Вся его гражданская протестность разом выплеснулась в «окаянные дни» перестройки и последующего развала России. Он сразу же, как и Борис Примеров, почувствовал свою необходимость газете «День». Эти два поэта были нашими поэтическими символами. Как ненавидел он, русский рабочий, житель окраинного Подмосковья, эту налетевшую на страну «вместо птиц саранчу; ненасытна, бессчётна, черна…» Но не видел он, будучи реалистом, в своей рабочей среде и реальных сил для отражения этой напасти. «В родимом, горько замершем краю опять один, Пред жизнью или смертью, Сжав кулаки, в кольце врагов стою…» На его глазах вымерзала промышленность России, а что он, простой рабочий человек, мог сделать? Его оружием были стихи. Их печатал и элитарный «Новый мир», и московские альманахи, эстеты ценили яркий талант этого вроде бы абсолютно чуждого им по настроениям и по направленности поэта. Его стихи охотно печатал «Наш современник». Вот куда бы пойти ему на работу – в отдел поэзии после смерти высоко ценившего ступинский талант Юрия Кузнецова, но далеко ездить из своего Подмосковья, да и привычнее прочное технарское дело.
И всё-таки больше всего он стремился в «День» и «Завтра», приезжал в свободные от работы дни с самыми новыми стихами, знал, что он нужен газете, знал, что газета нужна ему. Днём работал, по ночам писал стихи. Но сил уже не хватало. В стихотворении «Смерть грузчика», очень личностном, он писал о русском богатыре, перетрудившемся на работе и погибшем от излишнего усердия. От воспетой им яркости рожающей земли в ранних стихах, от пейзажных красот он подошёл в последних своих стихах к отчаянию и бунтарским призывам. Подобно Лермонтову, который грозил убийцам Пушкина высшей небесной карой, Геннадий Ступин грозит убийцам родной земли судом предков, Страшным судом. Он был поэтом и блестяще описал «Уход поэта». Он любил жизнь, любил свою семью, свою землю, любил и жалел, никогда не осуждая, русских людей. И в последних стихах, как бы прощаясь со всеми нами, он произнёс: «Лечу, ликую, плачу, смеюсь… Всех расцелую И – разобьюсь». Вот и разбился… Но стихи его живы и будут жить, пока жива русская земля!
Владимир БОНДАРЕНКО
Геннадий СТУПИН
* * *
Видно, это так угодно Богу:
Чтобы я всю жизнь свою забыл
И печально, тихо и убого
Дни свои последние влачил.
Безучастно на бедлам взирая
И не внемля горю, злобе, лжи.
Даже памятного не подбирая
На руинах жизни и души.
Лишь трудился тяжко и прилежно,
Из всего питья лишь воду пил
И, как мальчик, молча, безнадёжно
Молодую женщину любил…
И ещё за то, что не приемлю
Времени воров, иуд, горилл
И при этом небо зрю и землю,
Горячо Его благодарил.
Явно это мне Его веленье:
Чтобы я не делал ничего –
Только жил и сохранял терпенье
И рассудка ясность – средь всего,
Что зовётся светопреставленьем –
Перед Страшным пред Судом Его.
* * *
Душа всё одиноче, тише, выше,
Животной оскорблённая грызней,
Которая всё злобней и грязней,
Душа от жизни всё свободней дышит.
Земля всё отдалённее и тише,
И небо мне всё ближе и ясней,
И реже воздух, и дышать трудней,
И на земле никто меня не слышит.
И, молча плача по родной земле,
Без слёз по брошенной рыдая жизни,
Я в разрежённой выси – как в петле.
И на моей никто не выпьет тризне.
Но что я в горнем свете – не во мгле
Умру – спасибо Богу и Отчизне.
* * *
Мои стихи – моя надежда,
Что есть порядок мировой.
Пускай начитанный невежда
Мотает лысой головой.
Пусть я старею и слабею
И жизнь моя сплошной хаос –
Пока я вас писать умею,
Мне нет причины вешать нос.
Когда случается упадок,
Когда я слаб, и зол, и пьян,
Меня спасает мой порядок –
Бессмертные хорей и ямб.
Не просто рифмы и размеры
Выводит гибкое перо –
Оно сломалось бы без веры
В конечный разум и в добро.
И сами подтверждают строки,
Их смысл, и музыка, и строй,
Что пусть немыслимо высокий,
Но – есть порядок мировой.
* * *
Изнемогает ветер над равниной,
Не в силах пролететь такой простор,
И издаёт протяжный стон тоскливый,
И умирает у мышиных нор.
И тучи, превращаясь в клочья дыма,
Не могут перейти твои края…
О степь моя, ты непереходима,
Родная и лихая ты моя!
И одинокий волк, голодный, сильный,
Бежать не устающий день и ночь,
Не может твой волнистый бег ковыльный
Своим железным бегом превозмочь.
И ворон опускается на падаль,
Чтобы немного силы подкрепить…
О степь моя, какую жилу надо,
Чтобы с тобою, бесконечной, жить!
Ты стольких убаюкала до смерти
На необъятной ледяной груди…
Иду – и словно бесы меня вертят:
Ты позади меня и впереди.