ОТ АВТОРА
Этот цикл стихов не был задуман заранее. Всё сложилось спонтанно и неожиданно для меня самого. Это просто результат, как гениально и просто сказал наш великий поэт, «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет»… Мне в какой-то момент стало горько видеть всё то, что происходит в моей стране, в её нравственном климате и в её бездуховной жизни. Почему и откуда вдруг появилось в людях это агрессивное неприятие друг друга, отчего это очерствение, ожесточение нравов, наблюдаемое повсеместно… И вот, отвечая мысленно самому себе на эти вопросы, я писал стихи, которые и составили этот цикл… Невольно вспомнились строчки Бориса Пастернака:
И чем случайней, тем вернее
Стихи слагаются навзрыд.
Игорь Кохановский
1.
Игорю Чубайсу
Те, кто видывал карту ГУЛАГа,
ту, что сплошь покрывала страну,
не узрят опрометчивость шага,
что я сделать сегодня рискну.
Это вохровцев бывших потомство
составляет страны большинство,
раз их отпрыски с диким упорством
чтят усатого божество
и портреты его носят рьяно,
в нём не видя в упор палача,
что как будто в угаре пьяном
цвет страны уничтожил сплеча…
Ах, как нам своего Нюрнберга
нужен яростный трибунал,
чтобы разом навеки померкла
слава изверга, что, как вандал,
истреблял в стране лучших из лучших,
чтоб посредственности, как он сам,
выпадал жребий самых везучих,
днесь за коих – один стыд и срам.
Но, увы, эти отпрыски вохры,
что в державе теперь в большинстве,
этот срама не имущий охлос
с кривдой матушкой в кумовстве,
не даёт нам такую возможность –
провести русский наш Нюрнберг,
множа фактов истории ложность,
словно блефов услужливый клерк.
И пока в стране не состоится
над совдепией праведный суд,
уголовщины первые лица
никуда впредь от нас не уйдут.
И живые, мы снова и снова
будем эти портреты терпеть
до тех пор, пока суд своим словом
не прикончит неправды комедь.
Нам ещё раз из полымя в пекло
предстоит окунуться сполна,
но до нового Нюрнберга
дорасти стать державы должна.
Это будет в других поколеньях
непременно, иначе – беда,
та, когда равнодушьем и ленью
рабство душ застолбят навсегда…
2.
Светлой памяти Ирины Казимировны Корвин-Пиатровской, корректору газеты «Магаданский комсомолец», проведшей 16 лет в сталинских концлагерях
Едва 18 ей минуло лет,
она как дочка «врагов народа»
пошла по этапу – известный сюжет
невольников 37-го года.
Она свой мотала срок на Колыме,
где зимы такие, что выжить непросто…
И вот на поверке, в предутренней тьме,
один зэк всю вохру взбулгачил вопросом:
«Какой от работы толк нынче, когда
ртуть на отметке в полтинник застыла,
и пилы ломаются, словно слюда,
и нас оставляют последние силы…»
На что командир их, видать, с бодуна,
румяный, в овчине, сказал, подбоченясь:
«Нам ваша работа не так и нужна,
а нам нужны, слышите, ваши мученья,
чтоб вы, мразь бендеровская и кулаки,
знали, как быть врагами народа.
И, может, мороз колымской тайги
вас, сущих скотов, образумит, уроды,
чтоб неповадно вам было клепать
поклёпы на строй наш, во всём справедливый…
Всем марш на работу, туды вашу мать,
чтоб план выдал мне и болезный, и хилый…»
…Их мало, кто выжил, томясь в лагерях,
а выжив, едва ль обзавёлся потомством.
У вохры же, чей всесоюзный размах огромен,
в сём смысле, увы, превосходство.
А в те приснопамятные года
было в отечестве столько сидящих,
что охранять их сзывалась орда
из миллионов за ними смотрящих.
И не от этих ли вохры детей
и народились потом поколенья,
которым убожество концлагерей
запало, как песни у их колыбели?..
И не из тех ли проклятых годов,
в коих над зэками стража глумилась,
ныне пришло в наш отеческий кров
жестокосердье, сместившее милость?
Зэки тех лет почти все как один –
несправедливые жертвы советчины…
Несправедливость – вот жуткий трамплин
жестокосердья и расчеловеченья.
Теперь же жестокости приоритет
как будто бы передан по назначенью
сегодняшним узникам, словно завет,
тот самый: «А нам нужны ваши мученья.
Неважно, что нет ни в чём вашей вины,
вы власти перечили неоднократно,
за это помучиться вдосталь должны,
чтоб было другим бы роптать неповадно».
Вот так нас наследники вохры теперь
прессуют в пролётах столичных улиц
и сквозь забрало глядят, словно зверь
смотрит на жертву, от радости щурясь.
Кагал «космонавтов» по нынешним дням
готов лупцевать всех подряд, без разбора…
Вот так раболепно, под стать холуям,
наследники вохры чтят царство террора –
исчадье спецслужб, крёстных концлагерей,
этих начальников вохровцев бывших,
нынешних силовиков королей,
якобы служащих помыслам высшим.
Наследникам вновь повезло в энный раз –
амплуа росгвардейца досталось даром,
с открытым подтекстом острастки масс,
внушаемой шлемом с закрытым забралом,
что прячет лицо в предвкушении зла,
их чёрный прикид, как пристанище чёрта,
поскольку идут на такие дела,
что испокон нареклись делом чёрным.
И вот в столице у нас с неких пор
вдоволь гуляют дебилов дубинки,
а ныне репрессий слепой перебор
куражится вдоволь ещё и в глубинке.
Там и нелепей Москвы, и тупей
провинциальная хлещет абсурдность,
где, как в бесправии концлагерей,
жестокосердье штампует подсудность.
Словно там больше наследников тех,
кто в лагерях кантовался в охране,
в этих краях и осел, отчий грех
отпрыски вряд ли замолят во храме.
Вот и молчит протест нищенских масс,
а может, им вовсе не до протеста,
поскольку их нравов холуйский заквас
протесту уж вряд ли найдёт в сердце место.
И с грустью осеннею наедине,
когда вновь дубравы вокруг цвета охры,
знать, неспроста вдруг подумалось мне:
ужель большинство в моей бедной стране
наследники той сталинской вохры?..
3.
Я слышу шаги командора,
пугающие тишину,
то генералиссимус мора
идёт поглядеть на страну,
как некогда полный хозяин,
недаром наш глупый народ
желает такому, как Сталин,
дать власть, чтобы вёл нас вперёд…
Лафа сталинистам! По новой
в фаворе усатый их вождь
в державе, им прежде ведомой
во мрак и вселенскую ложь.
Ведь всё повторяется ныне –
и лжи беспросветная тьма,
и перспективы пустыня,
и горе иных от ума,
причисленных к пятой колонне
за их несогласье с вождём
сегодняшним,
словно иконе
поклоны кому воздаём.
Наверное, в очередь встанут
российские города,
что бюстом усатого станут
в грядущие наши года
гордиться, как знатным почином,
не видя позорной тщеты
в сём бюсте
и даже причины
во всех смыслах их нищеты,
умственной и духовной,
она пострашней вещевой,
она-то и станет по новой
дорогою столбовой
в безвременье смутной эпохи,
где власти самой грабежи
народу лишь жалкие крохи
даруют, плодя миражи.
Как грустно явленье слепого
невежества пошлой толпы,
которой правдивое слово
кричало про ужас судьбы,
когда бросил дьявол усатый
в ад лагерный лучших сынов
державы, как будто проклятой
Всевышним,
бесправьем распятой,
но верной усатому вновь.
А может быть, наша эпоха –
сестрица былых лагерей,
плодивших династию вохры,
что через своих сыновей
внедрила в любые сословья
охранников злые мозги,
загнавшие наше сегодня
в непротивленья тиски?
Ведь, глядя на карту ГУЛАГа,
на жуткую цепь лагерей,
где мучился зэк-бедолага
по территории всей
державы, дрожавшей от взгляда
усатого пахана,
взираешь чистилище ада,
которым была вся страна.
В стране той куражилась вохра –
приспешница палача,
а рядом с ней зэк полудохлый
едва кантовался и чах,
и мор в лагерях был повальный,
зато уплетал каравай,
житьём наслаждаясь буквально,
упитанный вертухай.
Они-то и выживали
в тех сталинских лагерях,
они-то потомство и дали,
привив генетически страх,
преданность и покорность,
как куму на зоне своей,
привив нашей жизни законность
ментальности лагерей.
Я не успокоюсь, охаив
столь давние времена...
Наследницей вертухаев
мне видится наша страна,
с тупым снисхождением к вору,
с манерой блатного мирка,
с почтением к командору,
что вбито, кажись, на века.
Расцвета в подобной державе
в грядущем не произойдёт,
покуда, как на дирижабле,
вновь поднят, чтоб зрел весь народ,
усатый портрет командора,
который, как триггер сейчас
разлада, раскола, раздора
усталых, озлобленных масс.
4.
Что мне делать в стране этой дохлой,
с этим воздухом, затхлым в умат,
с этой вотчиной лагерной вохры,
где что ни бизнесмен – то пират,
с этим нравом всевластной верхушки,
что страну превратила в дурдом,
с этим охлосом вроде гнилушки,
с этой эрой, пропитанной злом?
Я смотрю на всё это с тоскою,
мне-то что, я – свободный певец,
что поёт о чём хочет, раскован
своей вольницей, как сорванец.
Вот за свой принцип бьётся орава,
полюбив принцип сей однова,
за которым и сила, и право,
ибо он – торжество большинства…
Но когда-то сказал Генрик Ибсен –
большинство на всём шаре земном
составляют глупцы – нету истин
сильней этой, в которой разгром
лжи, уверенной без разговора,
что там истина, где большинство…
Это гнусное глоткой суфлёра
повторяемое шельмовство.
Вот и мыкается планета,
себя этим загнав большинством
в тину дури апологета,
где барахтается с трудом,
чтоб не утонуть в безрассудстве
блефом выпестованных цепей,
что ведут в захолустье беспутства,
в площадную пустыню идей.
Государства дремучая глупость
изо всех щелей лезет, как бес,
оттого и грядущего мутность
давит, как разложения пресс.
Наша власть на другой, блин, планете
проживает, не зная стыда…
Это длится уже столетье,
вот откуда вся наша беда.
Время явно остановилось,
про движение словно забыв,
и сдалось общей дури на милость,
предвещая таящийся взрыв
возмущенья от лажи терпенья,
от застоя во властных мозгах,
от, увы, большинства отупенья,
что делам предвещает лишь крах –
крах последнего двадцатилетья,
что державу к упадку привёл,
несвобод навязавший ей клети,
да бесправия произвол.
Что мне делать в стране этой сонной,
где своё превосходство дурак
превозносит как принцип законной
власти, сеющей морок и мрак?
«Мне осталась одна забава:
пальцы в рот и весёлый свист» –
вот чего днесь достойна держава,
о чём пел нам поэт-скандалист.
Он не ведал наследников вохры,
что Россию закабалят
так, что плод здравомыслья усохнет
и не будет никто виноват.
Что мне делать в стране, где сегодня
верховодит убогое зло?
Ничего…
Отстраниться невольно,
ибо рядом с ним быть – западло.
Наша бесовщина
Мы не услышали покаянья
за всё, что было в концлагерях,
за преступленье противостоянья
народа и власти в гэбэшных чинах.
История – зеркало нашей державы,
в которое смотрится нынешний люд,
стремясь в декорации обветшалой
увидеть режима преступный статут.
Но зеркало это – кривое донельзя,
как будто нам кто-то прошедшего суть
являет, скрывая былого болезни
и лживых картин не стесняясь ничуть.
Храм ныне возводят в честь воинской славы,
и в нём на фресках, как лики улик,
лица тех, кто во главенстве державы
ныне царит наподобье владык.
Тут же и главный преступник столетья
красуется в храме среди молодцов
властей предержащих, в чьи лица смотреть нам
придётся, от срама не пряча лицо.
Распада державы они выдвиженцы,
жируют с тех пор, власть ловка их, как тать…
Распад бесовщине открыл к благам дверцы
и карты ей в руки дал, чтоб банковать…
На стенах, где место святых, – только бесы,
фрески их днесь украшают весь храм,
словно вещая: вот чьи интересы
тут приютил сей молельный бедлам.
Как это дико, когда стены храма,
там, где сиять должны лики святых,
фрески, как пошлая мелодрама,
изображают лишь бесов одних.
Бесы третируют робких сограждан,
коим вдруг стала до фонаря
власть бесовщины, бездарною лажей
в жизнь воплощающей прихоть царя,
вернее, монарха, что тоже из бесов,
выходец из их постылых рядов,
в коих он нажировал себе веса,
их криминал защищая и кров.
Он под себя нам историю пишет,
не понимая того, как теперь
бес этот, духом немощно нищий,
жалок, как в клетку попавшийся зверь.
Но вот уже в наших бешеных буднях
фрески со стен храма стали счищать,
так что восторг, что кипел в этих плутнях,
оставил сию королевскую рать.
Видно, монарх наконец догадался,
что эти фрески – державы позор,
и вот уничтожили это убранство,
дури холопской вынеся приговор.
Всё это словно преддверие стресса,
от коего переродиться должна
держава, пинка дав оставшимся бесам,
с ними расставшись на все времена.
Но до скончания бесовщины
надо дожить, что непросто отнюдь,
ибо у бесов, как у общины,
спайка, как шайка,
чтобы турнуть
оную с глаз долой, надо решимость
люда взнуздать, да и преодолеть
нашей страны вековую сонливость,
чтоб во власть бесов не вляпаться впредь…
Может, сегодня ещё слишком рано
ждать, что грядут бесовщине кранты…
Бесами нам нанесённая рана
долго ещё, как столетье обмана,
будет сжигать за собою мосты…
Наш триумфатор
В нашем воздухе отсутствие любви,
в нашем воздухе агрессии начало,
словно каждое сегодня визави
лишь раздором все общения венчало.
Воцарилось зло на нашенском дворе,
наслаждаясь всемогуществом деяний,
видя в оных соответствие поре,
когда злу как триумфатору влияний
на уклад житейских правил отдана
вся палитра самых чёрных дел державы,
в коих оная куражиться вольна,
словно в блуде изощрённая шалава…
Дико мне смотреть на этот зла фурор,
он зашкаливает, чванясь в беспределе,
и смакует злодеяний перебор,
как пахан в своём лихом бандитском деле.
Всё потому, что мир погряз во лжи
и никому днесь дела нет до истин,
теперь предпочитают миражи,
мир стал давно от истин независим….
А ложь со злом – напарники во всём,
трудиться им на пару вдвое легче,
от их трудов – неправды бурелом,
трудами их мир напрочь искалечен.
И, увы, не видно этому конца,
хоть не может эра зла резвиться вечно…
Зло сейчас у нас в фаворе удальца,
и желанней нет сейчас лица,
хоть нет скверней и нет бесчеловечней…
* * *
И.Л.
Вы мне подсказали тему,
а я её только развил
и вывел, как теорему
про мир, что опаснее вил…
Сквозь таявшую тьму небес
рассвет тихонько входит в окна,
неприхотливо, как балбес,
на нас взирая мутным оком.
Грядущий день пока что нем
в своём намеренье лукавом,
своей несметностью проблем,
готовых навалиться лавой.
И я его покорно жду,
как непременное событье,
и дел простую череду
воспринимаю по наитью.
В ней нет пристанища мечте,
но есть подсказка быть готовым
мне к соплеменника вражде
с его агрессией оптовой.
Один лишь мил мне дня призыв,
в коем ютится справедливость,
она воздействует, как взрыв,
на нашу древнюю ленивость.
Ленивостью я объясню
всё то, что с нами стало нынче,
где не приемлю я возню
всех против всех в жестоком клинче.
И до тех пор, пока вражда
сия сильна в своём коварстве,
не обретём мы никогда
иммунитета против распрей.
Но вряд ли обретём его,
ибо нет финиша у схватки,
где вечные добро и зло
друг другу бросили перчатки.
И человеческая суть
во все века неизменима,
и ей мой беспощадный суд
смешон, словно слону – дробина…
Но в том-то, видимо, и суть,
что нам без зла не будет видно,
где суждено добру блеснуть,
спасая от злодейств дубины.
Не зря искоренить нельзя
зла оголтелые почины,
иначе и добра стезя
нас поразит своей кончиной.
Мы с вами вечно в стороне
от этих неприглядных схваток…
Часы, что мы наедине, –
вот жизни истинный подарок.
И пусть в тартарары летит
мир, окочуриться рискуя…
Со мною вы – моя Лилит
и нашей страсти аллилуйя…
Режим витрин
Живу в державе лжи,
насилья и бесправья,
когда спецслужб пажи
сродни блатной ораве
бесчинствуют вовсю
везде, где только можно,
избрав себе стезю
невидимых вельможей,
которым по плечу
в делах любая подлость,
поскольку их мечу
и подлость – та же доблесть….
А главный их пахан,
как отпрыск «Коза ностры»,
как тот грядущий хам,
чей образ Мережковский
предвидел на заре
20-го столетья,
царует во дворе
сегодняшних трагедий…
Он одинок, как волк,
затравленный погоней,
уже пошли не впрок
плоды былых викторий,
в которых он блистал
как баловень интриги,
но фарта пьедестал
предстал днесь как вериги…
Страна пока молчит,
как будто затаилась,
но прячет динамит,
что та же справедливость,
которая взорвёт
державы сон однажды,
чтоб дать ей новый взлёт,
покончив с прежней лажей….
Пока держава лжи
жуёт плоды обмана,
где кривды этажи
над пропастью вулкана
накопленного днесь
озлобленного гнева –
как спрятанная жесть
внезапного маневра,
что в будущем сметёт
строенья зла и фальши
и сквозь чреду невзгод
уйдёт как можно дальше
от нынешних руин
и язв миропорядка,
чтобы режим витрин
исчезнул без остатка…
Но нам влачить пока
тоску сего режима,
хоть дать ему пинка
влечёт неудержимо…
Но не созрел ещё
в стране зачаток бунта,
хотя режиму счёт
уж выставлен как будто….
В нём всё мертво давно,
его существование
похоже на кино
с известным всем заранее
финалом про исход
анабиоза сплина,
от коего народ
очнётся, но с дубиной…
Израильтянин Ханох ДАШЕВСКИЙ напоминает о зверствах прибалтийских и украинских карателей во время Великой отечественной войны.
Памятник Александру Блоку, установленный в северной столице накануне Рождества, поделил гражданское общество на сторонников и противников.
Продолжаем публиковать большой очерк Бориса ЛУКИНА о специальной военной операции и российском обществе.
Евгений КАСАТКИН преимущественно лирик. Однако гражданские мотивы в его поэзии звучат вполне органично.
Гражданская лирика Натальи МАКЕЕВОЙ подкупает своей искренностью и энергетикой.
В стихах Анны БЕССМЕРТНОЙ – боль и переживания за своих, но в то же время и надежда, что все в итоге будет хорошо.
Основные лауреаты – создатели фильмов «Чемпион мира», «Сердце Пармы», «Здоровый человек».
В Гостином дворе состоялась презентация портрета в бронзе философа Александра ЗИНОВЬЕВА.
С популярным писателем Сашей КРУГОСВЕТОВЫМ о его новой книге беседует Алексей КУЧЕРСКИЙ.
О смерти бывшего сотрудника «Литературной газеты» Дмитрия КУРИЛОВА сообщает Наталья РОЖКОВА.
С 16 по 31 января в России проходит традиционная ежегодная «Неделя памяти жертв Холокоста», приуроченная к Международному Дню памяти жертв.
Писатель-патриот Дмитрий КОНАНЫХИН решил разоблачить редакцию «ЛГ».
Явился новый проповедник,
Мужлан с квадратной головой,
Тупого "охлоса" наследник
И невоспитанный такой.
Ему "лафа", ведь правда никнет
Пред ним, но "глупый наш народ"
В ту тарабарщину не вникнет
И ничего в ней не поймёт.
Да, Кохановский, я тоскую,
Бунтую я, властям назло,
Но извини, "комедь" такую
Читать мне как-то "западло".
Как можно так образоваться,
Так извратиться, чтоб потом,
Сидеть и нагло издеваться,
Над нашим русским языком?
Наш автор, кажется. задирист,
Но, для него, один ответ,
Что, если в мире есть антихрист,
То этот тип - антипоэт.
готов лупцевать всех подряд, без разбора…
Вот так раболепно, под стать холуям,
наследники вохры чтят царство террора –
исчадье спецслужб, крёстных концлагерей,
этих начальников вохровцев бывших,
нынешних силовиков королей,
якобы служащих помыслам высшим".
То есть солдаты правопорядка это "кагал космонавтов"? Их колотит либерастня и вместолевые из кружков МЭЛС, а полиция и ОМОН во всем виноваты и должны смиренно сносить насилие со стороны взбесившейся толпы? Очень некрасиво.
Моего близкого родственника отпустили из лагеря умирать - и это случилось примерно через полгода после выхода из лагеря. Реабилитация была только в 50-х, но я себе не позволяю поношения в адрес государственных служащих......
Что, Змеелов, ты там бормочешь?
Ты, если сплетничать привык,
Пиши в газету всё, что хочешь,
Но уважай ты свой язык.
Стихи, что пишет Кохановский,
Есть не поэзия, а бред,
А автор их - ужасно плоский,
А ты решил, что он - поэт.
Когда нас кто-то угнетает,
То ты защитником нам стань
И бей тирана... кто мешает?
Вот только слово не погань.
Что до "стихов" Кохановского, то я сомневаюсь, мягко говоря, в их художественной ценности. Однако мой комментарий касался смысла, а не формы......
Когда бы Пушкин знаменитый
Стихи такие прочитал,
То б замер он и, как убитый,
В глубокий обморок упал.
Да и в сегодняшней России
Стихи такие - зло из зол,
Тут есть читатели такие,
Что тоже грохнутся об пол!
Пусть люди разного все сорта,
Но тут - о мере разговор,
Ведь, если умный, то из спорта
Уходит вовремя боксёр.
С годами, тяжек каждый раунд,
И как ты шустро в бой ни лезь,
Чтоб победить, но там - нокаут,
Потом Альцгеймера болезнь.
Вот точно так же Кохановский
Совсем о возрасте забыл.
Он был, конечно, как Высоцкий,
Но только как и только был.
Люблю я Глеба Змеелова.
Ну сколько можно повторять!
А он, обманщик, хочет снова
Меня, несчастную, изгнать.
Ах, Змеелов! Ты не кузнечик,
Не муха ты, мой дорогой,
А очень умный человечек
И даже больше: ты - крутой!
В домашних спорах, для контраста,
Чтоб не корил меня отец,
Тебя цитирую я часто,
Ведь для меня ты - образец.
И если вдруг тебя покину,
То как мне жить без образца?
Ведь, непутёвая, я и сгину
Я без тебя, как без отца!
Вообще, семейка наша
Тебя признала, Змеелов.
Тебя читает сам папаша
И перечитывать готов.
Он быть умнее, видно, хочет,
Твои заметки он берёт,
А как прочтёт он, так хохочет,
Рукой схватившись за живот.
Потом, ни много и ни мало,
Он заключает так: "Мерси.
Ещё живут оригиналы
У нас, на нынешней Руси!"
Вот видишь! Даже мудрый папа
Тебя за умного признал.
И то сказать: ты не растяпа,
А умный и оригинал!
Змеелов! Не дал ты маху,
Написал ты много строк,
Так зачем дрожишь от страху,
Как осиновый листок?
Я, мой друг, людей не режу,
На медведей я хожу,
А нахального невежу
Без ножа я уложу.
Ты измотан весь и скован,
В чём и держится душа,
Но ведь ты исполосован
Только словом, без ножа.
А раз так, не бойся слишком,
Ты мне нужен лишь живой:
Я хочу, как кошка с мышкой,
Поиграть, мой друг, с тобой.
Но издеваться не спеши:
Нет, не пародия в тех строчках
- Косноязычный крик души.
А, Каминский! Что скрываешь
Ты себя сто дней подряд?
Где ты нынче пропадаешь,
Где зарыл ты свой талант?
Если ты наш бард столичный,
Так садись и напиши
Не такой косноязычный,
А свой стройный крик души.
Порой горбушку черную делили.
Ну да, мы жили скудно, но зато
У нас был вождь. И мы его любили.
Да, было - люди гибли ни за что
Над безымянной ямой струйка пыли.
Ну да, мы жили в страхе, но зато
У нас был вождь. И мы его любили.
Те дни ушли - вода сквозь решето;
Остались где-то там шторма и штили;
Как жили, позабыли. Помним то:
У нас был вождь - и мы его любили!
насилья и бесправья,
когда спецслужб пажи
сродни блатной ораве
бесчинствуют вовсю
везде, где только можно,
избрав себе стезю
невидимых вельможей,
которым по плечу
в делах любая подлость,
поскольку их мечу
и подлость – та же доблесть…."
Cпецслужбы - дрянь. Спасли народ и лично автора от терроризма, от разгула преступности. Не дай бог кошелек у автора стибрят - поскачет вприпрыжку к "космонавтам" и росгвардейцам, которых густо поливает дерьмом. Интересно, совесть где то продают на "Авито"? Может автору прикупить чуток, раз он ее потерял?
НОРОТ - НЕ ТОТ (с)
его существование
похоже на кино
с известным всем заранее
финалом про исход
анабиоза сплина,
от коего народ
очнётся, но с дубиной…"
Автор мечтает о революции, о бунте? Автор в курсе, что он сдохнет от голода или его сожрут оголодавшие сограждане? Не знает чем заканчиваются революции? Для начала - прекращается выплата пенсий......
Носили мы армяк, а не пальто,
Не ели хлеб, а на картошке жили,
И были быдлом, но зато
У нас был царь. И мы его - любили.
Нам надоела эта рабья жизнь,
Устали ждать мы божью милость,
Решили мы построить коммунизм
И вёл нас вождь. Да вот - не получилось.
Но, без любви большой, и жизни нет,
Нет ни пальто, ни хлеба и ни света.
У нас на троне нынче - президент,
И любим президента мы за это.
Я тебя выручу. Вот тебе текст волшебной песни (кстати, про пальто!). При наличии колокольчика в носу и скрипки, он приведет к бешенному успеху в твоем Сургуте:
"Мама, мама, что я буду делать? Ку.
Мама, мама, как я буду жить? Ыыыыы!
Ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ыыыы.
"У меня нет тёплого пальтишки,
У меня нет тёплого белья.
Ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ыыыы.
Ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ыыыы.
Мама, мама, что я буду делать? Ку.
Мама, мама, как я буду жить? Ыыыыы!
Ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ы-ку, ыыыы". (с)
П. С.: Не благодари. Это подарок.
Змеелов наш - опытный политик,
Да и в делах он очень преуспел
Как менеджер и тонкий аналитик.
Но даже это - вовсе не предел.
Он у нас - талантливый писака,
Каких в России больше нет.
Во всех своих талантах он, однако,
Такой же гениальный, как поэт.
Пусть я, в делах, немного значу,
Но бедный папа - устаёт,
Вот он и задал мне задачу
Из незначительных работ.
Велел он сделать мне анализ,
Как в мире индексы плывут,
Как котировки поменялись,
При колебаниях валют.
А я весь день с тобой болтала,
Как бы с бойфрендом при луне,
И вот, ни много и ни мало,
Пред папой стало стыдно мне.
А ты - всегда готов на пренья,
Как будто дела больше нет,
И вот, во мне сложилось мненье,
Что ты - болтун и дармоед.
На что живёшь ты? Вот задачка!
Но сердце мягкое у дам.
Станцуй мне танец, как собачка,
И я тебе - покушать дам.
Как то себе противоречишь, то у тебя пальто и хлеба нет, то кормить собрался.)
Цак не забудь надеть - песня без него не будет иметь коммерческого успеха!
Не дай нам бог лихую смуту!
Ведь, Змеелов, тебя опять
Водить придётся по Сургуту
И представления давать.
Конечно, ты, как обезьяна,
На местном рынке бы скакал,
И северянин, без обмана,
Тебе краюшки бы бросал.
Но это - в будущем. Ведь, к слову,
Мы добываем с папой нефть
И даже дурню Змеелову
Мы не позволим умереть.
Для женщин мода - вещь святая,
Но папа дарит мне - не то.
Я современная такая,
Но нет у девушки пальто.
Да, нет пальто. А вот причину
Не каждый деятель поймёт,
Ведь, только офис я покину,
Лакей манто мне подаёт.
Наряд, мой выглядит отлично,
Ведь мех мне соболя - идёт,
Но не совсем демократично
Он перед массой предстаёт.
Вот Змеелов, в пальто дырявом,
Ползёт по улице, как гад,
Зато всегда бывает правым.
Ведь он, по духу, демократ.
Глеб Змеелов несчастен и недаром,
Он никакой работы не ведёт,
А, словно бич, гуляет по бульварам
И песенку волшебную поёт.
Какой я, мама, умный! Но, однако,
Хоть я лежу всё время на боку,
Как будто бы олень или собака,
Но холодно и голодно мне. Ку!
Но это, мама, так несправедливо!
Хочу я прыгнуть выше головы,
Чтоб жить, как все, богато и счастливо,
В пальто и в шляпе с ленточками. Ы!
Чтобы оставить комментарий вам необходимо авторизоваться