Со дня рождения одного из самых любимых народом поэтов прошло 125 лет. До сих пор каждому близки и понятны его стихи, именно с них для многих начинается знакомство с русской поэзией. Его творчество в той или иной степени повлияло на мироощущение многих авторов. «Что лично для вас значит Сергей Есенин?» – на этот вопрос отвечают известные литераторы.
Борис Евсеев, прозаик, вице-президент Русского ПЕН-центра:
– Трепетная плоть есенинского стиха заставляет вздрагивать и сейчас. Для меня его стихи – возвращение к собственным истокам и юношеским мечтаниям. Часто Есенина представляют инерционным поэтом, теребящим на своей колёсной лире одну-единственную верёвочную струну. Думаю, Есенин – не возвращение к литературной инерции ХIХ века, а обращение к новым, неожиданным контекстам Руси-России. Чисто русский, эмоциональный ум (или, как писал Есенин, «эмоциональный ангелизм») приводил поэта к прозрениям поразительным. Но ведь не из окаменевших европейских химер, а из живоносных прозрений возникли «русский космизм» Николая Фёдорова, причудливые землемеры и мастеровые Андрея Платонова, цветные сибирские ветра Всеволода Иванова, запретные лит. мотивы Михаила Булгакова!
Существовал и есенинский БогоКосмос, конечно, не в большевистском казарменном варианте, а в виде Инонии. Инония – иная страна. Она всегда будет тревожить и уносить нас от несправедливостей мира.
Нежными коровьими ноздрями втягивал Есенин воздух будущей России. Он сбивался на крик, падал, расшибался. Но при этом, сквозь дым и сталь, видел речное, лесное, полное неубитых зверей и птиц, срединно-восточное российское будущее…
Проза – всегда движение к жизни. Поэзия – чаще движение к смерти. Не к смерти бытовой, заунывной! К смерти – как воскрешению. Написанные кровью – в предчувствии насильственной смерти – строки «предназначенное расставанье обещает встречу впереди» именно так и надо понимать. Непутёвый пророк Сергей Есенин не боялся смерти. Он её втайне любил. Это и определило его жизнь и его стих: грубо-ласкающий, бесшабашный, исполненный мальчишеского имморализма и не существовавшего до него в России – интеллигентно-крестьянского лиризма.
Игорь Волгин, поэт, историк:
– Мои первые впечатления от Сергея Есенина – сугубо эротические.
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.
Это не вздохи на скамейке и даже не прогулки при луне. И тем более не «Я к вам пишу…». Моё целомудренное (в литературном, разумеется, смысле) восьмиклассное воображение было поражено как обстоятельством места, так и, в особенности, образом действия.
Ты сама под ласками сбросишь шёлк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
Во время знаменитых оттепельных сходбищ у памятника Маяковскому я, уже десятиклассник, с чувством декламировал «Письмо к женщине»: это был эротизм совсем иного толка («С того и мучаюсь, / Что не пойму, / Куда несёт нас рок событий...») – с общественной, так сказать, подоплёкой.
Вообще, в России такой поэт не мог не появиться. Свято место пусто не бывает. Со времён Пушкина некая область национального духа оставалась вербально невостребованной, неозвученной, хотя настоятельно требовала восполнения. Феномен Есенина единственен в своём роде: его любят (или, по крайне мере, ценят) практически все: не исключая даже тех, кому он, предположим, эстетически не близок. Эта воистину всенародная любовь зиждется не столько на безусловном признании поэтического таланта (талантливых поэтов в России хватает), сколько на почти бессознательном ощущении, что Есенин выразил глубинную суть (я бы даже сказал – глубинные сути) нашей национальной жизни. Причём сделал это без подделки под народный (вернее, псевдонародный) говор – как, например, Ф. Ростопчин в своих афишах 1812 г., которые, по словам классика, были писаны наречием деревенских баб. Нет, это был «всё тот же» язык великой литературы, язык Пушкина, но – вложенный в, казалось бы, неискушённые, как бы впервые отверстые уста. Эта речь в силу своей первозданности и обезоруживающей, скажем так, искренности не могла не тронуть сердца.
Кто спорит: Есенин – лирик. Но не случайно вызываемое им лирическое переживание в конечном счёте оказывается переживанием интеллектуальным. «Умом Россию не понять», – провозглашает «поэт-философ» Ф. Тютчев. «Я скажу: «Не надо рая, / Дайте родину мою», – откликается «крестьянский поэт» С. Есенин. Прав И. Бродский: поэзия не имеет эпитета.
Меня всегда поражали строки: «Полюбил я грустные их взоры / С впадинами щёк». Грамматически сомнительно, поэтически – абсолютно.
Сергей Есенин не принадлежит к числу моих самых любимых поэтов. Но без этого звука я не могу представить музыку сфер.
Евгений Попов, прозаик, президент Русского ПЕН-центра:
– Думаю, что Сергей Есенин – самый любимый народом поэт. Его стихи в стране знают все, начиная с высоколобых интеллектуалов, функционеров и заканчивая звероподобными мужиками, отсидевшими «на просторах родины чудесной» и зарабатывающими себе на жизнь тяжёлым физическим трудом. Большевики сдуру пытались запретить его, но это, к их удивлению, оказалось невозможным. Есенин – подлинная суть и душа нашей великой страны, где он, деревенский парень, смог стать тем, кем стал. Соцреализм и другие «-измы» не имеют к нему никакого отношения. Он был, есть и будет, пока будет Россия. А она будет всегда. Есенин – воплотившаяся мечта и надежда. Есенин, как никто другой, сумел «нежное сказать» простым и сложным русским людям. Лично мне он ещё в юности дал что-то волшебное, неуловимое, и я стараюсь сберечь, не растратить это.
Инна Кабыш, поэт:
– Конечно, можно в тысячный раз поговорить о народности Есенина, о его любви к «братьям нашим меньшим», ко всем этим «белым берёзам» и «заледенелым клёнам», но я не люблю повторяться.
И потому скажу, что Есенин, во-первых, поэт умный.
Когда Пушкин писал, что «поэзия должна быть глуповата», он имел в виду, что поэт о сложном должен уметь говорить просто.
«Лицом к лицу лица не увидать…»
«Другие юноши поют другие песни…»
«Коль нет цветов среди зимы, так и грустить о них не надо…» –
это ведь не просто афоризмы. Это законы духовного мира, сформулированные так просто («глуповато»), что понятно любому.
Во-вторых, Есенин – поэт-философ.
Баратынский, разбиравший пушкинский архив, с удивлением обнаружил, что Пушкин-то – философ!
В своё время, прочитав «малые поэмы» Есенина («Товарищ», «Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение»), я поняла то же самое о Есенине.
Образ «сражённого пулей младенца Иисуса» из поэмы «Товарищ» не слабее блоковского Христа, идущего впереди двенадцати «в белом венчике из роз». А «шишкам слов» и «разуму-волу» позавидовал бы и такой признанный поэтфилософ, как Заболоцкий.
Кроме того, «маленькие поэмы» Есенина по своей философской составляющей близки мощнейшему философу Серебряного века Николаю Фёдорову.
Верой в преобразование земли:
Земля предстала
Новой купели!
Срастанием земли и неба:
…холмы поют про рай.
И в том раю я вижу
Тебя, мой милый край.
Соединением живых и мёртвых:
…Все мы – яблони и вишни
Голубого сада.
Примирением врагов:
…и рыжий Иуда
целует Христа…
В статье «Ключи Марии» Есенин заметил, что конь на крышах русских изб – это «устремление» и что «только один русский мужик догадался посадить его к себе на крышу, уподобляя свою хату под ним колеснице».
«Русь, куда ж несёшься ты?» – спросил в девятнадцатом веке один поэт. «Мы, россияне, ловцы вселенной», – ответил в начале двадцатого другой.
У страны, где её любимые поэты всегда больше, чем поэты, и не может быть менее великих устремлений.
Владимир Шемшученко, поэт:
– Сергей Есенин вошёл в мою довольно непутёвую молодую жизнь случайно. В конце 60-х – начале 70-х годов прошлого века среди карагандинской шпаны, к которой я принадлежал, считалось шиком иметь «наколку». Из множества предлагаемых средой моего обитания вариантов я почему-то выбрал: «Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок». Эти строчки дворовый умелец при помощи иголки, обмотанной ниткой, и чёрной туши навечно «поселил» на подъёмах моих ног к «величайшему восторгу» моих родителей-коммунистов, преподававших в средней школе историю и обществоведение. Сей процесс «запоминания» две-три недели «отзывался» при каждом шаге, когда я хромал на обе ноги.
Уже во взрослом возрасте я узнал, что, во-первых, у Есенина не «как», а «так», а во-вторых, это стихотворение «Мне грустно на тебя смотреть…» было написано поэтом в 1923 году во время его влюблённости в актрису Августу Миклашевскую.
Дальше – больше: хотя в «глубокое» советское время работа школьников в ресторанах, мягко говоря, не приветствовалось, мне доводилось петь и играть на бас-гитаре «в кабаках», где я во всю глотку распевал: «Не жалею, не зову, не плачу…», «Устал я жить в родном краю…», «Ты жива ещё, моя старушка…», «Клён ты мой опавший…» и др., ничуть не интересуясь тем, кто же сочинил стихи к песням, слушая которые подвыпившие посетители ресторанов плакали как дети. Что-то, видно, в этих песнях было щемящее, трогающее души…
Это чувство «обволакивает» любого, кто стоит на родине Есенина в Константинове, смотрит с обрыва на приокские дали и сердцем понимает, что воистину «синь сосёт глаза»…
Не претендуя на оригинальность, скажу: народ-языкотворец (как его назвал Владимир Маяковский) «выталкивает» из своей среды поэта и делегирует ему право говорить от своего имени. И если поэт отвечает его (народа) чаяниям, то народ его «канонизирует», т.е. «растворяет» в себе, и поэт становится его плотью и кровью. И потому – Есенин вечен до тех пор, пока длится историческая жизнь русского народа.
Анна Гедымин, поэт:
– Есенин был первым поэтом, благодаря которому я вообще начала читать стихи. Помню, мама, увидев у меня в учебнике «Родная речь» стихотворение про белую берёзу за окном, вдруг сказала, что в её юности Есенин был запрещён, но его всё равно все любили и друг у друга переписывали. И прочитала наизусть про загадочную и далёкую Шаганэ. Мне ещё был не до конца понятен смысл стихотворения, но я буквально задохнулась от его невероятной музыки, грустной и прекрасной, которую хотелось слушать и слушать, и на душе становилось светло, и хотелось плакать.
А через несколько лет бабушка рассказала, что у неё была подруга Галя Бениславская, которая покончила с собой на могиле Есенина.
Тут уж я начала интересоваться жизнью поэта. И, взяв с полки том старой Большой советской энциклопедии под редакцией О.Ю. Шмидта, прочитала неодобрительное: что Есенин был «идеологическим знаменем кулацкой контрреволюции» и это в итоге привело его к нравственному тупику и самоубийству. Так к обаянию поэзии добавился щемящий драматизм судьбы.
А потом я бесконечно читала стихи. И слушала. Как упоительно – нежно, но с колоссальной внутренней энергией – исполняла Есенина по телевизору молодая Доронина! И как совсем по-другому – неистово, безудержно – рвался есенинский стих из уст Высоцкого-Хлопуши: «Проведите, пррррроведите меня к нему!..»
В общем, Есенин для меня – переживание очень личное. И очень важное. Читая его стихи, я постепенно, но уже навсегда понимала, что такое поэзия. Музыка, страсть и судьба.
Евгений Минин, поэт:
– Есенин в России – поэт, одинаково понятный всем и любимый разными слоями населения бесконечное время. Поэт из народа, он был поэт народа. Мне повезло – у меня была замечательная учительница русского языка Антонина Ивановна Борщевская. Она любила и литературу, и детей. И однажды на уроке прочитала стихотворение про белую берёзу из учебника «Родная речь».
* * *
Белая берёза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.
На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой.
И стоит берёза
В сонной тишине,
И горят снежинки
В золотом огне.
А заря, лениво
Обходя кругом,
Обсыпает ветки
Новым серебром.
Я в те времена только начинал рифмовать. Есенинское стихотворение поразило меня, пятиклассника, – столько драгоценного на одном дереве: серебро, бахрома, золото. А за окном берёза, точно такая же, в снегу, есенинская, с бахромой от фонарей и серебром – от луны. И, конечно, у меня был сборник Есенина в детской серии «Мои первые книжки», которые в мои времена выпускались огромными тиражами. Он и стал моим первым учебником поэзии, поэзии настоящей, где красота слова и красота природы сливались в единые и понятные смыслы. Я рос, и росло во мне более глубокое понимание лирики поэта. Меня всегда обижало, что Есенина называли поэтом деревни, поэт – он или поэт, или нет, и никакие ярлыки в поэзии, полагал, не приемлемы. Уезжая в Иерусалим, увозил в багаже вместе с томиками Пушкина и Лермонтова том Есенина – книги гениев русской поэзии…
Марина Кудимова, поэт:
– После Пушкина Есенин, безусловно, второй поэт, формирующий национальное сознание. Тот факт, что в России его воспитывала именно поэзия, сегодня уже нуждается в доказательствах. Но для моего поколения поэтический язык был естественным, как окружающая нас и ещё не уничтоженная «прогрессом» природа. Феномен «литературы в отсутствие», когда огромный массив созданного в начале ХХ века на долгие годы вынули из обращения, сделали «запретным плодом», превратил голубой есенинский пятитомник едва ли не в единственное разрешённое свидетельство русского Ренессанса (при всех эстетических противоречиях) беспрецедентной культурной концентрации накануне революции и в первое десятилетие после неё.
Но если Пушкин был и остаётся «днём чудесным», «солнцем русской поэзии» не декларативно, а по источаемому его стихами свету жизни, Есенин – первый по времени прочтения (обычно – это довольно сложный, сам по себе конфликтный переход из отрочества в юность) провозвестник не смерти в смысле осознания конечности, но гибели. То есть искусственно прерванной жизни.
Пушкин – это «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Есенин – это «Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?». Между полудетской буколической берёзой 1913 г. в снежном серебре (это возможно только в солнечный день) из школьной хрестоматии и берёзами в погребальных саванах из миниатюры «Снежная равнина, белая луна» прошло всего 12 лет.