показалось, что на иконе, которую я рассматривал, что-то не так. Когда я наконец разобрался, в чём дело, мне стало не по себе, а внутри всё затрепетало. Глаза изображённой на холсте Богоматери выскреб какой-то вандал, и от пустых её глазниц веяло чем-то непоправимо жутким и в то же время поражающим своей святостью. Повинуясь зову, я встал на колени и стал часто и истово креститься. Раз, другой, третий, ещё, ещё...

Меня крестили, как положено, на сороковой день от рождения, и я считаю себя человеком верующим, но свои поступки меряю по другим, куда более житейским меркам, чем надлежит настоящим православным. Сейчас, в эти секунды я пережил нечто, прежде никогда мной не испытываемое. Вся моя предыдущая жизнь сжалась до ничтожного и смутного воспоминания о ней, и в этом воспоминании неприятно чернели точки мелкого тщеславия, выгоды, малодушия. Мне не хотелось вставать с колен, во мне крепла уверенность: если я поднимусь на ноги, случится что-то страшное, пространство искривится и уничтожит всё дорогое для меня. Я не отрывал глаз от свечи, от её недвижимого пламени и осознавал, что в этом горении сосредоточилась Божья воля на всё, что творится в мире хорошего и дурного, или на то, что нам видится хорошим или дурным. И эта воля бесценна и бесспорна, и все мы это знаем, но почти никогда не в состоянии беспрекословно её принять, сопротивляясь, бунтуя и совершая ошибки. Чей-то голос откуда-то изнутри шепнул мне, что до начала моих испытаний осталось немного и чтоб я был готов. Потом я отчётливо уловил, что в комнате появился кто-то ещё и внимательно за мной наблюдает.

– Это одна из самых старых православных икон, Богоматерь с младенцем. Ей молились в храме недалёко от Полтавы. Две недели назад евромайдановцы надругались над святыней, а потом подожгли церковь. Мой брат, тамошний священник, спас икону из пожара, получив при этом ожоги, несовместимые с жизнью. Я вижу, она произвела на вас впечатление. Неудивительно... В ней огромная сила и огромная боль. Разрешите представиться: меня зовут Дмитрий...

Я поднялся и встретился глазами с улыбающимся немолодым человеком, стоявшим, скрестив руки на груди, и весьма благожелательно меня разглядывавшим. Ростом он был, пожалуй, чуть ниже меня, но выделялся некой особенной, горделивой осанкой. Большие серые глаза скорее подошли бы девушке, щёки выглядели несколько обвисшими, брови поднимались под углом, очерчивая снизу очень внушительный лоб, уголки же губ, наоборот, горько клонились к мягкому и широкому подбородку.

– Юрий.

– Будем знакомы. Правильно сделали, что не отказались от угощения. Нам предстоит непростой и долгий путь. Вы готовы?

Его безукоризненная короткая стрижка выдавала в нём военного.

Куда он меня собирается вести? Почему не отдать мне всё здесь? Кто этому сейчас способен помешать?

Неопределённость начинала надоедать мне.

Дмитрий натянул на себя камуфляжную куртку и теперь держал за ремень небольшой рюкзак.

– Вы хорошо выглядите. По-боевому. Пойдёмте.

Комплимент по поводу моего внешнего вида – это, бесспорно, то, в чём я сейчас нуждался острее всего. Хм...

Мы вышли из избы. Он сразу же взял очень быстрый темп.

– Мы куда-то опаздываем? – я едва успевал за ним.

– Можно и так сказать. Не переживайте. Я просто не выношу медленной ходьбы. Если вы устанете, скажите.

– Я не устану. Просто непривычно всё время находиться в неведении. Мне поручили встретиться с человеком, который обладает сенсационной информацией. Но никто не предупреждал меня, что мне придётся ради этого месить грязь неизвестно где...

– Нам надо добраться до холма. А потом мы поднимемся на него, – он коротко взглянул на меня, но почему-то сразу отвёл глаза, словно обнаружил во мне что-то отталкивающее.

– Зачем?

– Нам нужно там кое-что взять.

– Где?

– На холме.

– Очень исчерпывающе, – я был близок к отчаянию.

– В чём я ещё могу удовлетворить ваше любопытство?

– Ни в чём.

– Не злитесь.

– Я не злюсь. Делайте, как хотите. Надеюсь, что вы меня не будет таскать бесконечно.

– Не буду.

О чём говорить дальше?

Дмитрий вдруг засмеялся, раскатисто и звонко.

– Что вас рассмешило? – глядя на него, я почему-то тоже захохотал.

Самый бесшабашный смех приходит к людям тогда, когда нет ни одного повода для веселья.

– Вы действительно забавный, – он, успокоившись, похлопал меня по плечу. – Я давно не встречал таких.

– Вы тоже тот ещё гусь, – я, вдруг полностью примирившись с ним, вытирал заслезившиеся от хохота глаза. – Но что вас так рассмешило?

– То, что мы идём по деревенской улице в стране, где вот-вот начнётся война, нам предстоит дело, которое может изменить очень многое в мире, а тем не менее препираемся о всяких пустяках.

– Есть немного, – согласился я.

– Вы не устали?

– Нет.

– Правда?

– Зачем мне вас обманывать?

– Ну, тогда прибавим шагу.

– Как, ещё? Вы издеваетесь?

– Нет. Просто дело безотлагательное...

Мы быстро дошли до края деревни. Когда последний дом остался за нашими спинами, Дмитрий обернулся и несколько минут не отводил взгляда от селения, только что покинутого нами. Оторвавшись наконец от созерцания, он потёр тыльной стороной ладони подбородок, несколько раз моргнул, словно освобождая окоём от чего-то лишнего, и, не взглянув на меня, двинулся дальше.

– Вас что-то расстроило?

– Вспомнилось кое-что. Не обращайте внимания, к вам это не имеет отношения.

– Это связано с вашим погибшим братом?

– И да, и нет.

Погода опять менялась, и хоть небо ещё не до конца прояснилось, солнце уже нащупало брешь в плотной осаде туч и отчаянно пробивалось сквозь неё к людям.

Теперь мы пересекали огромное пустое поле. Идти стало тяжелее.

– Ваш голос очень похож на голос вашего отца... – Дмитрий наконец нарушил молчание.

– Никогда не замечал.

– Мы сами слышим наш голос не таким, как окружающие...

– Я знаю, как звучит мой голос. У отца совсем другой тембр.

– Тембр – да. Но интонации у вас его... Как он там?

– Весь в работе. В делах. Сейчас его время.

Он никак не отреагировал на мои слова и опять погрузился в молчание.

Холм приближался.

– Информация, которую я вам скоро передам, очень важна, – он смотрел не на меня, а перед собой. – Мы должны удостовериться, что нас не выследили. Поле – самое удобное для этого место. Потому что, если кто-то пристроился у нас на хвосте, он так или иначе себя выдаст. Мои ребята наблюдают за каждым участком в радиусе нескольких километров. И обязательно заметят соглядатая, если он здесь.

– А если выяснится, что за нами действительно кто-то следит? Нам ползти?

– Пока всё в порядке. Если бы ребят что-то насторожило, они бы сообщили.

– Как?

– Выпустили бы три сигнальные ракеты.

– Всё прямо как в фильмах. А по телефону нельзя сообщить?

– Нельзя.

– И когда же вы намереваетесь передать мне то, что для вас так значимо?

– Не для меня. Для всех нас.

– Ну, так когда?

– Как дойдём.