90 лет со дня рождения Василия Шукшина, писателя, кинорежиссёра, сценариста, актёра. В этом году и 45 лет со дня его смерти.

За эти годы потускнели многие его фильмы, а романы «Я пришел дать вам волю» и «Любавины» давно и прочно канули в Лету. Но «Калину красную» люди смотрят до сих пор с большим удовольствием, а рассказы без конца переиздаются, раскупаются, читаются и перечитываются. Самое это имя – Шукшин – произносится с придыханием, считается, что он в сокровищнице отечественной культуры двадцатого века. Это действительно так, и спорить бессмысленно.

Самый удачный шукшинский жанр – полурассказы-полуанекдоты и сегодня – хочется сказать, поддаваясь современным языковым тенденциям, – актуальны. Мастерство Шукшина-новеллиста со временем нисколько не утратило своего блеска. Нынешним беллетристам, лауреатам нескончаемых премий, тонущим в охапках слов, как в ворохах инфляционных денег, следовало бы поучиться у Шукшина умению быстро и ясно сложить человеческий образ, коротко и ёмко нарисовать пейзаж. Посредством кратчайшего даже диалога уловить настроение героев и передать читателю.

Но не это, или, точнее, не столько это я имел в виду, когда говорил об «актуальности» Шукшина.

Тема, к которой автор обращается очень настойчиво, едва ли не в каждом своем рассказе, – это урбанизация России. Урбанизацию он осуждает, видит в ней медленную, но верную гибель. «Нет, это город их доводит до ручки. Они там свихнулись все» («Охота жить»).

Можно поиронизировать над такими пассажами. Между тем это нешуточная тема. Шукшин не понаслышке знал, что такое раскрестьянивание и последующее умирание деревни, вполне осознавал всю трагедию слома народной души. Ибо, как написал ещё один талантливый выходец из деревни, представитель воспетой Вадимом Кожиновым «тихой лирики» Анатолий Передреев: «Околица родная, что случилось?/ Окраина, куда нас занесло?/ И города из нас не получилось, / И навсегда утрачено село».

Извечный российский коллективизм в двадцатом веке на глазах разлагался (а на самом деле он разлагался в душах людей), но до индивидуалистического сознания было далеко, как далеко и теперь. Люди утрачивали крестьянскую мудрость, а городская культура к ним не прививалась, если не считать, конечно, более модные шмотки и стрижки. Двадцатый век – век всемирной плебеизации – для России имел особенно пагубные последствия. На Западе всегда превалировала форма, да и содержание, в общем, всерьёз не искоренялось. У нас сложилось горестное положение и в первом, и во втором случае. «Роевое начало» (гр. Лев Толстой) размыкалось, и сколько умных, трудолюбивых «пчёл», не нашедших себя в одиночестве, в индивидуализме, разбивались в полёте, терялись, изнемогали. Вся «деревенская проза», в сущности, об этом, да и «тихая лирика» тоже.

Мужики «от сохи», они больше чувствовали, чем мыслили. Неудивительно, что в метафизическом смысле город представлялся им злом (что, впрочем, не мешало им самим стремиться к городскому комфорту). В «Охоте жить», одном из лучших шукшинских рассказов, парень, совершивший побег из колонии и забредший к старику-охотнику на зимовье отогреться и подкормиться, является прямым олицетворением этой злой силы. «...Ты не знаешь, как горят огни в большом городе, – говорит он взахлёб, – они манят». Потом он убьёт старика, отогревшего его, накормившего, спрятавшего от милиции.

Но даже этот рассказ не производит такого тягостного впечатления, как рассказ «Осенью». До чего же он искусно написан! Можно сказать, в нескольких абзацах – любовь до гроба и две судьбы, так зримо очерченные.

Но судьбы эти простенькие. Это не судьбы князя Андрея Болконского и графини Наташи Ростовой. И здесь встаёт вопрос насущный и жестокий: каково качество «человеческого материала» в шукшинских произведениях? Скажем откровенно: оно невысокое.

Вот ещё один прославленный рассказ – «Материнское сердце». Когда-то в частной беседе, я помню, литературовед Сергей Куняев возмутился «Окаянными днями» Бунина, мол, так издевательски писать о своём народе!.. Не русофоб, не барин, Василий Шукшин, сам того не желая, этим рассказом выставил расейского человека в свете худшем, чем это сделал бы Владимир Войнович. Его солдат Иван Чонкин сообразителен, предприимчив, шукшинский Витька Борзенков хвастун и повеса («Шик-блеск-тру-ля-ля», – всегда думал он, когда жизнь сулила скорую радость»), дебошир и трус, чуть что прячущийся за подол престарелой матери.

Но и этот персонаж терпимый. Настоящую беду представляет паромщик Филипп из упомянутого уже рассказа «Осенью». «Он сейчас думал, как унять этих американцев с войной. Он удивлялся, но никого не спрашивал: почему их не двинут нашими ракетами? Можно же за пару дней всё решить». Здесь приходит на память одна-единственная фраза, фраза Александра Сергеевича Пушкина: «Боже, до чего грустна наша Россия!»

Поразительно при этом, с каким бодрым оптимизмом относится Шукшин к своим «чудикам». Он словно упивается их неразумными словами, их взбалмошными поступками. И это неопровержимо свидетельствует о его собственной душевной незрелости и философско-психологической близорукости.

Время действия рассказов – шестидесятые – семидесятые годы. Какие лихие ветры подуют через полтора десятка лет, мы теперь знаем. Сколько угодно можно жаловаться на коварство каких угодно разведок мира, из-за которых оказалась «Россия в обвале» (А. Солженицын), но ведь причина прежде всего и больше всего в низком качестве «человеческого материала». Все эти Витьки Борзенковы, все эти Егоры Прокудины и синеглазые Любки из «Калины красной» оказались в погибельной растерянности. Они не ожидали и не знали о иезуитски-искушённой западной культуре. Если кому-то покажется, что я опорочиваю «народ», то призову в свидетели и союзники «патриота из патриотов» Александра Проханова. В документальном фильме «Солдат империи» (посвящённом его жизни и творчеству) он сказал просто и честно о том, что советская империя не была защищена тонкой плёнкой гуманитарного сознания и отсутствие этой призрачной на первый взгляд оболочки оказалось решающим в катастрофе страны.

Нам следовало бы помнить эти печальные уроки: героев Проханова, оголтелых и наивных в своём патриотизме, доверчивых, как дети, простолюдинов Шукшина.

Я говорил выше о новеллистическом мастерстве Шукшина. Достичь мастерства, живописуя такую душевную простоту, не слишком сложно. Впрочем, есть в России и другая точка зрения. Что не нужна никакая искушённость, ибо «блаженны нищие духом», достаточно лишь того, чтобы художник – слова ли, кадра – был на стороне добра. Что же, Шукшин никогда не сомневался в конечной победе добра, старался по мере отпущенных сил ему содействовать. Рассказ «Охота жить» является прямой иллюстрацией его мировоззрения. Он понимал добро буквально и естественно, к нему относил тепло, а не холод, милосердие, а не жестокость. Пока Томас Бернхард немел и корчился в ледяной «Стуже» вплоть до «Да не приидет Царствие Твое!», Шукшин прославлял – перефразируем Цветаеву – «жаркой калины горькую кисть». Он был, конечно, человеком своей эпохи, советским человеком, а по сути христианином.

И люди откликнулись и до сих пор откликаются на утверждение простых и ясных шукшинских – и христианских – истин.

Беда ли, что он сказал об этом совсем скромно, непритязательно?

Как сумел, так и сказал.