На вопрос: «Есть ли сегодня в России литературная критика?» – невозможно дать однозначный ответ. Существует целая армия филологов, обожающая терминологию и готовая с её помощью проанализировать любой текст. Есть рецензенты, на заказ или по просьбе то ругающие, то восхваляющие коллег-писателей. Но критика, то есть независимого обозревателя выходящей литературы, честно и в доступной для читателя форме анализирующего произведение, авторский стиль и авторскую осведомлённость, – такого критика, в общем-то, нет. Счастливое исключение составляет Александр Кузьменков. Но одному ему просто не под силу охватить разросшуюся, как кусты шиповника, отечественную словесность. Те же, кого мы привыкли называть критиками, а по сути – филологи и рецензенты, не просто не занимаются своим делом, но зачастую откровенно вредят.
Критики любят повторять: «прекрасный стиль…», «чудесный язык…» Но редко подтверждают свои восклицания примерами. В том-то и дело, что современный писатель зачастую вовсе не владеет литературным языком. И в деградации отечественной словесности виноваты в первую очередь критики. Это с их не то что молчаливого согласия, а велеречивого славословия посредственные, не слишком талантливые и умные и даже не очень мастеровитые авторы стали сегодня лучшими писателями России. В то же время множество действительно хороших писателей до публики просто не доходят. Это именно с подачи критиков отпала для писателя необходимость владеть языком как инструментом. С подачи критиков стало нормальным писать кое-как. Критик развратил писателя. Почему? Потому что наиболее удачливые критики стали лакеями книгоиздательского бизнеса. Те, кому повезло чуть меньше, открывают перед бизнесом, как перед тучным барином, двери в надежде получить монетку славы. Другими словами, проще всего примазаться к «раскрученному» писателю, чтобы и на себя обратить внимание. Можно примазаться и ругаючи. Но ведь и ругать нужно уметь, поскольку необходимо понимать, на что обратить читательское внимание, необходимо обладать кругозором, необходимо и самому иметь чувство языка, чтобы судить об авторском стиле. Хвалить же гораздо проще, достаточно просто сообщить, что некто – прекрасный стилист и пишет не хуже Чехова.
О литературе, как и о любом другом искусстве, можно говорить, отвечая на вопросы «о чём» и «как». Прежде чем рассуждать, о чём произведение, важно увидеть и понять, как оно сделано. Есть такая легенда об И.Е. Репине: когда к нему приходил художник и называл себя абстракционистом, Репин просил нарисовать лошадь. Если художник не справлялся, Репин выгонял его, будучи уверен, что такой «абстракционизм» – от неумения рисовать. Умение рисовать, владение техникой рисунка – это основа изобразительного искусства. Владение словом – основа искусства слова. Если пишущий человек не владеет словом, не имеет так называемого чувства слова, писатель из него никудышный. Примеров косноязычия бывает довольно и в школьных сочинениях. Не раз эти ошибки школьников публиковались и становились предметом всеобщих насмешек. Вот лишь несколько из них: «Когда туман рассеялся, князь увидел татаро-монгольское иго»; «Великий писатель Лев Толстой одной ногой стоял в прошлом, а другой приветствовал настоящее»; «Ёж, жаба и ласточки помогают садовнику поедать насекомых».
А вот примеры из сочинений современных писателей, лауреатов, кстати, многих премий: «Голубев так и этак пытался проникнуть внутрь, и пока подпрыгивал и лез, выпил всю водку» (О. Славникова, рассказ «Русская пуля»); «…Лесные пожары в Забайкалье, катившиеся огненной стеной…» (О. Славникова, рассказ «Вещество»); «Наши девушки целомудренны, а многие невинны» (О. Славникова, роман «Лёгкая голова»); «Он развёлся с женой, питался на пенсию своей матери» (З. Прилепин, роман «Санькя»); «Первое, что делает деревенский житель, всю жизнь вкалывавший до бесчисленного пота…» (З. Прилепин, роман «Санькя»); «В городской душной заразе сигарета идёт за милую душу, а в деревне, когда лёгкие получают полный разлив свежести, никотин сразу становится неуместным» (З. Прилепин, роман «Санькя»); «Галя сидела в гимнастёрке и больше без всего» (З. Прилепин, роман «Обитель»); «Всё это играло не меньшее, а большее значение» (З. Прилепин, роман «Обитель»); «Насладившись заключёнными в янтарь богатством природы» (И. Абузяров, роман «Мутабор»). И так далее, и тому подобное. Не многим лучше, не правда ли? И это не опечатки, не шероховатости и не ошибки, пропущенные редактором. Это стиль, кочующий из книги в книгу. Это стиль, который хвалят и справа, и слева, убеждая почтеннейшую публику, что так написали лучшие российские писатели современности. Но если мы ратуем за такую литературу, тогда всё прекрасно, не о чем и горевать. Непонятно только одно: почему нам так не нравится, что власть нас обманывает, что не хочет совершить геополитический прорыв, что узаконивает либеральную экономическую модель и пр., пр., пр.? Почему мы недовольны, когда мы сами – такие же? Каждый из нас на своём месте не хочет честно и добросовестно заниматься своим делом. Но тогда зачем удивляться, что того же не хотят другие? Вас, господа критики, устраивают в русской литературе «бесчисленный пот», «полный разлив свежести», который получают лёгкие? А кого-то вполне устраивают чьи-то там нищета и бесправие. Конечно, это не одно и то же. Просто видеть чужую наглость, чужой непрофессионализм и чужую алчность нам невыносимо. А вот со своими мы как-то уж очень легко уживаемся.
Критику ли не знать, что литературный, художественный язык – это первое сущностное качество художественной литературы? К сожалению, сегодня художественному языку уделяется критикой всё меньше внимания. Юрий Павлов, например, утверждает, что нет никакой деградации художественного слова, о чём свидетельствует, в частности, творчество З. Прилепина. То есть порассуждать абстрактно – это пожалуйста. И вот порассуждали критики о проблемах литературы и пошли дальше хвалить косноязычие, а по сути – добивать нашу несчастную литературу. Остаётся надеяться, что литература выживет и сохранится не благодаря критике, а вопреки ей.
Без художественного языка, без индивидуального почерка нет писателя и нет, соответственно, художественной литературы. Но кроме владения языком писатель должен уметь создавать миры. Литература – это и есть параллельные миры. Только в настоящей художественной литературе – это живые миры. Они могут быть населены кем угодно. Но читая, не остаётся сомнений, что существа из этих параллельных миров живые, что они ходят, дышат и говорят именно так, как должны это делать. В живых мирах нет места шаблону или ходульности, зато всё здесь происходит, подчиняясь внутренней логике. А если и появляется ходульность, то она всегда логически обоснованна и преподнесена так, что читатель верит: иначе и быть не могло. Все персонажи – как в жизни – имеют своё лицо, свой характер, свои достоинства и недостатки, разговаривают, в конце концов, каждый по-своему. Кроме того, художественная литература говорит языком образов, пряча многое в детали, цвета, символы. Всё это, конечно, нужно уметь прочитывать. Беда в том, что прочитывать зачастую нечего, да и некому.
И конечно, произведение литературы – это всегда что-то цельное, служащее общему замыслу. Это может быть самый крутой авангард или самая немыслимая абстракция, но цельность – проявление способности видеть целое, а не куски, и потому она никак не связана со стилем и подходом. Разорванное, нецельное повествование – всегда признак плохой литературы, слабой одарённости автора, неумения подчинить своему замыслу повествование.
Вот это, пожалуй, главное, что отличает художественную литературу от схожих по форме занятий. При этом литература может быть и серьёзной, и чисто развлекательной, и какой-нибудь экспериментальной. Главное, чтобы это было живое, цельное повествование, написанное хорошим языком. Если же художественная литература учит худому – это вовсе не обязательно свидетельствует о том, что перед нами не литература. Не нужно путать литературу с моралью. Сегодня очень много появилось православных писателей, пишущих о святых угодниках или о том, как человек ходил-ходил мимо церкви, а потом решил в неё зайти… К литературе это, как правило, не имеет никакого отношения. В то же время и большой художник может служить Злу, и это уже на совести художника.
Но вернёмся к нашим… критикам. Ну нет сегодня критиков, которые, как, например, Белинский, читали бы не своих приятелей и не тех, кто готов платить за рецензии, не тех, кого «продвигают» по самым разнообразным, не связанным с литературой мотивам – от родственных до политических, – но общий массив литературы. То есть книги, издаваемые не только ЭКСМО и АСТ, но и множеством других издательств. И читали бы опять же не корысти ради, а для объективной оценки; для того чтобы представить действительный обзор литературы, а не повторять как мантру навязший в зубах список; чтобы объяснить читателю, на что стоит потратить время, а от чего следует держаться подальше. А также и для того, чтобы в литературе существовала некая планка, ниже которой опускаться автору не следовало бы. Но как относиться к ведущим и всем известным критикам, которые поют осанну «раскрученным», но плохим книгам? Что это, как не вредительство? Зачем это делается? Зачем плохое настойчиво выдаётся за хорошее? Если учиться музыке на расстроенном инструменте, можно подвергнуться риску испортить слух, потому что настоящее «до» вскоре будет восприниматься как «до-диез». Если читать то, что нахваливают критики, можно в скором времени и ресторанное меню принять за изящную словесность.
Забавно, например, читать отзыв В. Толстова о «Мутаборе» И. Абузярова: не за что хвалить, а надо. И тут уж появляются и «летучий вдохновенный стиль», и «безусловное литературное обаяние». Одним словом, много воздуха, экспрессии…
Только хочется обратиться к этим критикам: неужели вы не понимаете, что, перечисляя через запятую на авторитетных площадках плохие романы плохих писателей, вы убиваете литературу? Вы, которые твердите о «литературоцентричности» России, не совершаете ли вы преступление, разрушая эту самую центричность? Конечно, пусть будет много писателей – и хороших, и разных. Но зачем чёрное выдавать за белое? Утверждая на примере малоодарённых авторов, что есть ещё порох в пороховницах, вы разрушаете или опрощаете читательский вкус, вы задаёте планку письма и тем самым плодите никудышных, местечковых писак.
Если ничего не менять в литературном процессе, если оставить всё так, как есть сегодня, критика в скором времени обесценится полностью. И не нужно ждать милости от государства. Нужно хотя бы не манкировать своими обязанностями и не называть медийных персон, балующихся литературой, лучшими писателями. Но чем дальше, тем увереннее критик превращается в обслугу книгоиздательского бизнеса. А в этом случае критика как жанр изживает себя. Критик должен ориентировать читателя в море литературы, а не перечислять через запятую своих приятелей или, как ему кажется, единомышленников. Сегодня, когда пишут все, это особенно важно. Ни читатель, ни единичный критик не могут охватить весь тот объём литературы, что попадает на прилавки магазинов плюс публикуется в интернете. Пишущих людей стало так много, что для осмысления всего написанного нужно содержать целое министерство критики. Получается какой-то замкнутый круг, преодолеть который можно, только совершив рывок.
Нужны анонимные конкурсы с хорошо и честно продуманной системой судейства, когда не только талантливые вещи получают заслуженно высокую оценку, но и халтура с макулатурой называются своими именами.
Тов. Захар! Не обижайтесь на ЛГ, это - сбой.
А кому любится прилепинская Санькя, тому полюбится и сапог, полный горячей водки (или водкой, как у Прилепина). Прилепину можно быть не в ладу с падежами. И не только ему, но и его редактору.
Такие ошибки расхолаживают читателя.
Сбой это, или не сбой - Вы-то откуда это знаете?
Вы что-то здесь значите? От Вас что-то зависит в ЛГ?
Дальше читать не стал. Классика! "Проезжая мимо станции,
у меня слетела шляпа..."
Так сложно написать критику на книжку. Дело не в том, что она получится не как у Белинского. Критика споткнется на первых же подступах к литературе. Да и кому она нужна? Издателю? Редактору? Всей этой дружной и согласованной системе? Кого и за что критиковать? За ее величество Литературу? Но она тоже золушка и даже хуже, она подстилка, которую может иметь каждый литературный сутенер. У нас много талантов в чем угодно, но современная профессиональная система шоу-бизнеса (спорта, искусства) построена таким образом, что выгоднее вкладываться в одного-двух человечков годами, чем ежегодно менять их на новых, и те самым ставить свои доходы под сомнение. Требуется не результат, а стабильность доходов. Середнячки, усредненность. Гениальность, она же не существует без ничтожества. Но в толерантном, унитарном, усредненном обществе нет ничтожеств - их заменяют нецелевые расходы, эффективные менеджеры, чувства (религиозные, профессиональные). Откуда же у нас возьмутся гении, если нет злодейства?
Да у каждого писателя есть стиль "прилепенский", "нижегородский"… Не в этом проблема. Пусть стиль будет каким угодно, но если у людей нет выбора, то они будут "хлебать" тот, который есть - единственный, безальтернативный. Да, у нас много хороших писателей, которые на голову выше, приведенных в статье. Но они лишние в этой системе. Если у телеги четыре колеса, зачем пятое?
Критика нужна везде, не только в литературе, но когда у людей появились "чувства" в законе они потеряли способность, как к собственному критическому анализу, так и к критике в свой адрес.
Теперь что касается критиков: может быть, Александр Кузьменков и счастливое исключение для кого-нибудь, но, тем не менее, его тексты прошли как дежурные - никакого впечатления. А почему - ни слова обо Льве Пирогове? Он - то уж как критик выше всех упомянутых! Или его имя - под запретом на страницах ЛГ, как в советское время имя Ивана Алексеевича Бунина? Бедные читатели: ешьте, что дали!!!
Дж. Свифт в эссе «Сказка бочки» довольно прошёлся по древней теме, которую, благодаря нему, можно считать заклятой. Это «Раздел 3, ОТСТУПЛЕНИЕ КАСАТЕЛЬНО КРИТИКОВ». (По-моему суждению дилетанта, неявных издёвок в адрес неистребимого племени предостаточно, но совершенно очевидно, что автор сознаёт, что он сам на острие своей критики. Впрочем, то что он «сознаёт», у него зачастую в третьем измерении).
Из пространного текста выдерну несколько цитат (без возможности повторить наклонный шрифт, употреблённый автором местами, а некоторое закавычу).
«Со стыдом сознаюсь, что сделал непростительное упущение, зайдя уже так далеко и ни разу не обратившись к милостивым государям критикам с укоризненными. просительными или задабривающими речами. Чтобы несколько загладить этот прискорбный промах, почтительно позволяю себе преподнести им краткую характеристику их природы и их искусства, где я исследую происхождение и генеалогию слова в общепринятом его значении и даю самый беглый обзор состояния критики в древности и теперь.
«Словом «критик» (кавычки означают наклон букв — прим. моё) некогда обозначались три весьма различных рода смертных... Так назывались прежде всего люди, придумавшие и наложившие на себя правила, при помощи которых вдумчивый читатель способен судить о литературных произведениях, образовать свой вкус для правильного распознавания возвышенного и прекрасного и отличать подлинную красоту содержания или формы от бездарного обезьяньего подражания ей...)
«Далее, словом «критик» обозначали тех, кто возрождал древнюю литературу, очищал её от червей, плесени могил и пыли рукописей…»
Третьим и благороднейшим видом является «истинный критик», род которого гораздо древнее предыдущих. Каждый «истинный критик» полубог от рождения...»
«…Эти рассуждения приводят к тому точному определению «истинного критика»: истинный критик есть искатель и собиратель писательских промахов... Их («эта древняя секта») воображение до такой степени поглощено и наполнено этими чужими недостатками, что с чем бы они не имели дело, в их собственных писаниях всегда просачивается квинтэссенция дурных качеств, и в целом они лишь кажутся экстрактом того, что послужило материалом для их критики».
«Нет никакого сомнения, что институт истинных критиков был совершенно необходим для республики наук и искусств. Ибо все человеческие дела, по-видимому, можно разделить так, как их делил Фемистокл и его друзья: один пиликает на скрипке, другой обращает маленькие деревни в большие города, а кто не имеет ни того ни другого, того нужно попросту вышвырнуть вон со света. Желание избежать подобной кары послужило, несомненно, послужило первым толчком к появлению на свет племени критиков, а так же дало повод их тайным хулителям пустить клевету, будто истинный критик есть нечто вроде ремесленника, которому обзаведение нужными инструментами обходится так же дёшево, как портному;.. чтобы составился законченный учёный, требуется, по крайней мере, столько критиков, сколько нужно портных, чтобы получился человек; наконец они не уступают друг другу в храбрости, и оружие у них почти одинаково. Многое можно возразить на эти возмутительные инсинуации, и я категорически утверждаю, что все эти уподобления совершенная ложь; напротив, для того чтобы вырваться из лап критиков, надо выложить куда более наличными, чем спасаясь от любой другой корпорации».
«Приведу в заключение три правила, которые могут послужить и характеристикой современного истинного критика (без наклонного шрифта…), позволяющей отличить его от самозванца, и прекрасным руководством для достойных умов, посвящающих себя столь полезному и почётному искусству.
Первое: в противоположность всякой иной умственной деятельности, «критика» бывает самой правильной и удачной, когда она результат первого впечатления «критика»...
Второе: «истинных критиков» узнают по их манере увиваться вокруг самых благородных писателей, к которым они влекутся инстинктивно, как крыса к старому сыру или оса к сочному плоду. Так и король, выезжая верхом, наверняка оказывается самым грязным всадником всей кавалькады, потому что увивающиеся за ним царедворцы сильнее всех забрызгивают его грязью.
Третье: «истинный критик», читая книгу, подобен собаке у стола пирующих, все помыслы которой устремлены на бросаемые объедки и которая поэтому больше рычит, чем меньше костей в кушаньях».
Так что, дорогие соотечественники, садитесь и изучайте Французский! Немецкий! Болгарский языки и ИЗУЧАЙТЕ ТЕОРИЮ АНАЛИЗА! НЕ ЗАБУДЬТЕ И ХРИСТО ТОДОРОВА,чьи теории мною переведены с французского на русский! ( см. БЛОГ Л.Т.)
Необходимы и знания философов! БИБЛИИ! КОРАНА! БОЛЬШОГО КОЛИЧЕСТВА РЕЛИГИЙ, ГЕНЕТИКИ! ИСТОРИИ! и Т.Д.
Благодарю г- жу Светлану Замлелову за её ПРИЗЫВ к серьёзному отношению как написания литературного произведения, так и подхода к нему со стороны литературоведов, так и специалистов анализа литературного текста.
Приветствую и «анонимные конкурсы» Геннадия, и – даже! – «Отмените премии-гранты-гонорары» «Того, кто», и многое – Вануки. Хотя совершенно не приемлю анонимности.
Не отрекаюсь от давеча сказанного мною: «настоящий, Русский, литературный критик – это прежде всего – душа и сердце! Всё прочее – вторично». Сказанного ВЯЧЕСЛАВУ ЛЮТОМУ. Думаю, он напрасно не упомянут Светланой Замлеловой.
Оглушила, вернее, – оглоушила меня, сирую, Лорина Тодорова. Я и не предполагала, что мне, читателю с почти 70-летним стажем (заметьте, со строчной буквы!), что-то должно позволить «"войти" в Авторское подсознание и понять особенности мышления того или иного анализируемого Автора». И уж «на базе каких лингвистических законов интегрируется текст», право, всё равно. А вот – «ТЕРМИНАЛОГИЯ», «ВСПОМИНАТЫХ МНОЮ» и пр. – не всё равно. Как и категорическое: «Русская литературная критика по своей сущности совершенно инвалидная», напористый укор в безграмотности «сегодняшних русских литературных критиков»…
Да, читаешь (или слушаешь на конференциях, Чтениях) иных любителей «терминалогии» и закрадывается мысль: нарочно они, что-ли, «эти великие "корректоры текста"» «мешают введению <…> под кровы домов» (В. Розанов. Возврат к Пушкину, 1912), в сердца, души наши настоящих Русских поэтов, писателей?
Да, встречаются сегодня «титулованные критики-поэты», сродни известному N Марины Цветаевой.
Напомню.
МАРИНА ЦВЕТАЕВА: «Первая обязанность стихотворного критика – не писать самому плохих стихов. По крайней мере – не печатать.
Как я могу верить голосу, предположим N, не видящего посредственности собственных стихов? Первая добродетель критика – зрячесть. Этот, не только раз – пишет, а раз печатает – слеп! Но можно быть слепым на свое и зрячим на чужое. Бывали примеры. Хотя бы посредственная лирика громадного критика Сент-Бева. Но, во-первых, Сент-Бев писать перестал, то есть поступил по отношению к себе, поэту, именно как большой критик: оценив, осудил. Во-вторых, даже – пиши он дальше, Сент-Бева, слабого поэта, покрывает Сент-Бев, большой критик, вождь и пророк целого поколения. Стихи – слабость большого человека, не больше. В порядке слабости и в порядке исключения. Большому – чего не простишь!
Но вернемся к достоверностям. Сент-Бев, за плечами которого большое творческое деяние, стихи писать перестал, то есть – поэта в себе отверг. N, за которым никакого деяния нет, не перестает, то есть на себе, как на поэте, упорствует. Сильный, имевший право на слабость, это право презрел. Слабый, этого права не имевший, на нем провалился.
– Судья, казни себя сам!»
И – ещё, у Цветаевой – в скобках: «(Что стихи стихотворного, умудренного всеми чужими ошибками, критика, как не образцы? Не погрешности же? Каждый, кто печатает, сим объявляет: хорошо. Критик, печатающий, сим объявляет – образцово. Посему: единственный поэт, не заслуживающий снисхождения – критик, как единственный подсудимый, не заслуживающий снисхождения – судья. Сужу только судей.)» (М. Цветаева. Поэт о критике, 1926).
Так что, вряд ли стоит отчаиваться. Добить «нашу несчастную (?! – Л.В.) литературу» не получится. Да, «литература выживет и сохранится не благодаря критике, а вопреки ей». Классическую, лучшие образцы «серебряного века», советской – не отменить. И законы диалектики, в частности, – «закон перехода количественных изменений в качественные» – не отменить никому.
Меня более волнуют судьбы учителей и работников библиотек – тех, поистине, «малых БОЛЬШИХ людей Отечества». Вот где – передовая нашего Фронта!
Вдохновленная Михаилом, закончу розановским: «К Пушкину, господа! К Пушкину снова!.. Он дохнул бы на нашу желчь – и желчь превратилась бы в улыбки. Никто бы не гневался на "теперешних", но никто бы и не читал их». Думаю, как нельзя более, – актуально.
С уважением, Л. Владимирова (Одесса).
Текст Замлеловой для внутреннего, клубного обсуждения, не более того. И ЕГЭ ни при чём – он только индикатор, который фиксирует всё более низкие показатели.
Фразу из романа З.Прилепина «Обитель»: «Галя сидела в гимнастёрке и больше без всего» хотелось бы разобрать предметней. По-моему, она обдумана автором, вполне допустима, поскольку усиливает воображение читателя. А вот другой текст оттуда же: «Галя кое-как поставила недопитую кружку чая» уже вызывает недоверие к автору и снижает азарт читателя.
В своём романе автор «Обители» сформулировал несколько концептуальных, я бы сказала, политически важных тезисов, среди которых: «Я очень мало люблю советскую власть. Просто ее особенно не любит тот тип людей, что мне, как правило, отвратителен», и за это я прощаю автору «Обители» все «недопитые кружки».
Тексты Ал.Кузьменкова и работы Л.Пирогова – это, конечно, подарки для читателя.
Подарки все любят.
Чтобы оставить комментарий вам необходимо авторизоваться