Признаюсь честно: читать роман Ольги Славниковой «Прыжок в длину» начала с некоторым предубеждением. Потому что предыдущий, «Лёгкая голова», не был осилен до конца – не возникло читательского сцепления с текстом и показался слишком надуманным сюжет... Но вот с «Прыжком в длину» вышла совсем иная история. Роман зацепил сразу – с первой страницы. И не побоюсь громких слов: это один из лучших романов, что я встречала в отечественной литературе за последние лет десять. Здесь мастерски выполнено всё: и выстроен сюжет, и выписаны образы героев, и проделана огромная кропотливая и блестящая по результату работа с языком: яркая, густая и совершенно неподражаемая метафоричность совсем не кажется избыточной, потому что является основой стилистической уникальности Славниковой и воспринимается не как некое украшение текста, а как естественная, природная ткань его, где каждый узор и каждый узелок на своем месте. А самое главное – сложно организованная эстетическая концепция романа словно пронизана мощными этическими лучами. Этика и эстетика настолько гармонично сращены в этом произведении (без всякого нарочитого выпячивания этого сращения), что смыслы, рождаемые ими, углубляются многократно. А смыслы выражаются вопросами, на которые нет и не может быть однозначного ответа. Что такое подвиг и какова его цена? Кто управляет судьбой – сам живущий или некий рок? Как сочетаются необыкновенная хрупкость и столь же необыкновенная живучесть человека? Безгранична ли способность приноравливаться к горю? Как спаяны жёсткие законы повседневной реальности и летучее необъяснимое чудо? Что мужественнее – жить инвалидом или принять решение уйти в небытие? Где таинственная грань, перейдя которую, человек способен на убийство себе подобного? Если перечислить все вопросы, кои ставит роман, то рецензия будет состоять из одних только вопросов. Но дело в том, что они все настолько важные и настолько болезненно безответные, что текст Ольги Славниковой, ставя их взыскующим частоколом мысли на пути вдумчивого читателя, сразу приводит его в высокий интеллектуальный и нравственный тонус, будоражит, заставляет сопереживать.
На понятии сопереживания и сострадания к главному герою хочется остановиться подробнее, ибо именно здесь, как мне кажется, главная удача автора. Написать достоверный роман об инвалиде, передать его мучительные и невероятно подробные ощущения от отсутствия ног без малейшего намёка на какую бы то ни было сентиментальность – настоящее мастерство. Жуть от того, что случилось с героем (Ведерников, талантливый легкоатлет, в гигантском прыжке спас жизнь мальчику, выбежавшему на проезжую часть, а сам попал под машину), пронизывает читателя на протяжении всего романа. Прекрасно написаны страницы о том, как Ведерников пытается играть в инвалидной команде в баскетбол (с массой удивительно точных и ошарашивающих подробностей), как приноравливается к различным протезам, как год за годом погружается на самые глубины неподъёмного горя и пытается осознать, что же и, главное, почему с ним это произошло, как случилось, что внезапный и необдуманный подвиг навсегда исказил жизнь, сделав заложником не только собственной увечности, но и связал со спасённым мальчиком Женечкой Караваевым, «негодяйчиком», который стал ещё одним навязчивым кошмаром главного героя. «Ведерников не очень мог сформулировать, чего он доискивается. Трагедия – наиболее близкое слово, но в нём Ведерников ощущал что-то скорее театральное, постановочное, горелый запах сценической пыли, стеклянное сияние актёрских глаз, поплывший грим. Вот, ближе: с тобой, человеком, жившим как все, произошло нечто бытийно важное. Нечто сокрушительное. Оно тебя изувечило, но осталось за пределами твоей личности, какой бы она ни была. Когда тебя не достаёт твоя новая, неуклюжая, скорбная жизнь, ты замираешь и пытаешься это важное вместить, как-то осознать, приноровить сердцебиение к поступи рока. Ты ощущаешь, насколько ты мал, любой человек мал, но ты помечен, тебя коснулось, и ты можешь хотя бы попытаться... По крайней мере, эту силу, эту тайну следует уважать больше, чем собственную способность бойко ковылять на протезах или забрасывать мяч в кольцо из вертлявой спортивной коляски».
Ключевые слова здесь – «приноровить сердцебиение к поступи рока». По сути, ключевые слова всего романа. Именно это и пытаются сделать практически все герои «Прыжка в длину»: и сам Ведерников, и его домработница Лида, несчастливая в личной жизни, хотя там и нашлось место сразу для двух мужчин, и мать инвалида, так до конца и не справившаяся с тем, что случилось с её сыном, несмотря на бурную личную жизнь и внешнюю бодрость, и прелестная одноногая Кира, в которую влюбляется Ведерников, а та в конце романа отвечает ему взаимностью. И ещё один крайне интересный персонаж – собственно сам спасённый Женечка, он в некотором смысле и есть носитель этого злого рока, ведь страдают абсолютно все, кто так или иначе помогает ему. Он-то и добивает главного героя в конце, то есть косвенно подводит его к трагическому финалу. «Негодяйчик» – некое воплощение человеческой пошлости, бездарности и бессмысленности существования, однако, думается, это единственный герой, который не послушался авторского замысла. Дело в том, что Женечка, хоть и представлен как бизнесмен без чести и совести, на протяжении долгих лет испытывает благодарность к спасшему его Ведерникову и вообще помогает очень многим людям – по крайней мере, деньгами; после нелепой смерти своего спасителя Женечка не оставляет и его домработницу Лиду, обещает заботиться о ней и возить летом на курорты. Испытывать благодарность на протяжении долгого времени очень трудно, практически невозможно, а «негодяйчику» в силу некоторой его душевной нечуткости это вполне удаётся. Кроме того, он совершенно искренне влюбляется в одноногую Киру и собирается сделать ей предложение. Тоже, согласитесь, поступок из ряда вон. То есть «негодяйчик», живое воплощение рока, получился гораздо сложнее, чем задумывался, и в отличие от положительного в целом главного героя, никого убивать не собирался... Вот такой парадокс. Один из тех, на которых построен роман.
Любопытна и сама идея убийства спасённого ранее человека, овладевающая Ведерниковым. То есть он задумал как бы исправить то, чему сам же помешал своим героическим поступком много лет назад. Но это оказывается совершенно невозможным, потому что «реальное человекоубийство, как скоро осознал Ведерников, всегда пребывает не только в ведении исполнителя, но ещё и под юрисдикцией рока. В сущности, жизнь каждого человека постоянно висит на волоске. Можно кого-то нечаянно пихнуть, а тот попятится, навернётся с лестницы, сломает шею. А можно нанести объекту с десяток ножевых, но он, весь мокрый и липкий, толчками извергающий из дырок красное, окажется в реанимации и выживет. Чтобы грамотно переиграть рок, надо быть профессионалом...»
Несколько огорчил финал романа. Возможно, надо было дать читателю вздохнуть хоть напоследок, сотворить чудо, которого подспудно ждёт каждый человек, позволить ему всё-таки «переиграть рок», нравственно возвыситься над ним: оставить Ведерникова жить со своей одноногой подругой, ведь им и так уже досталось по полной. Отобрать такое короткое счастье у двух инвалидов – вовсе не обязательная с художественной точки зрения жестокость со стороны автора. Понятно, что существовал определённый идейный замысел романа. И, следуя ему, иного финала быть не могло. Но есть ещё человечность, обыкновенная доброта по отношению к своим и так до предела несчастным героям. Вот её-то как раз и не хватило. То есть не хватило какого-то надчеловеческого преодоления трагических обстоятельств, того, чем распоряжается не рок, а Бог.