Больше года своей такой короткой жизни Грибоедов пожертвовал желанию заново узнать московскую жизнь, столь изменившуюся после великого пожара. И эти непосредственные живые наблюдения он перенёс в пьесу, действие которой строго одновременно его пребыванию в старой столице: оно приходится на ноябрь-декабрь 1823 года. Естественно, многие реалии той поры оказались забыты и образы героев перестали быть понятными, потускнели под хрестоматийным глянцем. Они засверкают вновь свежими красками, стоит только стереть этот тусклый слой.
Преобразится Софья, которая обычно кажется малоинтересной и читателям, и актрисам. Во вводной ремарке указано, что дверь справа ведёт в спальню Софьи, откуда героиня потом выходит с Молчалиным, однако современники Грибоедова понимали, что спальня Софьи хотя расположена за дверью, но не прямо за нею. Ведь в той же ремарке указано, что слышны звуки фортепьяно и флейты. А фортепьяно предполагает возможность пригласить подругу, учителя или хоть настройщика, тогда как в спальню молодой девушки доступ закрыт всем, кроме матери, няни или гувернантки, служанки и врача. Но у светской девушки есть, кроме спальни, комната-кабинет, где она принимает подруг, портних, парикмахера, учителей, даже молодых людей (конечно, днём).
Поэтому Софья могла пригласить Молчалина к себе, не особенно отступая от норм девичьей стыдливости. Какой же характер у этой романтичной девицы? Он раскрыт всё той же неисчерпаемой ремаркой: «слышно фортепияно с флейтою». Обычно думают, что Софья играет на фортепьяно, а Молчалин подыгрывает на флейте. Однако Фамусов без всякого волнения замечает: «То флейта слышится, то будто фортопьяно; Для Софьи слишком было б рано…» Он не удивлён – значит, Софья умеет хоть немного играть на флейте. А ведь флейта – чисто мужской музыкальный инструмент. Это, конечно, не стрельба из пистолета, но проявление явного стремления к эмансипации, уже немного заметного в России тех лет.
А вот горничная Лиза окажется проще, чем обычно думают, хотя одета в барышнины платья, ношенные тою всего два-три раза. На простоту Лизы указывает одна фраза: на вопрос Софьи «Который час?» горничная отвечает: «Седьмой, осьмой, девятый». Её реплика кажется непонятной. То ли Лиза врет на ходу, чтобы поторопить барышню, то ли отвечает наобум, а потом справляется с часами? то ли автор просто перебирает слова ради рифмы? Но всё это неверно. Час именно девятый, раз уже светает (в Москве в начале зимы солнце вставало около восьми). Сперва Лиза пытается ответить, со своей точки зрения, исчерпывающе: «Всё в доме поднялось», но повторно спрошенная о часе, бросается к часам и высчитывает расположение стрелок: маленькая стрелка в самом низу – седьмой, это точка отсчёта, а далее по пальцам «осьмой, девятый». Так считают дети, так считают полуграмотные слуги.
Скалозуб – «золотой мешок», но род и состояние его новые, поскольку не имел связей для поступления в гвардию, всю жизнь прослужил в мушкетёрах или егерях. Он даже на войне отличился очень мало: получил награду «за третье августа». Современникам Грибоедова, пережившим войну, к этим словам не нужны были пояснения: 3 августа 1812 года боевых действий не было, после сражения при Красном 2 августа русская армия передислоцировалась в районе Смоленска до 4 августа. А вот 3 (15 по европейскому стилю) августа 1813 года Силезская армия, половину которой составляли русские войска, первой двинулась на французов после длительного летнего перемирия, отвлекая часть сил Наполеона от более важного наступления у Дрездена и не встречая почти никакого сопротивления. То, что Скалозуб отличился в этот день, а не в дни великих битв Бородина, Кульма, Лейпцига, свидетельствует об отсутствии инициативности: в более важных сражениях его отодвигали на задний план быстро думающие и действующие офицеры.
В московском обществе полковник должен был чувствовать себя неуютно. Наиболее уважаемое лицо на балу – старуха Хлестова – знакомится с ним сидя, что Грибоедов выделяет с нажимом ремаркой, и откровенно издевается над трёхсаженным удальцом, спрашивая: «Вы прежде были здесь... в полку... в том... в гренадерском?» Насмешка в том, что в гренадеры набирали молодцов, как и Скалозуб, высокого роста с зычным голосом, но это касалось только солдат! Хлестова словно спрашивает: не из рядовых ли вы, батюшка, выслужились?
Чацкий после отставки отправился в Петербург, где занялся сочинительством, причём стал известен даже Фамусову («славно пишет, переводит»), отнюдь не охотнику до литературы. Из Петербурга герой и прибыл в Москву к Софье. Это кажется совершенно несомненным не только потому, что «вёрст больше седьмисот» – общеизвестное расстояние между обеими столицами, но и потому, что только по главному почтовому тракту страны можно было проделать такой путь за сорок пять часов.
Ещё самому Грибоедову во время следствия по делу декабристов ставили образ Чацкого в упрёк: мол, вывел декабриста, значит, был знаком с подобными! Грибоедов отшучивался перед судьями образом Репетилова. Но впрямь ли Чацкий – декабрист или насмешка над декабристами? Нет! к весне 1824 года, когда Грибоедов закончил пьесу, он не знал ни одного члена тайных обществ. Конечно, как и все в России, начиная от императора и кончая светскими сплетницами, он слышал о существовании тайных обществ, но не имел перед глазами образца для своего героя.
Он предоставил Чацкому выразиться достаточно неопределённо: главным было его возмущение против засилья жалких «французиков из Бордо» в русском свете, против их влияния на умы, одежду и нравы дворян, против подавления ими собственной русской мысли.
Однако, не имея возможности сделать главного героя членом декабристской организации, опираясь на одни смутные слухи, Грибоедов очень остроумно ввёл в пьесу сами эти слухи, за нарочитой, подчёркнутой нелепостью которых вырисовывалась подлинная глубина зревших замыслов декабристов. Всё то, что не мог позволить себе сказать Чацкий, всё то, что не мог позволить себе сказать автор, – он вложил в уста Репетилова.
Конечно, «секретнейший союз» по четвергам в Английском клубе выглядит смехотворно. Но пусть смешон репетиловский союз, пусть пародиен, – в основе всякой пародии лежит какой-то истинный факт. Если пустоголовые франты и шулеры собираются для политических разговоров, подражая кому-то, значит, им есть кому подражать. Только те, кому они подражают, обсуждают политические темы уже всерьёз. И перечень этих тем Репетилов дал:
Я сам, как схватятся о камерах, присяжных,
О Бейроне, ну о матерьях важных,
Частенько слушаю, не разжимая губ;
Мне не под силу, брат, и чувствую, что глуп.
«Камеры, присяжные» здесь – прямой намёк на споры об английской парламентской и судебной системах, возможности их введения в России, которые активно велись в среде декабристов. Байрон упомянут не как поэт, но как борец за независимость Италии и Греции, символ революционного и освободительного движения 1820-х годов, тактика, успехи и неудачи которого интересовали будущих декабристов. Фактически Грибоедов через болтовню Репетилова сообщает зрителям о чьём-то желании ввести в России представительное правление, может быть, даже путём революции. Большего никакой автор не мог себе позволить в пьесе, рассчитанной на постановку в императорском театре…