Почти весь период самоизоляции я провела в качестве волонтёра в Люберецком районе, который по-настоящему открыла для себя впервые: частные, часто полуразвалившиеся дома, коммуналки, старые, как на картинках прошлого, деревянные двухэтажки. Видела, конечно, и обычные благоустроенные квартиры, но и в них чаще всего царила удручающая бедность, ведь на горячую линию общественных организаций с просьбой о безвозмездной помощи звонили, как правило, те, кто дошёл до последней черты. С окончанием самоизоляции закрылись и горячие линии, но нищета, увы, никуда не делась.
Встреча с самоваром
Работа волонтёра в идеале выглядит так: он доставляет продукты до двери квартиры, фотографирует, отсылает снимок в WhatsApp куратору, звонит в квартиру, отходит на безопасное расстояние и, убедившись, что адресат забрал пакет, уходит. Меня после первых визитов люди запомнили и стали гостеприимно распахивать двери, приглашая на огонёк.
Когда я вошла в дом Клавдии Михайловны и Николая Аверьяновича, ощутила себя в прошлом веке. Военные фотографии в толстых рамках и ковёр, такие в пору моего советского детства продавались в универмаге по восемь рублей. В доме прохладно, хозяйка ходит в шерстяных носках, муж с постели не поднимается, лежит полупарализованный. Волонтёрская этика не позволяет интересоваться о детях-внуках, но, похоже, их нет.
Я присела на краешек деревянного стула. Клавдия Михайловна решила угостить меня чаем и запретила отнекиваться, гость в их доме – редкое явление. Приносит с кухни самовар, что-то спрашивает о блюдечках и предлагает сушки и карамель. Признаться, я не рискую откусывать «каменные» сушки, а хозяйка грызёт их как ребёнок – глядя на неё, и не подумаешь, что она 1933 года рождения.
– Трудно вам? – спрашиваю после некоторой паузы.
– Это когда как, – отвечает, – если болит что-то, то да, тогда очень тяжело, а когда здоровая, вот, бегаю, суечусь, за Колей (кивает на мужа) приглядываю. Он-то совсем, видите, плох, ночью проснусь, думаю: если вдруг уйдёт, как я одна жить буду? Но ещё горше станет, если я деревянную обновку раньше него примерю, – кто ж за ним будет доглядывать? Кстати, ты молока случайно не привезла?
– Привезла. И обычное, и сгущённое.
– Это хорошо, я его кипячёной водой разведу, и на неделю хватит Колю поить. Он-то с трудом жуёт, я ему всё больше жидкое даю. Молоко подорожало сейчас, в некоторых магазинах уже семьдесят рублей стоит…
В стандартный благотворительный продуктовый набор входит: мука, хлеб, сахар, соль, консервы, молоко (обычное и сгущённое), растительное масло, сок, 5–6 яблок или апельсинов, шоколадка (чаще «Алёнка»), крупа, чай. И весьма часто волонтёры, видя особую нужду, дополнительно покупают продукты и на свои деньги.
Бараки
Подъехать к дому двадцатидевятилетней Сусанны, матери троих детей, может далеко не каждый. Тонюсенькая пешеходная улочка, на которую я по незнанию вкатила на машине, приводит к тупику, созданному каким-то хозяином жизни. Одни говорят, что в большом трёхэтажном дворце живёт цыганский барон, другие утверждают – не барон, а чеченский авторитет. Как бы там ни было, путь перекрыт массивными воротами, и мне в обратную сторону пришлось сдавать задним ходом почти километр по бездорожью. Чудо, что не задела ни один забор, ни один столб.
Когда я постучала в калитку, Сусанна полоскала бельё прямо во дворе в детской ванночке, в которую из крана, перемотанного красной изолентой, стекала вода. Она и до объявления самоизоляции жила неважно. Муж пропал на стройке два года назад, жив или нет – Бог весть. Дом, латанный по бокам фанерой, достался ей от покойного отца. Печку топит дровами, которые покупает на «Авито», пилит их сосед на циркулярке, ну а колет и складывает она сама. Дочкам – семь, пять и три. Работает Сусанна кастеляншей в маленькой гостинице, которая в пандемию закрылась, и работникам показали на дверь. Но надеется вернуться обратно.
Таких развалюх, как у Сусанны, в Люберецком районе много. Есть дома-бараки на две, а то и на три семьи, есть двухэтажные с деревянными лестницами, там обычно пол скрипит и пахнет кошками. Я выросла в посёлке с такими домами. Барак – символ моего детства. Поэтому ездила в подобные места чаще других.
К Марии Степановне я попала поздно вечером – продуктовые наборы развозила обычно после основной работы. Подъезжаю к дому и не решаюсь выйти из машины. Кругом – темнота. Потом всё-таки выхожу и стучу в дверь.
– Хто там? – слышится в сенях.
– Это я, волонтёр, – называю организацию, которую представляю.
Кстати, Мария Степановна не сама звонила на горячую линию, а соседка. Она о подобных акциях не знает. В окне вспыхивает свет, но неяркий. Свет движется, ага, значит, фонарик. Открывается дверь, вижу хрупкую пожилую женщину и предлагаю занести тяжёлый пакет в дом. Слово за слово, разговорились. Оказывается, она уже месяц без света живёт: провод перегорел. А на улице плюс семь. Сын в тюрьме. Передачи возит ему раз в два месяца, на себе экономит, из лекарств, рассказывает, есть только валидол.
Собираюсь уходить, и тут хозяйка меня просто ошарашивает:
– Оленька, а не могли бы вы мою челюсть найти?
– ?
– Она в подпол упала. Полезла я за картошкой, а там шорох какой-то, пшыкнула и обронила. Я вам фонарик дам, а то мне глаза уже не служат.
Вздыхаю и лезу в подпол. Искала довольно долго и, когда уже собралась вылезать, увидела прямо за лестницей. На следующий день позвонила электрику и снова поехала к Марии Степановне. За сорок пять минут и две тысячи рублей проблема была устранена. Загорелся свет, заработал телевизор, холодильник, чайник…
Кот как панацея
К Геннадию Ивановичу на Колхозную ехать неудобно: сплошные зигзаги. Кстати, мне чаще всего встречались улицы именно с этим названием. Похоже, они есть в каждом селе нашего района.
Дед восьмидесяти двух лет живёт один, поэтому охотно идёт на контакт, интересуется политикой. Но я в теме не сильна, разговор могу поддержать только в общих чертах и плавно перевожу его в другое русло. Откуда у него царапина на всю бровь? Ответ шокирует:
– Мыши погрызли. Зима стояла тёплая, вот они и расплодились.
– Вам бы кота завести…
– Да где ж я его возьму, миленькая?
Примерно через три-четыре дня я нашла кота и подарила его Геннадию Ивановичу. Он так расчувствовался, что начал рассказывать о себе: родился и вырос на Арбате, служил в Чите, в восьмидесятом году руководил строительством важного олимпийского объекта. Он всё говорил, говорил, а я сидела как на иголках: мне в темноте предстояло ехать обратно, а на Колхозной ни дороги, ни фонарей.
Поздно вечером, когда я уже ложилась спать, позвонила Людмила Ивановна. Два дня назад я привозила ей продукты, просто оставила у двери вполне благополучной квартиры, сфотографировала, как учили, и ушла. Личного контакта, как принято говорить сейчас, не было. Женщина просит пополнить телефон «хотя бы на пятьсот рублей», которые она мне при личной встрече непременно отдаст:
– Я вчера с Дюссельдорфом разговаривала. Томка, сестра, лежит одна, хрипит, ну я ей и говорю, отвари льняное семя да пей, на чайную ложку кружку крутого кипятка. Накрой. Дай на водяной бане настоять. Кашель как рукой снимет, да ещё и про зверобой напомнила, описала, как надо лечиться, утром кружку натощак да вечером, можно с сахарком, а то она, родимая, подзабыла уже, всё время на антибиотиках, так ведь любой коньки отбросит.
– А ваша Томка там сможет купить льняное семя или зверобой?
Я устала, хочу спать и начинаю нервничать. Даю себе слово – в десять вечера выключать телефон и не ходить без нужды в спецодежде. В один из дней я вернулась домой в волонтёрской жилетке-накидке с соответствующей надписью. Меня увидела соседка по подъезду и спросила:
– А ты теперь задаром работаешь? – И, не дожидаясь ответа: – По телевизору показывали, вы людям бесплатные продукты привозите.
На следующий день, прямо с утра, когда я с коллегами обсуждала очередной документ – а моя работа не связана с волонтёрством, – позвонила та самая соседка и попросила купить ей панировочных сухарей, «а то котлеты подгорают».
На следующий день я поехала только по одному адресу. Для себя решила: этот – последний. На окраине живёт семья из четырёх человек. Бабушка семидесяти девяти лет, маме пятьдесят два и дочкам семнадцать и пять. Раньше мать работала на рынке, всех кормила и всё было хорошо. А теперь осталась только бабушкина пенсия, вернее, не осталась уже. Старшая дочь завтра идёт на собеседование устраиваться в магазин сортировщицей. Сказали, чтоб непременно была в юбке и блузке, а у неё, извиняюсь, колготок нет. И денег нет. А даже если б были деньги, поблизости купить негде. Всё закрыто. Карантин. Недолго думая, снимаю свои. Может, повезёт и девочка устроится…