По-моему, это вполне закономерно. На научные открытия в филологии я, конечно, не претендую. Но сегодняшнее информационное общество – это война дискурсов, война символов. Поэтому так или иначе почти любая тема становится сквозной одновременно для многих дисциплин.

В данном случае я пытался показать социально-политическую подоплёку той концепции новейшей истории русской литературы, которую использует постсоветский культурный истеблишмент. Ситуация с этой концепцией повторяет ситуацию советского времени, о чём мне раньше приходилось говорить в книге «Бронзовый век России. Взгляд из Тарусы». Как это ни парадоксально, сложившись в начале 90-х, данный подход стал преображённой формой советского политически ангажированного подхода к литературе. Отсюда и потребность в социологическом анализе.

Литература действительно оказывается областью, к которой прикладываются «некие общие идеи и по отношению к которой высказываются мировоззренческие позиции». Не вижу смысла это скрывать. Но таковы правила игры, задаваемые отнюдь не мною и не моими единомышленниками, а как раз нашими оппонентами. Достаточно вспомнить, например, кому, в каком качестве и статусе и за что была в 2015 году вручена Нобелевская премия по литературе – и дальнейшие комментарии будут излишни.

Вопрос о Борисе Слуцком, конечно, закономерен. Но у меня по отношению к нему нет какого-либо тайного недоброжелательства. Просто я не ставил целью привести полный список «бронзовых» поэтов. Если бы такая задача ставилась, то Слуцкий, без сомнения, занял бы в этом списке далеко не последнее место. А рядом с ним и любимый мною Самойлов.

Если всё же переходить от проблем литературной периодизации и классификации к конкретным литературным фигурам, то и следующий вопрос Дмитрия Савельева – о бардах – сразу напрашивается. И мой собеседник сам на него отвечает: в этой «поэтической струе» нет ничего «бронзового». Согласен. Практически ничего нет. За исключением, быть может, Владимира Высоцкого. Дар Высоцкого, принадлежащий по своей природе стихии бронзового века, должен был подстраиваться под идейный репертуар того круга, к которому Высоцкий принадлежал, под любимовское влияние и театрально-фрондёрский пафос «Таганки». «Бронзового» по складу дарования Высоцкого пытались «посеребрить». И это было не последней причиной его внутреннего надлома.

В основном же барды действительно принадлежат к «серебряной» парадигме. Особенно ярко это видно по текстам Окуджавы с подчёркнуто как бы дореволюционной и несколько манерной эстетикой. Бардовское движение достаточно массовое. Бо´льшая его часть так и не вышла за рамки кострово-походной романтики.

Вообще-то все эти соображения вовсе не идут в разрез с позицией моего оппонента. Единственное, что стоит подчеркнуть: в силу ряда причин явления Серебряного и бронзового веков не всегда отделены друг от друга чёткой временной границей – если говорить об историческом, а не литературном времени. На фоне «бронзы» ещё видны холодные отливы «серебра» и наоборот. Например, Ахматова жила и писала тогда, когда «бронза» уже входила в силу, была наставницей вполне себе «бронзового» питерского кружка: Бродский, Рейн, Уфлянд, Бобышев…

Собственно, надо сказать, что в строго литературном смысле между Серебряным и бронзовым веком нет антагонизма. Антагонизм возникает лишь в сознании представителей культурных институций 90-х, пожелавших утвердить парадигму Серебряного века именно как социально-политическую ценность, главенствующую в культуре постсоветского периода. То есть к литературе была применена логика политических процессов и ХХ съезда, логика разоблачающая, а не анализирующая.

Социальные акценты в описание культурной реальности были внесены задолго до меня и неоднократно. Разговор о бронзовом веке, затеянный мною, просто вынужден учитывать эту реальность. Конечно, такой комментарий сам по себе приобретает социально-политической смысл. Но обойтись без него тоже нельзя – мы имеем перед собой свершившийся факт. Вот и приходится светить «отражённым светом» чужого политизированного подхода к культуре.

И конечно же, прав отец Дмитрий Савельев, говоря о том, что борьба «за ценности» в культуре – это всегда борьба не против их отсутствия, а за одни ценности против других. Он пишет: «каждая творческая эпоха с какими-то отжившими идеалами боролась, а какие-то другие, новые для своего времени ценности утверждала». Так оно и есть. Вот только лучше, когда другие ценности ясно заявлены, а не выражаются в желании «застолбить поляну» по праву пострадавших от культурной политики исчезнувшего режима, особенно если право представлять «истца» ничем не подтверждено. Разговор о разных ценностных установках необходим, но позиции сторон должны быть прозрачны. Это единственное условие содержательности.

И поэтому повторюсь: хотя, например, философия и эстетика символизма мне не близки, мои претензии относятся не к ценностям как таковым, а к попытке утвердить их общезначимый статус под политическим предлогом в новейший исторический период. Да ещё людьми, которые сами никогда не были жертвами той или иной культурной политики, скорее наоборот.

Дальнейшие замечания о. Дмитрия Савельева касаются вопросов терминологии, периодизации и, так сказать, исторических прогнозов, связанных с соотношением понятий «модерн», «постмодерн» и «аксиомодерн».

Прежде всего хотел бы уточнить то, что, возможно, не было в достаточной мере уточнено раньше. Бронзовый век – явление в основном литературное, во всяком случае, за рамки изящных искусств оно уж точно не выходит. Аксиомодерн – понятие куда более широкое. Оно обозначает будущее состояние общества, одним из признаков которого является особая роль ценностей и традиций, гарантирующих возможность гражданских конвенций. И разница не только в обозначаемых предметах. Хотя эти понятия тесно связаны между собой, у них разные сроки жизни. Явления бронзового века заявили о себе ещё в середине ХХ столетия, в период раннего постмодерна, если не раньше (творчество Заболоцкого, Бродского, Охапкина и др.). Тогда как аксиомодерн до сих пор не наступил. Хотя признаки исчерпанности его предшественника, постмодерна, как мне представляется, уже вполне различимы. Они связаны с архаизацией культурной и социальной жизни, с ростом радикализма, фундаментализма, квазирелигиозности, различных форм информационной агрессии и информационного контроля.

Дмитрий Савельев справедливо пишет: «Мы говорим уже не только об искусстве постмодерна, но и об экономике постмодерна, результаты которой не зависят напрямую от затраченных трудовых усилий. Политика постмодерна щеголяет перьями политтехнологий и оранжевых революций. Мы живём в информационном обществе и виртуальной реальности». Всё верно. Вот только экономическая база постмодерна, связанная с безудержной накачкой спроса, деривативами, финансовыми спекуляциями, политическим спектаклем и явлениями «информационной экономики», сегодня испытывает глубочайший с начала ХХ века кризис, из которого не видно выхода.

Лично для меня более существенным вопросом является вопрос не о факте исчерпанности, а о том, что именно будет «после постмодерна» – аксиомодерн или что-то ещё. Но это тема отдельного разговора. И конечно, корень «модерн» вовсе не означает, как предположил мой оппонент, что «аксиомодерн зовёт нас от постмодернизма обратно к модернизму». Ни в коем случае. Во-первых, аксиомодерн «через голову» постмодерна противопоставляет себя модерну в историческом понимании термина (эпоха Нового времени), а не модернизму – направлению в искусстве ХХ века. И связь с модерном остаётся в том смысле, что научно-критическое мышление, изрядно «просевшее» в массах в эпоху позднего постмодерна, займёт подобающее ему место, однако это не отменяет подчинённости данного мышления принципам более высокого морально-этического уровня.

Протоиерей Дмитрий Савельев прав, делая вывод: «за словом «аксиомодерн» стоит не столько констатация, сколько призыв. Александр Щипков настойчиво призывает художников к очередной смене вех». Да, призываю. И не только художников. Смена вех неизбежна, от нас лишь зависит, в какую сторону она будет происходить. В сторону аксиомодерна или новой пещерной эпохи. Пока ещё выбор за нами.