И всё же... Последнее прибежище человека не там, где покоятся его останки. А там, где нашла покой его душа. Истина ли это в абсолюте? Или довольно спорная истина? Жаль, что Марина Цветаева на это не ответит. Серебряный голос Серебряного века поэзии уже не зазвучит...

На высоком берегу «ленивой» Оки меж «сонных» лугов стоит камень – тарусский доломит. И надпись: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». А к нему ведёт дорога – прямо от храма Воскресения. А от него – к роднику. И непременно к «дереву желаний». Повязал ленточку на цветущей черёмухе, загадал желание – и оно обязательно исполнится. А чуть далее – длинный овраг, название которому придумала Марина Цветаева – «Долина грёз».

В детстве порой хочется быть поэтом. А в детстве, проведённом на берегу Оки, в Тарусе, им захочется стать навсегда. И кажется, что впереди только счастье. И жизнь на одном дыхании. И на одном дыхании творчество и успех. Ведь настоящая поэзия всегда вне очереди. Хотя ждать всё равно приходится... Но юная Марина ещё не знала, что ждать придётся всю жизнь. А тогда путь, ведущий от храма Воскресения, указан. Только куда он приведёт? К долине грёз или оврагу слёз? Впрочем, иногда это одно и то же. Её стихи – её характер. Неуступчивый, неугомонный, нелогичный... И ещё тысячи «не», в которых не остаётся места такому простому «да». Она всегда жила «с этой безмерностью в мире мер». Чтобы непременно было – нельзя! Особенно – когда можно. И чтобы непременно было – можно! Особенно – когда нельзя. Она всегда говорила миру – нет! И поэтому ей мир не мог ответить – да! И поэтому она оставалась в нём чужой. И всегда была чужой среди своих. А своей среди чужих так и не стала.

Её характер определил её судьбу. Впрочем, разве по-другому бывает? Цветаева заявила Революции – нет. Революция не обиделась. Её стихи высоко оценили. А она вслед за мужем уехала за границу. Эмиграция приняла её с распростёртыми объятиями. Дружественно похлопала по плечу за отказ от Советской России. А Марина Цветаева отвернулась. И тут же ответила эмиграции – нет! И встала, как всегда, в оппозицию, уже к эмигрантскому окружению.

Своему жизненному принципу «одна из всех – за всех – противу всех!» она так никогда и не изменила. Она сама вынесла себе приговор. Обрекла себя на нищету, голод, ненависть. Её, ярую обличительницу расизма, фашизма и черносотенства, эмигрантская пресса объявляет вне своих законов, «почуяв не своё – тамошнее».

А по Европе уже маршировал фашизм. Как же она его ненавидела! В это время Марина Цветаева живёт одной мыслью – возвращением на Родину. И Родина её приняла. Но в июне 41-го война переступила порог каждого дома. В июле 41-го Марина Цветаева эвакуируется в Елабугу. В августе 41-го она со свойственной ей «безмерностью» вновь заявляет – нет! Но уже не врагам и друзьям. Не странам и континентам. Не политике и искусству. А самой жизни. Она вновь – в оппозиции. Но уже к жизни. Поворачивается к ней спиной. И добровольно уходит.

«– Послушайте! – Ещё меня любите / За то, что я умру...» – написала она в двадцать один год. В юности легко думать о смерти, когда та ещё так далека. Потом уже думать о ней не хочется. Потом хочется думать, что «Смерть – это не конец! / Смерть – это цензорские ножницы в поэму». Конечно, не конец.

Поэмы жизни не заканчиваются. Их дописывают другие. Потом ещё и ещё другие. Не закончилась и поэма Марины Цветаевой. Просто прервалась на высокой трагической ноте, сорвавшейся в вечность... И в этой вечности звонит и звонит колокол…  

«Иногда так хочется отдать душу за возможность отдать душу за что-нибудь…»

Марина Цветаева