Вокруг всё чаще говорят о создании/реформировании большого писательского союза, вслед за которым грядут благие изменения в жизни и судьбах мастеров пера. Думаю, что оптимизм имеет основания. Открываются некоторые перспективы перед одарёнными прозаиками, получат толику благ и признания поэты. Есть основания для светлого взгляда на будущее у таинственных драматургов. При этом многие уверены, что у последних и так всё замечательно. Всегда есть повод припомнить коллеге постановку его пьесы в Тюменском кукольном театре в 1987 году. Опасения возникают только по поводу возможной судьбы критиков.
Именно критики являлись той частью советского писательского сообщества, судьбе которой трудно завидовать. Их тяжкое положение объяснялось рядом причин. Главная ловушка следовала из статуса советского писателя. Принятие в ряды ССП означало коллективное признание таланта или как минимум литературных способностей. Соответственно, советский критик был всегда ограничен в собственно критической функции. Он не мог прямо назвать автора или его творение бездарными.
Попытки бунта всегда пресекались, хулиганов били по рукам. В памяти всплывает история со статьёй Владимира Бушина «Кушайте, друзья мои. Всё ваше...», которая была напечатана в журнале «Москва» в 1979 году. Критик в ней разобрался с исторической прозой Булата Окуджавы. И сейчас статья читается прекрасно, она ладно сделана, точна и не оставляет сомнений по поводу таланта Окуджавы как исторического романиста. Бушин мгновенно прославился. Текст особо смаковался в писательских компаниях. Следующая статья литературного критика вышла в 1986 году. «Сведение личных счётов» и волюнтаризм не поощрялись.
Сложилась парадоксальная ситуация. Чем разбираемый текст был новее, тем статья о нём скучнее и унылее. И наоборот. Гремели работы Лотмана о Пушкине. Настоящим бестселлером могла стать книга о Шекспире. Издание же с подзаголовком «современная советская литература» прочно врастало в прилавки книжных магазинов и позже находило последний, тихий приют на библиотечных полках. Неудивительно, что по-настоящему любящие слово критики независимо от их мировоззрения (Вадим Кожинов, Бенедикт Сарнов, Олег Михайлов) вынужденно мигрировали в иные сферы литературы.
Нужно отдать должное нашим коллегам из прошлого. Всё же в большинстве своём советские критики сами были людьми читающими, поэтому они симпатизировали – а самые совестливые и сочувствовали – любителям книг. Автор предупреждал читателя сразу. Взгляд на обложку – и протянутая рука потенциального поклонника советского Белинского замирала в воздухе. Был особый изыск – сочинить название сборника критических статей, сразу и бесповоротно отвращающее от его чтения. Возьмём базовое название: «Память сердца». Книга об исторических романах могла именоваться «Долгая память сердца». Если труд посвящался военной литературе, то рождался вариант «Суровая память сердца». Книга о современной проблемной прозе радовала не меньше: «Сердце обретает память».
В названиях приветствовались многоточия, намекающие на особое эмоциональное состояние критика, взволнованность от прочитанного, некоторую переполненность мыслями и чувствами. В аннотации пунктуационная имитация непосредственности отливалась в формулу «автор ведёт живой, искренний разговор с читателем». В ту же кассу – фотография критика, задумчиво и со смыслом прикусившего дужку очков.
Название, аннотация и портрет гармонично сочетались с содержанием. Любимые жанры советских критиков – литературный портрет и обзорные статьи. Выбор первого объясняется биографическим моментом. Если поэты и прозаики могли прийти в литературу от сохи или станка, то в критики зачастую забривали доцентов филологических факультетов пединститутов. Как люди рациональные и рачительные, они использовали тексты своих диссертаций в качестве базы «литературной работы». Отсюда во многом мертвящий, замороженный язык их критических публикаций. Естественно, что, защитив диссертацию, допустим, по творчеству Федина, критики продолжали писать о нём, но уже для «широкого круга читателей». Тексты разных лет не единожды переписывались, переназывались. Ограниченность круга читателей играла в пользу критика. Чем незаметнее и тише пройдёт публикация, тем больше шансов на вторичную переработку литературного продукта.
Тяга к написанию обзорных статей также объясняется прагматическими соображениями. Их объём регулировался не погружением в тему, а заказом редакции журнала или издательства. Всегда можно прибавить или убавить по желанию. Книг и публикаций на историко-революционную тему, гражданского мужества, морального самоопределения было в избытке. Тонкие эстеты разбирались с портретом современного лирического героя.
Содержание держалось на трёх китах: пересказе в лучших традициях школьных изложений, цитировании, когда критик уставал от пересказа, и на необязательных рассуждениях. При пересказе хорошим тоном считалось задавать себе вопросы по поводу действий героя: «Считают ли показанные в романе строители ГЭС себя героями или полагают, что спасение бетономешалки – обычная часть их работы?» Это имеет отношение к упомянутому выше диалогу с читателем и фотографии с очками.
Рассуждения также опирались на цитаты. Не обязательно разбираемого автора. В дело шли работы основоположников марксизма, классиков. Либералы любили ссылаться на Маркса, Маркеса и Симонова. Почвенники уважали Достоевского, Гоголя и Тютчева. Пушкина цитировали все. Как таковое содержание высказывания критика волновало мало. Оно выступало в качестве отправной точки рассуждения. До конечного пункта читатель зачастую не добирался. Как и автор, в свободной последовательности размышляющий о судьбах современников, нравственности и связи поколений.
Собственно критическая часть должна была вытекать из хвалебной. Приветствовалась диалектика: «Образ Натальи настолько ярок, что на его фоне несколько теряются другие персонажи». Или: «К сожалению, писатель не рассказал о дальнейшей судьбе столь полюбившихся читателю героев». Кстати, на основании последнего замечания автор мог и превратить повесть в роман, а роман – в дилогию.
Клевещу ли я на наших предшественников? Не без того. Но считаю, что отстаиваю цеховой интерес. В очередной раз проявлю оптимизм. Надеюсь, здоровый. Я считаю, что современная русская критика переживает не худшие времена. Естественным и обычным делом оказалось говорить о книгах и авторах исходя из своего желания, своим языком. Сильно потеряв в количестве, мы сохранили интерес и желание понять русскую литературу. И, быть может, потому мы сами до сих пор кому-то интересны. Заходить в новый союз необходимо. Но при этом обязательно сохраняя автономность и независимость, без которых нам гарантированно придётся знакомиться с устройством и функционалом современных бетономешалок.
Михаил Хлебников,
Новосибирск