Разметалась ковыля степная грива

Орлиный взмах

Сорок лет орлу –

               стончатся клюв и когти,

И тогда летит и бьётся о скалу он.

Это вам не торкать пальчиком

                                                тиктоки:

Клюв сорвёт, а вот к погибели

                                           не склонен!

Отрастает клюв у птицы за полгода,

И выдёргивает клювом

                          когти с кровью.

Возносима тем орлиная природа,

Что живуча не одной телесной новью.

А выдерживает одоленья муку,

Ожидая час урочный горделиво,

Чтобы вынес взмах орлиный,

                                       потому как

Разметалась ковыля степная грива.

Ледяной цветок

Железный путь спрямил указкой –

Не юг, не запад, не восток.

И, окропясь водою карской,

Взошёл, как ледяной цветок.

Но вьюга налетела чёртом,

Пророча неживой предел –

Загинули цветы несчётны,

Один лишь я и уцелел!

Приговорён к оцепененью,

Замру, умру... И злей тоски

Меня сова коснётся тенью,

Сорвать пытаясь лепестки.

Живут другие – как другие,

Цветок из льда во льдах – один.

И мечутся ветра тугие,

Взыскуя столкновенья льдин.

А не случится ледостава...

Так что с того? Да ничего!

Цветка арктическая слава –

Удел цветенья моего.

Гори огнём, гори морозом,

На скулах стянутый простор!

Я мог бы стать – не стал торосом,

Слежу светил небесный хор.

Спасёт не высшее ли чудо,

Когда на свете света нет,

Крещенья карского остуда,

Её заледенелый цвет.

Откуда мне такая сила?

Да я и сам та сила есть,

Что обрекла и возносила,

И разнесла благую весть.

Пускай громадятся торосы –

Им никогда не расцвести!

И стонут якорные тросы

На долгом Северном пути.

Ладанка

Тучи небо застят, и пути неведомы,

Дерева на холод костенеют ведьмами.

Други обратились

               в ярых супротивников –

Вижу с ними брата рудного:

                                 «И ты никак?!.»

Да и брат не кровный,

          тот, что ближе близкого,

Названный мой брат

           по закордонам рыскает.

Женщины мои,

               аль не мною любимые?!

Каждую тревожу окликом по имени.

А глазами с каждой

            больше не встречаемся...

Что же мне такому –

                горевать, отчаяться?

Тяжелее не бывает быть на родине,

Коль частями ворогу была распродана.

Только Божья воля никого не минула –

Пробил грозный час

                Пожарского и Минина.

Сколько жизнью пытан,

                   эх, судьба неладная!

Лишь оберегает матушкина ладанка.

Болевой порог

Сибирь колесовали поезда –

Вела их паровозная звезда.

Стонал, стенал столыпинский вагон:

Паду на рельсы – неизбывный стон.

Этапами гоняли русский люд,

А хлад сибирский по-медвежьи лют.

И выдержать его не каждый мог,

Но где у русских болевой порог?

Ты можешь, может он, и я могу

Замёрзнуть и воскреснуть на снегу.

А после встать и превратиться в даль,

Что объясняет русскую печаль.

Кривить звериным криком

                                  мёртвый рот,

Но распрямить к обрыву поворот.

И лишь простёртую оплакав мать,

Шагнуть вперёд –

                и вражью рать ломать.

Соловьи

Мы с тобой оба два соловьи

                                 сумасшедшие.

Я тебя не предам, не продам по рублю –

До последнего буду хрипеть, что люблю,

Если даже разлуки силок

                          сдавит шею мне.

А во мраке почудятся выступы здания,

Где неясные тени колеблет сквозняк,

Где пускают по кругу

                   и пьют депресняк...

Только б свидеться нам и сказать:

                                       «До свидания!»

Ты болела – крестила решётка

                                              ажурная –

Ты сходила с ума и едва не сошла,

Ты искала, сыскать не сумела тепла...

У палаты не вьюга ли в белом

                                         дежурила?

Или кто-то другой, что не ведает

                                                 промаха,

Если в обморок вешний упали ветра,

И почти не колышется лодка с утра,

И уже задохнулась цветеньем черёмуха.

Селигерское низкое небо увидеть бы,

На смартфоне молчанье твоё

                                            перечесть...

Как мне сладко испытывать

                                 женскую месть;

Если стоит на свете кому и завидовать,

Так пустое – кривиться нет смысла

                                                   усмешкою

И завидовать боле не станется сил,

И прощенья прошу, как ещё не просил,

И решиться бы мог,

            да постыдно всё мешкаю...

Разве можем не петь –

                  соловьи несусветные?

Любим так, что уже ненавидим теперь!

Лишь бы поезд упрямо отыскивал

                                                       Тверь,

Лишь бы губы твои размыкались

                                           ответно мне...

Ну а Волга, совсем на себя не похожая,

Истекает речушкой, меня захватив,

И звучат неумолчно для нас,

                                       как мотив,

Плёса гладь и церквушка

                     белёно-пригожая.

Вятушка

Ходят лесом волки серы,

Дальняя моя родня.

Вятушку любил без меры

Целых три свободных дня.

Потому три дня свободных,

Что оставил шум и гам

И своим добрался ходом

Прямо к вятским берегам.

Речкой Вятушкой была мне

Баба ягодка опять:

Зря донские мнились плавни –

Пред такой не устоять.

Первый день, второй и третий

Белой ночью стали враз.

Я бы мог другую встретить,

Но куда – от жарких глаз?!.

Прописался на деревне:

За калиткой – раем рай.

Утро петушиным гребнем

Озаглавило сарай.

Лёгок на подъём, не грузен,

Воду в ступе не толок.

Ну а коль назвался груздем,

Полезаю в кузовок.

Кузовок, скажу по правде,

Раз обхват и два обхват –

Заяц с перепугу прядал...

Кто я ей? Ни кум, ни сват.

А всего – как есть! – прохожий,

Просто мимо проходил

И сложил к избе порожки –

Угодил, так угодил!

Я рифмовку строк дощатых

Закрепил не в стык, а в паз,

Изругав себя нещадно,

Что уйду на этот раз.

Дивное оставлю поле,

Несговорчивость болот...

И пойму, чего не понял –

Высший смысл пчелиных сот.

Эх, ребята, ребятишки,

Вам такое невдомёк!

На юру берёз манишки

Разутюжил солнцепёк.

Любные не имут срама –

Чувства исты и чисты,

И святят окрестность храма

Православные кресты.

Я свободен, так свободен,

Как ни разу, никогда,

Зная, кто ходил по водам –

Колыхалась чуть вода.

Куст черёмухи отстиран

Белой ночью добела.

Вятушку любил, настырный,

Реченька моей была...

Увлекли излук лекала,

Закружил угоров круг,

И, объятьем облекая,

Я забыл своих подруг.

Пил из губ, не мог напиться,

Запалённый при ходьбе...

...В край чужой летала птица,

А сидит на городьбе.

Мне до птицы нету дела:

Окольцована судьбой

И не то чтоб надоела –

Впору стать самим собой.

Знает всё, чего не знаю

Да и знать не захочу,

Если ставенка резная

Распахнулась по лучу.

Звезда под аркой

Мы сойдёмся на звезде,

Замурованной у парка:

Я искал тебя везде,

И теперь венчает арка.

Под ногами города –

Сколь куда км отсюда.

Да отпустит ли звезда,

Коль теряется рассудок?

Километры для разлук,

Километры для прощанья...

Дайтесь, крылья женских рук,

Как полётов обещанья!

А потом... Да что потом?!

Звёзды падают, как звёзды,

И на месте на пустом

Стынет разрежённый воздух.

В этом воздухе не жизнь,

В этом воздухе – не воздух...

Вьются чёрные стрижи

И стригут крылами: «Поздно...»

Поздно встреча, поздно – ты,

Непонятная разлука,

И увядшие цветы,

И стремнина, и излука.

Ты вернёшься или нет?

Разве дело только в этом,

Если арочный просвет

Распахнулся белым светом.