Тема, которая раскрывается в этой статье, наверняка вызовет отклики и будет продолжена на страницах газеты. Рассуждения о литературном процессе с точки зрения «поколенческих особенностей» сулят неожиданные открытия и парадоксальные выводы.

Сто лет назад я работал в оборонно-спортивном отделе «Комсомольской правды», ежемесячно выпуская «Армейскую страницу», а членом редколлегии по отделу культуры был Владимир Чивилихин. В те годы газету верстали вручную, наборным шрифтом, между последней правкой и подписными полосами возникал часовой зазор. И когда наши дежурства совпадали – Чивилихина по всему номеру, а моё по отделу, – что случалось часто, Володя звонил и говорил одно слово: «Жду!» Я знал, о чём речь: в его кабинете на доске уже расставлены фигуры – Чивилихин был заядлым шахматистом, – и мы гоняли быстрые партии.

Спустя несколько лет я стал первым замом ответсекретаря «Литературной газеты», а Чивилихин – известным писателем, одним из первых защитников Байкала. И хорошо помню, как в один из дней дверь кабинета распахнулась, вошёл Володя и в своей энергичной манере сказал: «Есть разговор!» В то время ему было сорок, я – лет на десять моложе. И Чивилихин прочитал мне увлекательную лекцию о том, какую огромную роль играет в литературе поколение сорокалетних.

Конечно, он зашёл неспроста, а чтобы по старой дружбе привлечь внимание к достоинствам этого поколения. Думаю, читал свою «лекцию» не только мне и не только в «Литгазете»: Чивилихин был одним из лидеров сорокалетних, боровшихся за место под солнцем. В те годы, на подступах к семидесятым, в творческой среде развернулась борьба между заслуженными аксакалами – многие из них были фронтовиками – и новой волной литераторов, которых окрестили сорокалетними. В основном речь шла о прозаиках, в поэзии смена поколений проходила иначе, на пороге шестидесятых. Писатели новой волны уже успели весомо заявить о себе, были известными и, согласно извечным правилам творческой среды, рвались в знаменитости. Однако не имели адекватного представительства в табели о рангах «министерства литературы» – Союзе писателей. А тогда это считалось важным не только с точки зрения престижа, но и по существу – тиражи были огромными, гонорары полновесными. Вдобавок некоторые прозорливо заглядывали вперёд, где им светило издание полного собрания сочинений с выплатами, по их житейскому значению, намного превосходившими нынешние поощрения за госпремии.

Понятно, жизнь взяла своё, в итоге те сорокалетние вполне закономерно стали бесспорными лидерами литературного процесса. Очень печально, что среди них не оказалось безвременно ушедшего Чивилихина, уже лауреата Госпремии, автора знаменитой «Памяти», где речь шла о прошлом и великом.

Но когда поколение Чивилихина утвердилось в первых рядах нашего литературного партера, на арену общественной жизни вышли следующие сорокалетние.

Здесь нет необходимости приводить перечни имён, которые тоже стали широко известными. Как повелось в писательской среде, кого-то не упомянешь – обида. А уж если в лидерах укажешь не того, кто сам себя лидером считает, – обида смертельная. Однако обозначить это поколение достойным литературным именем всё же необходимо, и могу сказать, что лично для меня олицетворением новых сорокалетних был прекрасный прозаик Анатолий Афанасьев, увы, ушедший тоже безвременно – погиб в ДТП.

Появление новых драчливых сорокалетних, стремящихся раздвинуть ряды предшественников и войти в творческую элиту, – нормальный родовой признак русской литературы, обеспечивающий её эпохальное развитие – понятие «эпохальное» в данном случае несёт буквальный смысл, обозначая соответствие писательских устремлений сменяющим друг друга эпохам, из которых складывается историческое движение России. Именно к сорока русские прозаики достигают творческой зрелости, обретают глубокое познание жизни и признание читателя, чётко распознаваемый художественный стиль и право на то, чтобы войти в творческую элиту. Сорокалетние наиболее полно выражают дух и плоть породившей их эпохи. Да, не редки исключения из этого правила – созревание таланта происходит в более молодом возрасте, реже – в более старшем, что не меняет общих закономерностей литературной жизни, предусматривающей смену писательских поколений.

Впрочем, о смене поколений следует сказать особо.

Те, кого я в начале статьи назвал аксакалами, когда-то, в своё время, тоже были сорокалетними. Но в силу различных исторических причин, в том числе из-за боевых потерь в Великой Отечественной, им не пришлось бороться за место под солнцем в литературе. Это место было почти свободным, предшественников если не выкосило, то очень проредило само время. И они, те сорокалетние, прошедшие фронт, создавшие мощную «лейтенантскую» прозу, познавшие горечь послевоенной деревни, по праву встали в авангарде отечественной литературы. Следующие сорокалетние, прорываясь в лидеры, не только стремились втиснуться, как тогда говорили, в обойму аксакалов, но главное – по жизни очень тесно общались с ними, перенимая у них базовые писательские ценности.

Нынешним сорокалетним, как когда-то аксакалам, тоже не пришлось бороться за место под солнцем, но по иным причинам. Они выскочили на пустую, выжженную литературную поляну, потому что политико-социальный шторм 91-го года по наущению некоего пребывающего в забвении околополитического деятеля, устроившего поминки по советской литературе, и ему подобных очистил её от предшествующих поколений писателей. Драться было не с кем, но зато – и учиться не у кого. А что в жизненном багаже новейших сорокалетних? Не их вина, однако поклажи почти не было. Вдобавок глубинное восприятие сегодняшней эпохальной (в вышеупомянутом смысле) реальности не только не поощряется, но в силу её крайней противоречивости не приветствуется. А настоящий писатель, каких немало среди теперешних сорокалетних, жаждет писать, творить, самоутверждаться и, извините, самовыражаться. В России это вековая наследная «болезнь». Куда же податься, в какое русло направить внутренний напор к творчеству? И писатели устремились в дебри истории, в различные формы ЖЗЛ, в интригующие умозрительные надуманности.

Но согласно неписаным законам литературного бытования в недрах писательского слоя уже взрастают следующие сорокалетние, сформировавшиеся в иных условиях, нежели «поминальщики», ниспровергатели девяностых и миллениалы. Однако выйти на передовые позиции им непросто – не только из-за естественного сопротивления новоявленных аксакалов нынешних лет, но и по причинам противоестественной, по сути антилитературной издательской линии, ориентированной на прибыль и деградацию читателей.

Впрочем, это тема иного разговора. А что до смены поколений, разве можно не учитывать след в литературе, оставленный каждым из них? Последние советские сорокалетние, творчество которых сегодня предано забвению, очень сильно, зрело выразили дух своей эпохи во всей его неоднозначности, и у меня нет сомнений, что через двадцать, тридцать лет, когда осядет политическая пыль, поднятая крутыми социально-общественными переменами, потомки вернутся к лучшим произведениям того поколения, чтобы осмыслить ту интереснейшую историческую эпоху. Ибо литература отражает своё время глубже, понятнее для гражданского общества, чем документальные свидетельства.

Но останется ли в истории литературы творчество первых постсоветских сорокалетних – большой вопрос. Ибо они отразили эпоху не в своих произведениях, а скорее самим фактом своего существования. И в основном рискуют остаться просто литературной туснёй – непрезентабельное словечко, рождённое в их же среде.

Видимо, непросто сложится судьба сорокалетних, идущих на смену современным лидерам продаж, – теперь приходится измерять писательство в таких невиданных, немыслимых ранее категориях. Этому поколению, скорее всего, предстоит пройти через глубокий внутренний конфликт – между жизненными соблазнами рыночного успеха и извечной тягой истинного писателя к эпохальности – опять же в том смысле, о котором шла речь.

Но, к счастью для потомков, уже сегодня появились признаки того, что творчество черезпоколенческих сорокалетних будет снова глубоко отражать эпоху, – именно произрастание из самой жизни всегда было величайшим достоинством русской литературы. На мой взгляд, одним из важных признаков восстановления преемственности стало обновление журнала «Юность», вокруг которого может завихриться будущая волна сорокалетних.

Мне кажется, применительно к великой истории русской литературы можно перефразировать знаменитое пушкинское: одна эпоха спешит сменить другую эпоху, дав безвременью ограниченный срок «годности».

Анатолий Салуцкий