Андрей
Филимонов.
Рецепты сотворения мира: роман.
– М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018.
– 315 с. – 2000 экз. – (Классное чтение).
Этот роман – отголосок тренда прошлого сезона «Большой книги» – портрет семьи на фоне века. Семейная хроника. Впрочем, актуальность этого «тренда» весьма условна – история человека, история рода интересной будет всегда.
Чтобы сказать пару слов о содержании романа, оттолкнёмся от названия – «Рецепты сотворения мира». Этих самых «рецептов» в тексте четыре: женский, мужской, мистический и советский. Выбирайте любой, на свой вкус.
Для сотворения мира по-женски вам понадобится: почётное второе место в семье после брата-«звезды», маминого сокровища; филологическое образование; трудный выбор между двумя ухажёрами – поэтом и лётчиком. И конечно, фотография, сделанная в одном из ателье «города невест» и отпечатанная в четырёх экземплярах («На больший тираж не хватило денег»). Образ фотографии, к слову, замыкает повествование в кольцевую композицию, словно возвращая всё на круги своя.
Мир по-мужски сотворяется из летних каникул на берегу Чёрного моря, ареста отца «по идиотскому доносу»; полученного в подарок от самого Сталина детского конструктора, наделённого тайным посланием: «Сделай сам! Не жди милостей от природы. Дерзай! Ты молод, полон будущего. И руки твои растут откуда надо. Отыщи элементы судьбы в окружающем мире, сложи их единственно верным способом». По сути, это и есть универсальный рецепт сотворения своего мира, и герой ему последует. К уже перечисленным нами ингредиентам добавим: умершую в отрочестве сестру, войну, американский самолёт, капризную белокурую невесту, секретный завод в послевоенном Томске, сына, едва не погибшего в голодное военное время… А ещё нелюбовь к почтовым сюрпризам, привычку курить и сердечный приступ как её неотвратимое последствие…
Образы главных героев – Галины и Дмитрия – рисуются вот такими крупными мазками: вблизи трудно что-либо рассмотреть, сплошная абстракция привычек, мечтаний, проблем и привязанностей. Но отойдёшь на пару шагов – и перед тобой вполне себе чёткий портрет. А уж насколько похоже вышли герои – автору лучше знать: только он и видел натуру, с которой писал.
Интересен и сам образ автора-рассказчика – внука главных героев. Его присутствие ощущается постоянно, словно всю эту историю нам действительно рассказывает некий ироничный (с уклоном в цинизм) молодой человек. И его комментарии, порой неожиданные, а порой, кажется, вовсе неуместные, неизменно заставляют улыбнуться. Ну, например: «Это случилось в тот самый вечер, когда по коридорам Кремля , по кулуарам власти, два молодцеватых сотрудника несли два экземпляра секретного документа в двух папках, зажатых под мышкой… Вот тут я начинаю сомневаться. У них что, была одна подмышка на двоих? Нонсенс. Не брали на работу в правительство сиамских близнецов… В любом случае «под мышками» звучит комично, да? Такой документ! Конец Европы – и «под мышками». Лучше избежать анатомических подробностей. Скажем просто: «Несли».
Да, с чувством юмора и у автора романа, и у созданного им героя-повествователя действительно всё отлично. И то, что читатель смотрит на «сотворённый мир» главных героев его насмешливым и живым взглядом – определённо идёт роману в плюс: «Местный житель, привычный к отсутствию тротуаров и прыжкам через ямы, одолел бы дистанцию за пятнадцать минут. Но семидесятилетняя женщина не могла сразу достичь больших успехов в паркуре»; «Никаких развлечений на районе не было с 1960 года, когда посреди улицы тонул трактор, который вытягивали из бездны танком Т-34», «Ему под расписку запретили болтать языком. «На нашем заводе, – предупредили его в первом отделе, – стоит гриф секретности. Имейте в виду!» Он иногда представлял себе этого грифа на крыше завода»…
И с этой насмешливостью соседствуют яркая образность, меткие и объёмные сравнения: «Песок скрипел на зубах пассажиров. На земле желтели кости животных, Млечный путь блестел по ночам, как обглоданный позвоночник бога»; «они подходили к берегу на вёслах, как на цыпочках».
Конечно, можно предъявлять автору претензии (в том числе небезосновательные) относительно исторической достоверности, вольности толкования некоторых реалий… Но всё же не стоит забывать, что перед нами художественное произведение, совершенно не претендующее на истину первой инстанции – «сказка, основанная на реальном опыте». Да и сам автор, предвидя подобные обвинения, со свойственной ему иронией отзывается: «Мы все врём о времени и о себе, но некоторые делают это так художественно, что сдвигают тебе точку сборки. Ходишь потом и сомневаешься как дурак».
Единственное, что показалось в романе неуместным, искусственным, скомканным – это последняя часть «Аохомохоа», в которой герой-рассказчик, хорошенько заправившись наркотиками, галлюцинирует и общается с уже умершими к тому времени бабушкой и дедушкой: «Прости. Мы сегодня болтали глупости, но это потому, что ты разговаривал сам с собой». Эта постмодернистская вишенка на торте вполне себе реалистического романа несколько сбивает с толку. Понятно, что это часть авторского замысла. Но для чего? Вполне достаточно было просто «рассказать о девушке с фотографии».
Валерия Галкина