Первый переведённый на русский язык роман французского писателя, журналиста и литературного переводчика Тьерри Мариньяка увидел свет в Петербурге в издательстве Éditions Chat, специализирующемся на выпуске нонконформистской литературы. Творчество Мариньяка называют эпатажным, но сам он так не считает и часто переводит русских классиков и поэтов Серебряного века, а также открывает французским читателям современных авторов. В прошлые времена его назвали бы «другом Советского Союза», но скорее он – друг русской литературы.
– Тьерри, вы родились в Париже, жили в разных странах. Какое обращение вам ближе – месье или господин?
– В основном безразлично, хотя… «месье» на русском содержит долю иронии и одновременно фамильярности, мне это нравится.
– В русскоязычной версии биографии вас называют «последним парижанином» французской литературы и ветераном нонконформистской прозы во Франции, вы сами согласны с такими определениями?
– На самом деле горжусь тем, что я последний из могикан, рождённый в городе, который исчез. Сейчас Париж – это анонимный, уродливый мегаполис, как все столицы мира, больше это не такое чудо, о котором я помню с детства и юности. Нынешние парижане редко рождаются в Париже. Насчёт нонконформизма… Забавно то, что, как только тебя так определяют, велика вероятность стать конформистом, ведь нонконформизм – это не определение!
– С чего началось ваше увлечение русской культурой, как вы выучили язык?
– С нашего романа с подругой Натальи Медведевой. Благодаря этой женщине я выучил русский язык. Она прекрасно говорила по-французски, но отказалась общаться со мной на моём родном языке, кроме как в экстремальных ситуациях, и заставляла меня говорить по-русски с утра до вечера. А увлечение русской культурой вообще началось со знакомства с Эдуардом Лимоновым и его окружением в 80-е годы в Париже.
– Не раздражает, что в России при упоминании вашего имени чаще всего следует приставка: давний друг Эдуарда Лимонова, фиктивный муж Натальи Медведевой?
– Бывает, мне надоедает рассказывать эту историю вновь и вновь, как я заключил брак с Медведевой, чтобы дать ей возможность остаться во Франции, но нет, не раздражает. Ведь эти люди открыли мне Россию.
– Вы – автор восьми романов. У них разная тематика, но, возможно, все они находятся в рамках определённого концепта?
– Один из моих издателей, легендарный François Guérif, сказал: Тьерри нужен весь «театр мира». Дело в том, что интрига в моих книгах в той или иной степени всегда носит геополитический характер. Кроме последнего романа – воспоминания о моей уличной жизни лет сорок назад, который переведён на русский язык и совсем недавно вышел в небольшом издательстве в Санкт-Петербурге. То, что объединяет мои книги, – это стиль. Читатели его узнают, какая бы ни была тема. Мне не раз об этом говорили.
– Ваш первый роман «Фашист», выпущенный в 1988 году и написанный от первого лица, насколько я знаю, принёс вам определённые сложности во Франции. С чем это было связано?
– Связано с тем, что политкорректность правила в литературных тусовках у нас уже 40 лет: своего рода цензура и отсутствие чувства юмора. Что ещё хуже: я отказался оправдываться. Для нашего панковского поколения оправдание – позор. Многие восприняли мой роман в виде дневника активиста как манифест. Продолжение Великой Истории подтвердило мою интуицию. Крайне правые взгляды продолжили развиваться. А я до сих пор не принадлежу никакой партии.
– Вы переводите на французский язык прозу и поэзию русских авторов. Чьи книги в вашем переводе уже вышли и кто, может быть, находится «на примете»?
– «На примете» перевод поэтов Есенина, Сергея Чудакова (вот мрачный гений второй половины XX века) и Медведевой, чью поэзию, настоящий дар, я открыл только после её смерти, 15 лет назад. Мой сборник переводов вышел под названием «Песни для русалок» («Des Chansons pour les sirènes»). Книга двуязычная. И стихи Бахытжана Канапьянова – это казахский поэт, который недавно дал интервью «ЛГ». Я был поражён восточным обликом в его стихах, для меня совершенно новым. Поэзия позволяет мне жить в другом размере перевода – небесном. Увлекаюсь переводами поэзии потому, что, хотя не пишу стихи, в своих романах я – поэт. Как знать, может быть, это и является самым важным. Я просто созерцаю мир и человека с разных точек зрения и в разных географических местах, а затем сочиняю свою драму, как художник рисует пейзаж, вдохновившись увиденным.
– Выбор текста для перевода происходит только по зову сердца, интуитивно или учитывается конъюнктурный момент, ведь переведённое произведение ещё надо продать издателю?
– И то и другое. Бедный богемный писатель должен кормиться! Хотя мне повезло, я довольно часто переводил «своих» – авторов, которых сам нашёл и сумел убедить издателей выпустить их книги.
– Художественный перевод русской прозы и поэзии что-то привносит в вашу собственную писательскую копилку?
– На этот вопрос нельзя ответить однозначно. Конечно, перевод расширяет мировоззрение, которое само по себе, на мой взгляд, наиболее важно для настоящего романиста. Также перевод расширяет ощущение своего собственного языка. Наконец, необходимость адаптироваться под чужой стиль расширяет творческие способности писателя. С другой стороны, я – старомодный парижанин со своими представлениями о жизни и творчестве, и это неизменно. Пантера умирает со своими пятнами на коже, так и мои книги никогда не подражали переводам. К сожалению, подражание американцам – это, увы, у нас теперь рецепт успеха. Но мне противно, хотя я немало переводил и англоязычные книги.
– Кто из современных французских писателей вам ближе по стилю?
– Честно? Мои друзья, но они неизвестны в России и не переведены, «культовые», как и я. Престижные, но не продаются: Пьеррик Гитто – писатель детективов, выпускавшийся в издательстве Галлимар. Кристофер Жерар – блестящий бельгийский стилист, который пишет чистым французским языком, как не умеют сейчас дешёвые модные писатели во Франции, Жерар Геган – старая легенда в издательствах и в ультралевых кругах. Мы же друзья не случайно. Из более известных авторов самый заметный из наших писателей, на мой взгляд, Патрик Модияно. Вот писатель настоящий, а не какой-то постмодернистский нарцисс.
– А из российских писателей кого-то могли бы выделить?
– Опять же мои друзья: Эдуард Лимонов, Андрей Доронин, Владимир Козлов. Я не люблю постмодернистов, в этом смысле я старый реакционный парень. И опять же не случайно мы – друзья.
– На ваш взгляд, верно ли утверждение, что для европейского и американского читателя русская литература закончилась на Достоевском и Толстом, современных авторов не знают и знать не хотят?
– Если не хотят, надо их заставить!
– В одном из интервью вы сравнивали литературный перевод с наркотиком. Ваш наркотик в прозе всегда неформатная литература?
– Бывает и классическая, например, как-то я переводил рассказ Достоевского «У Тихона».
– Кто перевёл ваш роман «Morphine Monojet» на русский язык и когда он выйдет в свет?
– Перевела великолепная Кира Сапгир, вдова известного поэта Генриха Сапгира. В книге немало тогдашнего парижского сленга сорокалетней давности, который является неотъемлемой частью повествования, но одновременно сильно затрудняет перевод. Обычные переводчики не могли перевести этот текст, тот язык им чужой. Она – знаток французского языка и моя старая знакомая, хорошо знает мой стиль и мои книги. Ей перевод удался, за что я очень благодарен. Редактором переведённой на русский язык книги выступил Степан Гаврилов – молодой и очень талантливый прозаик.
– Действие «Morphine Monojet» происходит в Париже конца 70-х годов. Три друга – три мушкетёра, как вы их называете, – слоняются по притонам в поисках очередной дозы, попадают в передряги и даже возвращают случайной знакомой украденные у неё ценности, как подвески королеве. Вы показываете изнанку жизни так смачно, что хочется читать и читать. Главный герой Фернан – этакий влюбчивый Д`Артаньян на современный лад. Почти классический сюжет на маргинальном материале. Почему выбор для издания в России пал именно на этот роман?
– Эта довольно короткая книга – пока последняя из написанных мной, и она имеет для меня огромное значение. Во-первых, ждали её от меня 30 лет назад в качестве первого романа. Все, включая Лимонова. Разумеется, от начинающего артиста ждут чего-то, прямо исходящего из его жизненного опыта. Но я решил иначе по ряду причин: очень модно тогда было писать полуисповедь-полуроман в духе «Я вернулся из ада». При этом от меня слишком близко всё прошло, раны ещё мучили, и недалеко было до слёз. Я не смог бы говорить об этом без пафоса, сочинить настоящую художественную книгу. Жизнь ещё не научила секрету: как передать своё «на дне» через иронию, юмор, театр абсурда. Может быть, ещё мной двигало желание разочаровать потенциальных читателей. Тогда я уже работал журналистом и имел цель писать книги. Оттого что «наркоман видел голые кости жизни», как сказал Уильям Берроуз, до какой-то степени, как солдат, я решил выбрать более или менее военную тему: первый роман «Фашист» стал для всех сюрпризом.
25 лет спустя, в 2013 году, когда моя первая подруга умерла из-за последствий употребления наркотиков, я попал в глубину собственного ада, заболел, дрался, а потом стал писать «Morphine Monojet», чтобы создать образ Парижа, каким он был в моей юности, разбудить старых призраков и примириться со своим прошлым. И вот появился роман-погоня о моей молодости, спустя 40 лет после описываемых событий. Его действие происходит в совершенно другом мире, в городе, которого уже нет, в другую историческую эпоху – последнюю декаду холодной войны с её подсознательной тяжестью. Роман, которого уже давно не ждали от меня.
Беседовала
Мария Ануфриева