Долгое время русская литература существовала по контракту, подписанному с кем-то Пушкиным, где было не только «не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать», а ещё и идея о том, что писатель пописывает, а читатель почитывает. Писатель был нормальным производителем продукта, который подлежал продаже. Рынок этот часто бывал несправедлив и приводил писателя в уныние. Наиболее отчаянные сочинители бормотали вослед (или задолго до) Марине Цветаевой: «…моим стихам, как драгоценным винам, наступит свой черёд». Иногда судьба была милостива к мёртвым писателям, и потом общество сожалело об их прижизненной нищете и безвременной смерти.
Не так давно литературное ремесло переживало золотой финансовый век, который не стоит путать с пушкинским временем. Возникло министерство литературы (хоть и называлось по-другому), и когда-то сотрудникам этого министерства с удостоверениями Союза писателей даже оплачивались бюллетени – так, как платили заболевшим инженерам и дворникам. Потом пришли иные времена и иные племена, литература вновь вышла на рынок, и после десятилетия эйфории вдруг оказалось, что территория чтения сжимается, как шагреневая кожа.
Гонорар для писателя стал не самой главной мотивацией публикации. Нужно цинично отставить в сторону желание излить свою душу, свидетельствовать о происходящем, создать вымышленный, но непротиворечивый мир и быть в нём режиссёром – это всё мотивы творчества, а не распоряжения его результатом. В условиях новой свободы финансовые потоки сперва замедлились, а потом и вовсе обмелели.
У писателя ещё оставались специфические бонусы: бесплатный туризм, когда его возили по городам и весям, как диковинного слона, на фестивали и форумы. Более везучие и премированные писатели по падали за границу, где к ним испытывали инерционное уважение как к наследникам Толстого и Чехова. Публикуемый и премированный писатель сам становился членом жюри каких-нибудь литературных премий – профессия эта оплачиваемая, но вовсе не такая беззаботная, как может показаться.
Но тут наступило самое интересное. Финансовые потоки почти остановились, потому что писателей стало слишком много, а читателей – куда меньше. И они уже неохотно платили в книжных магазинах. Это преобразовало литературный пейзаж не меньше, чем хозяйственные эксперименты Угрюм-Бурчеева в конце великого романа Салтыкова-Щедрина.
Тогда за литературу стал платить сам писатель. Возникли во множестве литературные курсы, участники которых тратят деньги за прикосновение к ремеслу. Среди них есть предприятия интересные, есть, быть может, полезные, а есть откровенно шарлатанские. Если отвлечься от практической пользы, то отчего не пообщаться с любимым писателем, если он за известные деньги читает твой текст, да ещё и комментирует написанное? Это честный подход, не хуже американской традиции продавать ужин с какой-нибудь знаменитостью.
Мысль издать произведение за свой счёт уже не кажется какой-то глупостью. Мы часто оказываемся в положении человека, затравленно озирающегося посреди своего дома: надо что-то подарить другу-имениннику. Так покупаются миллионы бессмысленных предметов, после так же стремительно передариваемых. А вот книга, на которой сделана дарственная надпись, становится идеальным презентом. Имея в товарищах 365 именинников, можно целый год ужинать вне дома.
Но шутки в сторону – финансовые потоки действительно переменили направление, однако предельной точкой будет то, когда писатель станет платить читателю – не на курсах, а в жизни.
Вот тогда станет по-настоящему интересно.