Олеся Николаева, участница нового проекта МХАТа «Сезон стихов: Третья сцена», призванного «пригласить» поэзию на театральные подмостки, рассказала «ЛГ» о модных молодёжных веяниях в искусстве, о размывании критериев в оценке творчества и о том, почему поэтам не стоит унывать.
– Главный редактор журнала «Знамя» Сергей Чупринин подчёркнул контраст между вашими стихами и прозой. В поэзии он отметил сложность, в прозаических текстах – демократичность и доступный язык. Согласны ли вы с таким разграничением?
– Пожалуй, Сергей Иванович прав. У поэзии и прозы – разные цели. Поэзия – это иноязык, позволяющий дать словесное обличье незримому. А в прозе важен подтекст, который заключён в текст, прозрачный и понятный. Я люблю внятный сюжет, зримое пластическое пространство, в котором разворачиваются события, характеры героев с их речевыми характеристиками, – это всё требует определённости.
И потом – написанию стихотворения предшествует звук, а прозы – картина, какой-то визуальный образ, несмотря на то, что и звук может потом создать зримый рисунок, а течение прозы – разбудить голоса персонажей. Иногда, когда герои уже определены, они начинают сами разговаривать меж собой, а потрясённый автор лишь слушает да записывает за ними.
– Вы сами не раз говорили о том, что на вашу поэтику серьёзно повлияла православная культура. А что формирует творческую позицию нынешних студентов Литинститута?
– Мои студенты – по сути, ещё подростки. На них, конечно, порой влияют разные поветрия молодёжной моды – от рэпа до сентиментальной попсы, от нигилистических настроений до чернухи, и это не вяжется с их собственными образами юных и светлых людей. С большим изумлением узнала от них в прошлом году о Монеточке, Гнойном и Оксимироне, которых они мне предложили послушать. Но я надеюсь, что это возрастные явления, и те прекрасные образцы поэзии, на которые я постоянно ссылаюсь на своих семинарах, сыграют свою роль.
– С одной стороны, сегодняшние поэты не собирают стадионов, с другой – настойчиво выходят к зрителю, слушателю. Как лично вы относитесь к новым форматам, рассчитанным на визуальное восприятие?
– Я это принимаю как данность. Все говорят об угасании интереса к поэзии. Но если почитать статью Тынянова «Промежуток» и некоторые выдержки из воспоминаний Георгия Иванова о литературной ситуации 20-х годов прошлого века, то можно сказать, что такое ощущение имеет свойство повторяться. И, хотя это досадно, поэтам не стоит унывать, ведь их блаженство всё равно остаётся при них. Может быть, надо искать какие-то новые формы чтения поэтических текстов: например, в Китае два театра поставили спектакли по моим стихам – с использованием музыки, пантомимы, спецэффектов... Я была потрясена этим зрелищем. Сейчас мы попробуем сотворить нечто подобное во МХАТе.
– Как меняется интерес к классическому стихосложению? Остаётся ли оно базой для творчества?
– К сожалению, многие люди, пишущие стихи, мало знают классическую поэзию, а порой и не понимают её. Кроме того, постепенно атрофируется стремление овладеть тем, что называется «стихотворной техникой»: немногие сейчас ею владеют, ещё меньшее количество людей могут сделать её служанкой своего вдохновения. К тому же размывание всяких критериев в оценке поэтического творчества и огромный наплыв «как бы стихов» в интернете, в том числе «как бы верлибров», расхолаживают стихотворцев: мол, зачем мне нужно как-то напрягаться, заморачиваться, звать рифму, идти за ней, искать точное слово, выстраивать стихотворение, чтобы оно стало художественным изделием? А в случае с верлибрами я очень часто сталкивалась с тем, что за разрозненными и ничем не связанными меж собой строками, напоминающими то ли мысли спросонья или с похмелья, то ли невнятный черновик, то ли вообще пробу пера в попытке написать прозаический отрывок, кроется просто неумение нарисовать словесный рисунок. Я встречала у начинающих стихотворцев такое выражение: «Высшее мастерство – это преодоление мастерства», и это верно, я сама так говорю. Но когда этим правилом начинают руководствоваться те, у кого не только мастерства, но и элементарного ремесленного навыка нет, то это звучит немного пародийно. Харизма ищет словесного выражения, и если тот, кто её ощущает в себе, не найдёт своего языка, не научится на нём мыслить, то и она оскудеет и развеется.
– Какие тенденции вы можете отметить в современной прозе?
– Ну, тут я не рискую делать какие-то обобщения, поскольку есть несколько романов, о которых писали как о значительных явлениях, а я их не читала. Поэтому, не претендуя на особое знание об этом предмете, замечу только, что наиболее интересными мне кажутся авто- и просто биографические романы, написанные реалистическим, жёстким мужским пером. Вот и я тоже хочу написать сейчас нечто такое. На мой взгляд, сейчас наблюдается особый интерес к прозе non-fiction.
– Как вам удаётся заниматься и поэзией, и прозой, уделять время преподаванию? Что в настоящее время в приоритете?
– Я только что написала рассказ и семь стихотворений. Но готовлюсь к написанию нового биографического романа: пока что читаю материалы к нему, прежде чем сделать первый прыжок. Размечаю пространство, расставляю персонажей…
А энергетические затраты… Они восполняются. И, наоборот, когда я ничего не пишу, начинаю чувствовать, что у меня в душе хаос, от которого я устаю.
– Существует ли в век прогресса и технологий культура семейного чтения? Если да, то в какой форме?
– К сожалению, насколько я могу это наблюдать, семейное чтение уходит в прошлое. Я ещё имела удовольствие читать русскую классику вслух с моими детьми 11–12 лет: «Повести Белкина», «Героя нашего времени», «Мёртвые души», «Ревизора», «Село Степанчиково» и «Дядюшкин сон», я уж не говорю про Священное Писание. Летом, во время каникул, после обеда мы садились в маленькой сторожке и читали – часа три. Иногда – ещё и на ночь. Но нынешние дети прочно засели в интернете, и, как мне сказала одна очень «продвинутая» девочка, дочка моих друзей: «Наташа Ростова мне совсем не понравилась: дурочка какая-то…»
Это мне совсем непонятно: я вспоминаю, как в 14–15–16 лет ночи напролёт читала и Толстого, и Достоевского, и Гоголя: читала и не могла оторваться.
– В этом году вы получили премию журнала поэзии «Арион», в 2006 году – национальную премию «Поэт», семь лет назад – стали лауреатом Патриаршей литературной премии… В чём особенность премиальной системы в литературе? Что значат премии для вас лично?
– Для меня это каждый раз было очень большой радостью и неожиданностью: особенно премия «Поэт». Дело в том, что за два года до этого у меня в буквальном смысле отобрали Пушкинскую государственную премию, которую мне присудили члены жюри, все – очень уважаемые мною писатели. Это была некрасивая интрига, все тайные подробности которой мне раскрылись самым невероятным образом («всё тайное становится явным»). История получила огласку, об этом были газетные статьи, а члены жюри даже писали письмо Президенту, поскольку получилось так, что их совокупными стараниями и мнением пренебрегли, сочли его за ничто. Да и я описала всё это в своем автобиографическом романе «Тутти». Премия «Поэт» помогла мне вспоминать эту историю с улыбкой.
Ну и, конечно, все другие премии мне дороги, тем более что я – человек «беспартийный», не принадлежу ни к какой «группировке», и поэтому всякая премия для меня – это не поддержка единомышленников, а знак профессионального признания.
– И такой вопрос о традиции наставничества в литературе: насколько она актуальна сейчас? Кого вы считаете своими главными учителями в творчестве?
– Я выросла в писательской среде и с подросткового возраста с жадным интересом прислушивалась к разговорам о литературе, некоторые из которых вели у нас дома Семён Кирсанов, Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Давид Самойлов, Юрий Левитанский, Андрей Битов, Вильгельм Левик и другие писатели. Ходила я и на секции поэзии и художественного перевода в ЦДЛ, и на семинар Слуцкого, и сама училась на семинаре Евгения Винокурова. Везде можно было услышать что-то ценное и полезное. Замечательным знатоком поэзии был Александр Межиров, которому я внимала с наслаждением, наматывая себе на ус. Можно сказать, что я училась тонкости понимания, рассуждения и оценки у Олега Чухонцева, у Александра Кушнера и его жены – подлинного ценителя поэзии – Елены Невзглядовой, и у критика Ирины Роднянской. Были мне дороги некоторые суждения о поэзии Евгения Евтушенко, и Андрея Вознесенского, и Евгения Рейна, и моих друзей-поэтов: Виктора Гофмана, Николая Кононова. Всё это я обдумывала, примеряла на себя, с чем-то спорила, с чем-то категорически не соглашалась и отвергала. А ещё я училась у русских классиков: просто медленно читала и перечитывала, стараясь понять, как именно это «сделано». Своими учителями я считаю Достоевского и Лескова, Пушкина и Иннокентия Анненского, Блока и Ходасевича, Цветаеву и Ахматову, Пастернака и Мандельштама.
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Олеся Александровна Николаева – поэт, прозаик, эссеист. Родилась в Москве, окончила семинар Евгения Винокурова в Литературном институте им. А.М. Горького. Руководитель семинара поэзии, профессор.Автор более пятидесяти книг стихов, прозы и эссеистики. Произведения переведены на английский, французский, немецкий, испанский, итальянский, греческий, китайский и другие языки.Лауреат национальной премии «Поэт», Патриаршей литературной премии, премии Правительства РФ и других российских и международных премий.