НА НАЧИНАЮЩЕГО БОГ

На начинающего Бог!

Вещанью мудрому поверьте.

Кто шлёт соседям злые смерти,

Тот сам до срока изнемог.

На начинающего Бог!

Его твердыни станут пылью,

И обречёт Господь бессилью

Его, зачинщика тревог.

На начинающего Бог!

Его кулак в броне железной,

Но разобьётся он над бездной

О наш незыблемый чертог.

Фёдор Сологуб, август 1914

Неизбежность

Я – давно – года три – как убеждён был в неизбежности общеевропейской войны, считал себя подготовленным к этой катастрофе, много думал о ней, но – вот она разразилась, и я чувствую себя подавленным, как будто всё случившееся – неожиданно. Страшновато за Русь, за наш народ, за его будущее… Ясно одно: мы вступаем в первый акт трагедии всемирной.

А.М. Горький, 20 июля 1914

Должны победить

Первая мысль в новом году, первый порыв сердца – да здравствует наша великая армия, завоёвывающая народу жизнь и честь! Да ниспошлёт Господь благословение на мученический подвиг наших сыновей и братьев! На долю их выпало перевернуть ещё одну тяжкую страницу истории и вписать на ней новые бессмертные слова. Новые и вечно старые, пока народ растёт под солнцем. И в 1914 году – уж не знаю, каком от сотворения мира, – народ русский боролся и побеждал. Страшную борьбу эту он перенёс и на следующий год с надеждой победить. Мало сказать: с надеждой – с глубочайшей уверенностью победить, если, конечно, нас не оставит милость Божия и не случится чего-нибудь нежданного-негаданного, вроде татарского обвала семьсот лет назад. Но теперь таких слишком крупных неожиданностей ждать уже трудно. Человечество довольно плотно связано паром и электричеством, все основные процессы в нём наперечёт известны, все действующие силы учтены, и, собственно, ничего трагического врасплох произойти не может.

Последняя, чисто разбойничья попытка использовать неожиданное, схватив соседей за горло, обнаруживает довольно жалкий неуспех. Конечно, ни одна из держав, обороняющихся от тевтонов, венгров и турок, не может сказать, что она вполне подготовилась к наглому нападению, но курьёзно, что и сама нападающая сторона к нему оказалась не совсем готовой. Разве немцы думали, что война затянется на полгода и долее? Разве они воображали, что война потребует сверхсильного от них напряжения и столь непомерных вообще жертв? Истощение снарядов и необходимость вытаскивать из арсеналов старый чугунный хлам не говорит ли о неожиданности, наказавшей самих немцев? И если приходится отбирать у обывателей дверные ручки из меди, задвижки и т.п., то не свидетельствует ли это о жестоком промахе зачинщиков теперешней войны?

Менее роковые недочёты допустимы во всех армиях, однако нельзя же не видеть, что недочёты эти – исключение; правило же таково, что гигантские армии движутся и сражаются с поразительною для таких человеческих масс обдуманностью. В общем, практика войны не посрамила её теории, что касается мобилизации, сосредоточения, развёртывания «вооружённых народов», их снабжения и управления, их связи и основных стратегических начал.

Кое-что новое выяснилось со стороны артиллерии, авиации, броневых автомобилей и т.п., но войска всех народов необычайно быстро привыкают к условиям нового оружия и легко приспособляются к новому бою. Согласно гегелевской кривой прогресса, война в своих новшествах начинает возвращаться как будто к древним приёмам – к осаде защищённых позиций, к броневой обороне, к штыковому бою и т.п. Сражение иногда оканчивается теперь, как в глубокой древности, faute de combattants, за истощением бойцов и оружия. При всей новизне средств и способов борьбы остаётся вечно незыблемым основной двигатель войны – военное одушевление, желание воевать, героический почин. При наличии этого условия победа является вопросом времени.

Побывавшие на передовых позициях говорят, что похожая на ад кромешный война идёт правильно, всё равно как летняя страда. При всех случайностях летней погоды, при зное и грозах, при крайней необходимости спешить необъятная вначале задача постепенно суживается, день за днем отрабатывается определённое количество работы, и, глядишь, в должный срок поля убраны. То же и на войне. Великая косьба и жатва жизней идут, и в конце концов одна воюющая сторона должна будет признать себя разбитой. Если вдали от полей битв, в вечно философствующем столичном обществе могут являться сомнения и колебания, то все возвращающиеся с передовых окопов в один голос утверждают, что дух нашей благородной армии превосходен и уверенность её в победе – полная. Встретим же новый год горячим приветом армии, в которую переселилась как бы вся душа нации, вся её исполинская сила.

М.О. Меньшиков, декабрь 1914

Началась война, спали маски

Произошла странная перемена – жестокая, холодная Англия, расчётливая, изысканная, изнеженная Франция, практическая Бельгия, страна индустрии, и мы – сонный, будничный народ, с утра немытый, на завтра не знающий, что с нами будет, – мы все сбросили эти качества, как временные маски. И до сих пор трудно верить, что тоже маской, сброшенной и навсегда осквернённой, оказалась любимая нами старая культура Германии – её привычный облик – идеализм, романтика, религиозные тенденции (правда, сильно поскобленные и подсушенные Лютером; дай Бог ему не перевернуться в гробу за все теперешние последствия).

Началась война, спали маски, открылись истинные лица людей. Слабые стали милосердными; сильные – героями; и каждый почувствовал, что у него есть родина, которой он ещё не заплатил долга.

Всё случайное, житейское, всё, чем жили изо дня в день, сгорело, поднялось как дым, и только долг, любовь и гнев остались руководителями людей, вчера ещё боявшихся огорчения и боли, сегодня спокойно идущих на смерть. Воистину только трагический дух мог так зажечь сердца.

Когда на другой день войны в пределы Люксембурга прорвались прусские блиндированные поезда – весь Париж украсился флагами и затих; двадцать пять тысяч автомобилей умчались к немецкой границе; остановилось движение в городе, и в ясный августовский день было жутко ходить по улицам, – такой гнев, напряжение, такие трагические глаза были у воинов и стариков, у детей и женщин. Рабочий и сын министра, пресыщенный жизнью франт и уличный вор – гордо, яростно и отважно двинулись на восток, навстречу смерти или последнему освобождению.

В Англии король и Китченер объявляют, что они нуждаются в доброй помощи граждан. И сотни тысяч англичан добровольцев – мудрейших знатоков жизни – перебрасываются на континент. Бельгия, страна потомков Алланов и Фламан, о которых ещё Цезарь сказал, что они «храбрейшие воины севера», отказывается променять свою честь на спокойствие, высылает детей, женщин и королеву за пределы страны и совершает то, перед чем можно только молча преклонить колени. Затем, славянство: но здесь начинается область неожиданностей, чудес и превращений. Сербы, только что утверждавшие, что они совсем не могут воевать, уничтожают австрийскую армию.

Черногорцы – всего несколько тысяч ветеранов – отважно бросаются с гор навстречу лавинам вражеских войск. И Россия, такая ленивая и несуразная, вчера ещё вздыхавшая по немецким порядкам, как о недостижимой благодати, мягкотелая и развалившаяся на своих пирогах и непролазных дорогах, бездольная наша страна, о которой мучилось столько голов, не зная, как же её выворотить из этой грязи, вдруг, в один день, сама подобралась, окрепла, по жилам её пробежал огонь, и мудро, спокойно и весело приняла она на себя половину тяжести мировой войны.

В неделю совершилось превращение, на которое нужно было потратить века. Народ, – его считали униженным, затем таинственным, затем за последнее время просто пропащим, – внезапно поднялся на такую нравственную самобытную высоту, что повёл за собой и города и те лучшие головы, которые мучились, не зная, как его спасти.

Так, обнажив истинное лицо своё, начал крылатый союз войну за освобождение духа человеческого. Враг наш противопоставил все силы механики, чудовищные машины, за сорок лет выработанный план уничтожения Европы и страшное мужество сынов своих, гибнущих сотнями тысяч по одному велению императора.

Но, должно быть, не силой пушек, но могуществом духа, высотой поставленной цели решается война. Мало идти умирать, нужно идти, чтобы побеждать, с верою в правое дело.

Немцы стремительно двинулись двухмиллионной армией в пределы Франции, но неожиданно (только для них, конечно, потому что они вели расчёт на человеческую подлость) Бельгия преградила им путь, решила судьбу войны. С яростью обрушились они на маленькую страну, стёрли её, но гнев их был несправедлив и слеп, поэтому, как ошалелый зверь, они затем попались в ловушку, наскочив на щетину французских штыков.

Действительно, все их действия за прошлые месяца были подобны прыжкам раненого зверя. Они бросали войска то с юга на север, то с запада на восток, хотя занятие Восточной Пруссии серьёзным им ничем не грозило – дорога через Вислу слишком укреплена.

Мир уничтожает теперь первопричину зла – идею, будто задача всего человечества – механика, механическая культура; и недаром последние два года перед войной так широко и повсеместно распространилась литература философская и религиозная. Это была словно последняя разведка перед битвой. Различный характер двух рас – романской и славянской – отражается и на тактике войны. На западе французы, англичане и бельгийцы сдерживают доблесть войск осторожностью и умеренностью. Жоффр, после занятия французами такой-то позиции, приказывает, например, отступить, и немцы, на другой день, ринувшись с удвоенными силами на место вчерашнего боя, обрушивают все силы на пустое место – тактика утомительная для врага, иногда можно вывихнуть руку, когда сильно замахнёшься на что-нибудь и не встретишь ожидаемого сопротивления. Иное получается на прусском и австрийском фронте при соприкосновении с нашими войсками. Русский солдат несравненен по устойчивости, неутомимости и хладнокровию. При отступлении он не падает духом, зато в преследовании врага он с боем будет идти по тридцати-пяти, сорока вёрст ежедневно. Поэтому, конец боя всегда катастрофичен на нашем фронте. Всякое сражение становится гибелью и катастрофой для врага. Его преследуют один день и другой и третий, не дают опомниться, на его плечах вскакивают в укреплённые города, он бросает обозы, затем парки, орудия, отступление превращается в бегство, в панику.

И ко всему наша артиллерия, неожиданно для них, оказалась лучшей в мире по меткости и губительной силе огня. После её работы не хорошо смотреть на поля, заглядывать в овраги и окопы, где сидели и двигались только что сильные, здоровые солдаты.

Вынувший меч – от меча и погибнет. Такова участь Германии, таков конец её императора, пожелавшего взять на себя власть над человеческим духом, власть сатаны.

А.Н. Толстой, 20 июля 1914 г.

Смысл войны

Русский патриотизм стоит против немецкого национализма, – вот самое сильное и вместе самое отрадное впечатление последних дней. Никогда противоположность этих двух принципов не сказывалась сильнее и нагляднее, чем теперь. С одной стороны, мы видим голый национальный эгоизм, который сулит жестокий гнёт всем не принадлежащим к господствующей национальности, а потому всех отталкивает. С другой стороны, наоборот, – могучий подъём патриотического чувства, который объединяет в одно целое все народы великой империи, потому что в нём нет национальной исключительности, нет самообожания, нет того презрения и ненависти к другим народам, которые составляют характерную черту национализма.

Никогда единство России не чувствовалось так сильно, как теперь, и – что всего замечательнее – нас объединила цель не узко национальная, а сверхнародная. В этом – причина тех симпатий, которые мы вызываем, в этом и источник нашей силы, в этом надежда на нашу победу.

От победы немцев народы Европы могут ждать только поглощения и угнетения. Напротив, победа России и её союзников, – если только нам суждено одержать её, – прозвучит для всего мира благой вестью освобождения. Свобода и независимость австрийских славян, румын, подвластных Австрии итальянцев, независимость Бельгии и Голландии, всех народов Европы испытавших немецкое иго или находящихся под его угрозой, – вот смысл этой победы, вот та возвышенная цель, которую поставила перед нами история.

Немецкий национальный интерес требует порабощения всех национальностей немцам. Напротив, русский национальный и государственный интерес требует всеобщего освобождения народностей, всеобщего их раскрепощения. Этому не противоречит тот факт, что русская государственная политика до сих пор нередко уклонялась от правого пути, что в ней нередко сказывался тот самый национализм, который мы теперь столь единодушно осуждаем в немцах.

Этот национализм, который спорадически появлялся у нас, не есть порождение русского народного гения, а всего только плохой перевод с немецкого, неудачное подражание, которое до сей поры могло существовать у нас лишь благодаря слабому развитию национального самосознания. Теперь, когда сам русский народ выступил на сцену, полный сознания своего единства и достоинства, – этот национализм исчез как дым. Ибо народ проникнут прежде всего чувством необъятной широты и величия русской родины, в которой есть место для объединения великого многообразия племён. И в этой сверхнародности русского патриотизма, в этой его преданности целям не узко национальным, а общечеловеческим – надежда других народов.

Призвание России – быть освободительницей народов. Оно навязывается ей силой исторической необходимости, ибо оно связано с кровными нашими национальными интересами.

Мы твёрдо должны помнить, что победа может быть достигнута нами не одной только силой русского оружия. Она в значительной мере зависит от того, поверят ли народы в наше призвание.

Е.Н. Трубецкой, 20 июля 1914 г.