Я хочу, чтобы об этом поэте знали все. Она не успела стать членом Союза писателей. Не успела стать известной – вышло лишь три тоненьких сборника. Её не могли встретить на улице. Себя она называла пленницей закатной тишины. Тишина довлеет над Вероникой Картузовой и после её ухода из жизни. Просьбу присвоить имя Вероника Кардымовскому интернату, где она, прикованная к инвалидной коляске, провела десять лет после смерти матери, подписанную более чем пятьюдесятью поэтами и писателями Смоленщины, администрация района проигнорировала.
2016 год. Весна. Неожиданно позвонил друг:
– Ты знаешь поэта Веронику Карат? Это твоя тема. Живёт в интернате в Кардымово. Успей!
Я не стал задавать вопросов про последнее слово «Успей!». Если друг сказал, значит, нужно торопиться…
Интернат для престарелых и инвалидов в посёлке Кардымово знали все. Последнее пристанище людей перед встречей с небом. Тишина. Всё чисто и чинно. Три светлые высокие берёзы у ограды из охристого кирпича, ухоженный двор и множество клумб. Несмотря на затянувшиеся холодные дожди, пёстрое разнотравье рвалось из мокрой земли, как будто сама природа старалась сделать всё, чтобы перевалочный пункт из жизни в другое измерение был похож на вечную весну.
Перед тем как встретиться с Вероникой Картузовой, взявшей псевдоним Карат, я изучил её автобиографию, рассказанную будто бы с насмешкой перед концом, фатальность которого была известна заранее: «…хочу, чтобы я была последней на этой Земле, кому выпала такая участь! В роду не было насильников, убийц, а я наказана, как зверь последний… у меня пропадает подвижность конечностей, непередаваемая слабость… Сплю в одежде, но под тонким пледом, потому что даже самое лёгкое одеяло стало неподъёмным. А ещё я почти онемела, говорю тихо-тихо, дыхания хватает на одно –четыре слова…»
Перед её кроватью стоит шкаф. Он заставлен книгами и подарками. Несколько иконок из церковного ширпотреба, огарок свечи и множество детских поделок: человечки, ёжики, куколки с нарисованными простым карандашом глазками, бровями, носом и улыбающимся ртом. Бумажные цветы и картонный домик. Маленький, словно пряничный. Забыв про её слабые мышцы, протягиваю свою книгу с дарственной надписью. Она улыбается, дотрагивается до обложки, но слабые пальцы не в силах удержать тяжёлый том, и книга падает на пол…
Лицо у Вероники аскетически-бледное, как у узника подземного каземата. Она сидит на кровати, скрестив ноги, чтобы держать слабое тело в равновесии. Чуть согнутые худощавые плечи и тонкие прозрачные ладони, в которых не осталось сил держать авторучку. Единственный рабочий палец онемевших рук стучал по клавишам компьютера. Случайные ошибки не исправляла, это делали девушки, которые перепечатывали созданное стихотворение набело.
Опять глаза, опущенные долу,
Не видят разрумяненный закат.
Ещё для сердца памятны уколы,
Которыми любовь вливает яд…
Не верится, что всё, чего не знаю,
Могу и вовсе в жизни не узнать,
И на молитвы глупо уповаю,
Пора уже привыкнуть выживать.
Быть может, зря всегда сижу поникнув,
Не поднимая к небу головы.
Быть может, я когда-нибудь привыкну
Быть пленницей закатной тишины…
Веронике нельзя было не удивляться. Как она, последние десять лет прикованная к постели рассеянным склерозом (кстати, он не имеет отношения ни к старческому склерозу, ни к рассеянности внимания), связанная с миром лишь через мутное окно, вылавливала жизненные метафоры? В каких закоулках мозга находила слова, полные оптимизма? Как могла рождать строки, будто прожила жизнь Джульетты или Офелии?
…Пей меня – я напиток горячий,
Крепкий, пряный и даже хмельной,
Аромат мой с годами всё ярче –
На фантазии зрел неземной…
У Достоевского в его черновых записках есть фраза: «Что такое время? Время не существует, время есть цифры…» В интернате времени не было. Было общее расписание: завтрак… обед… ужин… сон… и ожидание. Ожидание утра, когда увидишь непроснувшегося соседа и горько подумаешь: «Завтра им буду я?» У Вероники день был другим: завтрак, стихи, стихи, стихи… обед, стихи, стихи, стихи… ужин, стихи, стихи, стихи… Она была самым младшим обитателем этого приюта. Младше других в два, а то и в два с половиной раза.
Через месяц после первого посещения я приехал вновь с твёрдым намерением провести встречу с обитателями интерната и рассказать им об изыскательских экспедициях, в которых участвовал, и о музее смолян-первопроходцев. В глаза сразу бросилось отсутствие трёх берёз. Тонкий слой свежих опилок, словно от перепиленной кости.
Веронику принесли в кресле. Я говорил и следил за ней, за тем, как ловила она рассказы о пустынях и горах, о жажде, когда выражение «полцарства за глоток воды» становится не просто красивой фразой. Человек высыхает, как насекомое, постепенно превращаясь в мумию при ясности ума: перегрызает свои вены, чтобы создать иллюзию влаги на разбухшем языке. Это было похоже на жизнь Вероники.
Когда пришло время вопросов, неожиданно вскочила сухонькая старушка в туго завязанном платочке и закричала так гневно, словно застала меня с ножовкой в руках у поверженных стволов:
– Почему спилили берёзы? Вы, писатели, должны знать всё!
Неожиданное обвинение. Я скорее мог ответить на вопрос «Кто будет следующим президентом?» или «Куда садились ласточки, когда не было проводов?». А вот ответа на вопрос, зачем неизвестные вандалы срубили берёзы, которые были частью жизни обитателей интерната, я не знал.
Это была последняя встреча… Как ни старалась Вероника придать лицу радость, у неё это не получалось. Силы оставались лишь на то, чтобы держать уголки губ приподнятыми, тем самым убирая с лица печаль и как бы помогая отдалить разлуку с этим миром.
Она ушла в 42 года, 27 июля 2017 года, на два дня пережив фатальную дату Владимира Высоцкого. Окружённая санитарками, шептала онемевшими губами слова. Только по лёгкому дуновению последних вздохов разбирали слова девочки-сиделки и записывали в тетрадь, чтобы потом расшифровать напутствие поэта:
Прощаю Вам закатов тишину,
Прощаю Вам безмолвие рассветов,
В молитвах снова Вас упомяну,
Чтобы легко жилось на свете этом…
…Прощаю небу холод синевы,
И землю, что не Вас ко мне носила.
И только то, что есть на свете Вы,
Свою любовь я Вам простить не в силах…
Я приехал лишь через сорок дней. Старый Кардымовский погост. Хмарь на небе. Цветки дикого жасмина тяжело висели на сырых ветках. Поминальный обед в тусклом кафе, где преднамеренно убрали все атрибуты вчерашней свадьбы. Звучит реквием. Сдвинутые в угол стулья поставлены друг на друга. Зачем столько стульев? Нас всего десять человек. Ах, да. Вчера была свадьба. Сегодня поминки. Чёрное – белое… Я мял в руках цветы жасмина, непонятно для чего сорванные.
Вероника не успела подарить мне ни одной своей книги из трёх. Они растворились среди любителей её поэзии мгновенно. Сборники вышли благодаря неравнодушным людям. Тонкие. Из всех наберётся чуть больше ста страниц. «Пленница закатной тишины», «Рассвет в подарок» и детские стихи: «Деткам». Но многое ещё не опубликовано. На моей книжной полке место для полного сборника стихов Вероники Карат пока пустует. Заполнится ли эта брешь когда-нибудь?..
Александр Крячун,
член Союза писателей России,
Смоленск
Вероника Картузова (Карат)
Украине
Украина, опомнись, милая!
Разве мы для тебя враги?
Мы же были всегда единые,
Память прошлого побереги!
Оккупантами кличешь, сатрапами,
А фашистов рождаешь ратями.
И какая-то дева карябает:
«Никогда мы не будем братьями!»
Любим мы Шевченко и Гоголя
И веры ведь тоже одной.
А помнишь, как беды Чернобыля
Решали единой страной?
Ты тянешься быть с Европою.
А кем в ней хотелось бы стать?
Будешь Европе «…опою»
И хвостиком льстиво вилять.
Заковать бы тебя объятьями,
Защитить от любого зла,
Никогда мы не будем братьями,
Ты навеки для нас сестра!
26.04.2014
Комната
Пустая, холодная комната
С плотными шторами пыльными,
Кому-то когда-то знакомая,
Но только никем не любимая.
Удушье от воздуха затхлого,
Обои потёртые скомканы,
Давно закрытая наглухо –
Себя я такой вижу комнатой.
Морщины всё глубже, как трещины,
Не личная чья-то, казённая.
Я нерожавшая женщина…
Фактически и нерождённая.
22.06.2011