Потомственный дворянин, он с юношеских лет примкнул к революционному рабочему движению, на этом пути были эмиграция, аресты и тюрьмы. После победы Октября вошёл в состав первого Советского правительства в должности управляющего делами Совета народных комиссаров. И вот что замечательно: параллельно с этой напряжённой политической деятельностью, а часто и переплетаясь с ней, всю жизнь, также начиная с молодости, Бонч-Бруевич служил литературе. Ещё в 1894 году он составляет сборники избранных произведений русской поэзии, особо выделяя её некрасовское вольнолюбивое направление, и переиздаёт их много раз. А годы спустя становится членом государственных редакционных комитетов по изданию полных собраний сочинений А.С. Пушкина (в 20 томах) и Л.Н. Толстого (в 90 томах), которые и поныне остаются непревзойдёнными по объёму и научному уровню.
Влюблённый в литературу, фанатичный архивист, Бонч-Бруевич в 1919 г., в разгар Гражданской войны и разрухи, пишет массовую брошюру «Сохраняйте архивы!» – взволнованный призыв к тому, чтобы во время ломки старого мира, разгрома помещичьих усадеб не утерять материалы, бесценные для русской культуры. В это же время в качестве управделами Совнаркома он подписывает охранную грамоту на усадьбу Ясная Поляна.
А в 30-е годы одним из главных дел его жизни становится создание Государственного литературного музея в Москве. Понимая, что многие ценные архивы отечественной культуры и литературы могут безвозвратно пропасть для России, Бонч-Бруевич налаживает поиск материалов в разных странах, привлекая к этой работе советские посольства. Он организует настоящую охоту за архивными документами, ему помогают послы Советского Союза, многие из которых были его давними товарищами: В.А. Антонов-Овсеенко, А.Я. Аросев, Ф.Ф. Раскольников и др. Он и сам ведёт настойчивую переписку с наследниками писателей: публикуемое нами письмо внучки И.С. Тургенева – яркое тому подтверждение.
Усилиями В.Д. Бонч-Бруевича Литературный музей уже в первые годы работы собрал богатейшие фонды, стал крупнейшим в стране хранилищем ценнейших и уникальных материалов, связанных с жизнью и творчеством русских писателей, составивших славу России. Публикуемое письмо М.М. Пришвина отражает отношение современников к личности и деятельности Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича.
В сентябре этого года в Гослитмузее пройдёт выставка, посвящённая его создателю и первому директору.
Письмо М. Горького
Дорогой Владимир Дмитриевич,
часть моего архива находится в Ленинградской госбиблиотеке, часть – в Пушкинском доме, есть что-то и в Ленинской библиотеке Москвы. Кажется, и Нижегородский Лит. Музей собрал что-то. Затем, вероятно, есть что-нибудь в Финляндии, в Мустомяках, знает об этом подробно и может достать Николай Евгеньевич Буренин, Ленинград, Рузовская, 3.
То, что находится у меня, я считаю преждевременным сдавать куда-либо. Я очень много писал и пишу разным лицам, эти письма, вероятно, можно бы собрать, напечатав в провинциальных газетах просьбу о присылке писем Вам для Центр. музея.
Искренне поздравляю Вас с приобретением архива Лескова и Бартеневского собрания писем, это – богатая добыча!
Крепко жму руку А. Пешков
30.ХI.33
(Это письмо является ответом на просьбу В.Д. Бонч-Бруевича сообщить о местонахождении горьковских документов, так как Литмузей собирал не только оригиналы, но и фотокопии тех материалов, которые находились в других хранилищах.)
1 ноября 1933 г.
Тов. Довгалевскому. Париж*.
Дорогой товарищ,
экстренно пишу Вам это письмо по чрезвычайно важному делу, касающемуся нашего Центрального музея художественной литературы, критики и публицистики, к которому Вы, вероятно, пламенно присоединитесь. Можете себе представить, какое нам привалило счастье: знаменитая тетрадка Пушкина с его автографами, которую он когда-то проиграл в карты Всеволожскому и которая совершенно исчезла с горизонта и считалась утерянной, вдруг нашлась в Сербии у одного чиновника министерства внутренних дел, который когда-то её приобрёл.
В Белграде живёт известный литератор Максимович, Иован Максимович, великолепно знающий русскую литературу и считающий себя по полному праву другом всех наших культурных начинаний и учреждений. Он немедленно сообщил нам об этом и прислал фотоснимки 10 страниц с этой рукописи, которые были подвергнуты самому тщательному анализу самых выдающихся пушкинистов, которые единогласно признали, что это именно и есть та знаменитая тетрадка Пушкина…
Владелец этой рукописи чиновник Обредович согласился её продать за 1500 долларов. Мы давали меньше, но… иностранцы заинтересовались этой рукописью и повысили ему цену до этой суммы.
…Теперь возникает вопрос о немедленной выплате этих денег и получении этой рукописи… Совсем недавно Наркомпрос для нашего музея на Ваш счёт в полпредство в Париже перевёл 800 рублей золотом… Кроме того, у меня здесь имеется почти такая же сумма на нашем счету, которую я постараюсь перевести как можно скорее к Вам. …Имеются небольшие суммы денег в различных других полпредствах за границей, которые я сейчас же попрошу переслать Вам.
А теперь обращаюсь к Вам с самой настоятельной просьбой: будьте настолько добры сделать распоряжение кредитовать нас той суммой денег, которую нужно дополнительно добавить, чтобы получилась сумма 1500 долларов, лишь бы сейчас же купить эту рукопись… Нельзя медлить ни одной минуты, так как об этой рукописи начинают болтать во всём мире и какие-нибудь миллиардеры американские ради собирания коллекций могут перешибить нас, заплатив большую сумму.
Я не буду сейчас ни одной минуты спокоен, пока не получу от Вас положительного ответа и сведений, что Вами предпринято. На Вас теперь смотрит решительно вся наша общественность и ждёт, что именно Вы примете самое горячее участие в этом деле и поможете нам вернуть в наше обладание эту величайшей культуры драгоценность.
Крепко жму Вашу руку.
Влад. Бонч-Бруевич
(Печатается с сокращениями.)
Письмо внучки И.С. Тургенева
Париж, 11 октября 1933 г.
Милостивый государь,
вот уже несколько дней, как Вы, вероятно, получили те 25 писем, которые я обещала Вам передать; согласно Вашим указаниям, я вручила их господину Соколину, который так любезно служил нам посредником.
Уступая Вашим настояниям, а также и настояниям господина Соколина и господина Мерле**, признавая обоснованность Вашей просьбы, настоящим уведомляю Вас, что я решаюсь, – после долгих колебаний, – передать Музею последние 50 писем, оставшихся у меня, писем, относящихся к годам 1876–1882; я готова это сделать за ту же цену, что и предыдущие, то есть по 50 франков за каждое, всего за 2500 франков.
Ещё одно: у меня имеются 6 писем, адресованных мне лично, – письма, которые я ценю чрезвычайно высоко, это мой маленький клад. Переговоры с этими господами заставили меня понять, что этим письмам место тоже в Музее, себе же на память я оставлю один или два снимка.
Если Вы также считаете, что место этим письмам в Музее, я их Вам, – с большим сожалением и только потому, что жизнь моя очень тяжела, – уступлю все шесть за 1000 франков. Мне часто предлагали их купить за более высокую цену, я всегда отказывала, и только просьба России может заставить меня расстаться с ними.
Теперь что касается бюста работы Антокольского и фотографий, – одна из которых с надписью рукой моего деда «моей маленькой Жанне», снятая за несколько месяцев до его смерти, – то надо было бы, чтобы один из этих господ пришёл ко мне и мы могли с обоюдного согласия установить цену; эти господа сказали мне, что Вы хотели бы также иметь фотографию моей матери и, что наполняет меня гордостью, и мою, – всё это надо просмотреть.
На сегодня мы ограничимся только письмами; я буду Вам благодарна, если Вы мне ответите по этому поводу, теперь, когда я, с сожалением, повторяю, решилась, я предпочитаю как можно скорее завершить это дело. Немедленно по получении Вашего письма, подтверждающего Ваше согласие, я отнесу документы в Посольство.
Принося Вам благодарность, я буду счастлива, если мне когда-нибудь удастся приехать в Москву, и остаюсь, милостивый государь, полная симпатии и благодарности
Ваша Жанна Тургенева
81, Авеню Моцарта, Париж, 16
P.S. Насколько я помню, в одном из предыдущих писем я Вам писала относительно бюста, что хочу передать его Музею по завещанию; я продумала это и соглашусь, – к моему сожалению, – на то, чтобы он немедленно занял своё место в Музее; я становлюсь благоразумною, – не без труда, поверьте!
Спасибо ещё раз и до свидания.
(Перевод с французского. Печатается с сокращениями.)
Письмо М.М. Пришвина
28 июня 48 года.
Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу к его 75-летию.
Дорогой Владимир Дмитриевич!
В старое время я встречал Вас среди простых русских людей, искателей правды, и знаю, как много Вы сделали в отношении собирания документов о жизни и деятельности этих людей с гениальной совестью: Вы были истинным другом русского народа.
Параллельно с этой деятельностью Вы много потратили сил для собирания документов, относящихся к жизни и творчеству русских писателей, и тем самым Вы стали лучшим другом русского писателя.
Знаю, что Вы и сами писатель, и много сделали ценных литературных работ, и об этом скажут те, кто специально занимается Вашими темами, лучше меня. И, конечно, будет для всех очень хорошо, что они узнают Вас с этой стороны.
Я же Вас знаю с той стороны, которая лучше всего и дороже всего для людей, и это даётся не одними личными усилиями, но и усилиями всех предшествующих нам родных людей: Вы — счастливый избранник их всех — Вы истинный друг и спутник тружеников культуры русской народной совести.
Говорю Вам это от чистого сердца и знаю, что верно говорю я.
Михаил Пришвин.
Публикация В.В. Бонч-Бруевича
* Обращение к послу во Франции вызвано тем, что в Югославии не было в тот период советского представительства.
* * сотрудники советских представительств во Франции.