Владимир Костров пришёл в русскую литературу в конце пятидесятых, когда в отечественной поэзии было тесно от гигантов. Ещё жили и творили мастера Серебряного века Ахматова, Антокольский, Городецкий, ещё владели читательскими сердцами комсомольцы 20-х Светлов и Смеляков, ещё гремел триумф позднего Заболоцкого, ещё занимали «господствующие высоты» «стихотворцы обоймы военной» Луконин, Межиров, Орлов, Наровчатов, Друнина, но уже дерзко заявляли о себе новые – громкие и тихие – лирики Соколов, Жигулин, Рубцов, Евтушенко, Рождественский… Наверное, никогда больше в русской поэзии уже не будет такого количества талантов на квадратный сантиметр Парнаса. Чтобы тебя услышали в ту пору, надо было обладать большим даром.
Владимир Костров, выходец из костромской глубинки, таким даром обладал, и это очевидно уже в первой его заметной публикации – коллективном сборнике «Общежитие», вышедшем в 1961 году в «Молодой гвардии». Как можно было не выхватить из потока, не запомнить такие строки:
День в моём селе зелёном
начинается вот так:
соловьями –
для влюблённых,
петухом –
для работяг…
Это утро. Это лето.
Кукарекающий край.
Петухи такого цвета –
хоть пожарных вызывай.
Замечу, что соседями Кострова по «Общежитию» оказались блестящие поэты, оставившие яркий след в русской поэзии: Владимир Павлинов, Олег Дмитриев и Дмитрий Сухарев. Мне посчастливилось в 1970–80-е выступать с ними вместе в разных аудиториях, и могу засвидетельствовать: аплодисменты вызывали уже их имена, объявленные ведущим. Но, пожалуй, самыми долгими рукоплесканиями после чтения стихов публика провожала именно Кострова. Почему? Думаю, в его лирике литературное мастерство и народность (забытое ныне слово) соединялись с какой-то классической естественностью.
Ныне Владимиру Кострову – 85! Редкий для русских пиитов возраст. Поэтическое долголетие, по моим наблюдениям, это не только везение, подарок генома, это во многом – результат того образа общественно-творческой жизни, какую вёл и ведёт избранник муз. Наш юбиляр, заметьте, и сегодня молод как поэт. Стихи, сочинённые им, шестидесятником, в третьем тысячелетии, отличает всё та же дерзость пера, то же мастерство, та же свежесть образов и мыслей. Да, изначально ему был отпущен больший талант. Но не каждый заметный дебютант вырастает со временем в классика. Господь щедр на авансы. Однако литературный дар в чём-то подобен женской красоте: случаен, быстротечен и склонен к внезапному исчезновению даже в молодости, а пластика и косметика саморекламы да натужного новаторства только комически усугубляют необратимое…
Мне кажется, поэтическое долголетие Кострова объясняется прежде всего тем, что творчество автора «Света насущного» развивалось в гармонии с космосом русского Слова и духовной традицией отечественной культуры. Он искал новые формы для новых смыслов, а не для эпатажа простодушной публики или насыщения филологических гурманов. Его пламень не ушёл на обогрев окололитературной «энтропии». Вслед за Ахматовой Костров мог бы повторить, что в страшную пору разрушения страны и разгрома великих традиций он оставался со своим народом. Эта верность трудной судьбе Отечества тоже вознаграждается поэтическим долголетием и преданностью читателей. Не случайно Владимир Костров в своих стихах не однажды обращается к образу великого русского композитора Георгия Свиридова. Я бы сказал, что место Кострова в русской поэзии, а точнее, его служение ей сродни миссии автора «Метели» в русской музыкальной культуре:
Какой-то есть ещё запас
В моём обманутом народе.
Опять свиридовский романс
Звучит в подземном переходе…
Его усохший старичок
На ветхой скрипочке играет.
Как бы за печкою сверчок
Мне сердце сладко забирает.
…Угрюмо движется народ
Среди грязищи и пылищи…
Не мы, а он нам подаёт.
Не он, а мы душою нищи.
Долгих лет и новых стихов Вам, дорогой Владимир Андреевич!
«ЛГ» присоединяется к поздравлениям! Желаем Владимиру Андреевичу Кострову крепкого здоровья, счастья и благодарных читателей!
Песня, женщина и река
Владимир Костров
* * *
В керосиновой лампе – клочок огня.
Всё моё у меня под рукой.
Ты, Россия моя, наградила меня
песней, женщиной и рекой.
Нет. Поля и леса не пустой матерьял,
да и солнышко вдалеке.
Но себя я терял, когда изменял
песне, женщине и реке.
У собрата денег полон кошель,
пуст карман моего пиджака.
Но с годами всё так же прекрасна цель –
песня, женщина и река.
И когда, с последним ударом в грудь,
сердце станет на вечный покой,
я хотел бы услышать не что-нибудь –
песню женскую над рекой.
* * *
Словно муху поджидающий паук
невзначай в земные ходики залез…
Если б был я
Академией наук,
я людей бы заповедал,
словно лес.
Без лицензий
на порубку и отстрел,
без трелёвки и поштучно,
и вразнос.
Если б я был Академией наук,
я людей бы
в книгу Красную занёс.
Слишком гири
на часах упали вниз,
слишком хрупкой
стала вдруг земная твердь.
Понемногу дорожает наша жизнь.
Слишком быстро дешевеет
наша смерть.
Как на Эльбе победившие полки,
я б хотел,
чтоб обнялись материки.
И нашлись слова о братстве и любви
между нами –
заповедными людьми.
* * *
Ещё горит сияющая млечность
И молода вода в ночной реке…
Мои друзья уходят в бесконечность,
По одному уходят, налегке.
Освободившись от земного груза,
Я верю, что они идут на свет,
А там поёт пленительный Карузо
И сладкие стихи читает Фет.
Здесь ходики стучат неутомимо.
Пылают звёзды и шумят леса.
О Господи, я верю в чудеса!
Но отчего печаль неутолима?
Матф. 5,3
150 лет назад другой поэт писал:
Но ты, иной взалкавший пищи,
Ты, что молитвою влеком,
Высокий сердцем, духом нищий,
Живущий мыслью со Христом,
Ты, что пророческого взора
Пред блеском мира не склонял
\А. К. Толстой\
Как далеки мы от христианства.! Как трудно жить по христиански!
Едва христианин захочет осуществлять в действиях своих, внешних и внутренних, евангельские заповеди, как увидит поврежденную свою природу, восстающую против Евангелия, упорно противодействующую Евангелию.
\И. Брянчанинов\
Чтобы оставить комментарий вам необходимо авторизоваться