Лариса Пушина. Замок роз / Предисл. Н. Ахпашевой, Д. Бобышева, В. ЕрофеевойТверской, Н. Красновой, Г. Калашникова, С. Секретова. – М.: Издательство «У Никитских ворот», 2018. – 80 с. – 500 экз.
Во время весенней самоизоляции сбегал в магазин и купил себе пазлы. Надо было чем-то занять голову, дабы мысли о бессмысленности бытия не так сильно разжижали сознание. Несколько коробок одной фирмы с разными картинками. Пока собирал, заметил, что картинки разрезаются на пазлы по одному трафарету. Открытие вдохновило меня. Ведь можно было, допустим, собирая слона, приставить к нему ноги динозавра, а вороне вместо клюва приделать пасть крокодила. Я смешивал деревенские пейзажи с городскими, космонавтов отправлял исследовать морские глубины, минареты украшал крестами и колокольнями. Главное, чтобы фрагменты мозаики совпадали – были взаимозаменяемы – и цветовая гамма как можно меньше отличалась. Картинки получались сказочными и фантастическими.
Теперь же, читая книгу стихотворений Ларисы Пушиной «Замок роз», вспоминаю своё развлечение. Слова, что пазлы, подобраны. Одинаковое количество слогов, ударная гласная где надо, звучание прекрасное, завитушка рифмы на месте. И эклектика смыслов, где какие-нибудь хипстерские фразы смешиваются с патетикой высокого стиля, перетасовываются эпохи, страны, исторические личности, да и просто эпитеты. Тут даже дело не в злоупотреблении оксюморонами. Их в действительности не так много. Скорее другое. Слова будто руководствуются программой случайных чисел. Это если их поместить, как лотерейные шарики, в крутящийся барабан, чтобы они перемешались, открыть заглушку необходимого размера, а потом первое случайно выпавшее слово вставить в стихотворение. Поэтому получаются «студенты, которые целуют гармонию росы». Или:
Как флора сусека,
Печали цветущи.
Мне трудно сказать, чего здесь больше: детской непосредственности или же исключительной работы со словом, когда оно теряет своё истинное (естественное, современное) значение и в соединении с другими будто приоткрывает никем ранее не виданные, потаённые пласты смыслов. Притом что автор создаёт отнюдь не сюрреалистические или импрессионистские картинки.
Он был не ангелом, последний царь
Империи, опасной миру небом,
Библейски кроткой в счастье с чёрным хлебом,
Благодарящей волю и за хмарь,
Не только ясную, как Грин, погоду,
И столбики любви по жизни ходу
До благородства в нас теперь и встарь.
Не идеал – но явно лучше тьмы
Дворцов, шатров, многоэтажек люда.
Не относился к редким чудам-юдам,
Дрожал, как все, в объятиях зимы,
Обычным смертным шёл под сенью веры,
Любил жену – их фразы атмосферны –
И был добрей, чем веерные мы.
Хотел уехать и спастись? О да.
Желал детей женить и выдать замуж,
Подвесть их к мудрой лёгкости Сезаму,
Поведать, где прощения вода,
Увидеть бадминтон бутонных внуков
И чуять в девяносто запах луков,
Галантный жар парфюма, холода.
Он стал сознательно пред ярым злом
Живительно святым повыше мощи
Страны от Сочи до полярной ночи,
Надэпохальной и в подъём, и в слом.
Где шифрами о Пушкине в дорогах,
Где будущего машет недотрога,
Где ты и я немереным числом.
Сюжеты достаточно статичны, сродни монументам. Глаголов почти нет, часто они выполняют функции прилагательных. Цветовая гамма – яркая и праздничная. Нет ощущения угнетающей безысходности в стихах. Построение текстов классическое, без ямок и бугорков. Все строчки – от первой и до последней – равны между собой. Если вдруг автор «садится» на свободный размер, то будет «ехать» на нём до самого конца.
Смотрите, какая прелестная мозаика в стихотворении «Зимний сон»: начинается оно с того, что описывается пение картин Боттичелли на виолончели. Не игра на виолончели, а самое настоящее «пение»:
Шиповник зацветёт ещё не скоро,
Но славная картина Боттичелли,
Миры её загадки златокорой
Поют с Вивальди на виолончели.
Потом говорится об очертании полётов гимна. Далее автор акцентирует читательское внимание на природе, которая настолько величава, что мгновенна, как юность, и рассказывает о почках, которые шоколадом выстраивают ароматы. Завершает стихотворение слегка переделанный под необходимый размер (и звук) извечный горьковский вопрос: а есть ли мальчик? Право слово, но вся эта россыпь несуразностей под этикеткой неожиданных авторских решений умиляет. Не может не умилять.
А есть ли мальчик? Ярый зимний холод.
Иль боттичеллиевский шарм над лугом
Извечно ликами цветов исколот,
Как линии души перед разлукой?
Истоки поэтики Ларисы Пушиной можно легко найти в стихах Игоря Северянина. Начиная с названия «Замок роз» и заканчивая манифестами, которые приведены Ларисой Пушиной в послесловии. Та же северянинская напыщенность, королевская (не по современной эпохе) поступь размеров, вычурные слова, вечные цветы, кружева, ароматы и звуки.
Переход в изгибы сада,
В переливы юных явей,
Контур счастья амперсанда
Над живым цветком кудрявей,
Лебеди на водоёме,
Будто ты и я сегодня,
Гармоничность на подъёме,
К берегу покоя сходня.
Как ни странно, в книге встречаются (в эпиграфах, отсылках, сносках, в прологе, в предисловиях поэтов и литературоведов, в манифестах и в других единицах текста) имена многих классиков поэзии, но ни разу не упомянуто имя Северянина. Хотя, на мой взгляд, он первый, кого уместно было бы назвать, говоря о подобной поэтике.
Для Ларисы Пушиной первична фонетическая составляющая, мелодичность. Стиль письма Пушиной определён (ею самой) как стиль «бельканто» (итал. bel canto – «красивое пение»). Настроение стихотворных текстов названо (ею самой) «саншайн» (англ. sunshine – «солнечное сияние»). Поэтому, конечно же, никакого Босха в её стихах вы не увидите. Здесь только Вивальди и Боттичелли. И ни одного барабана – исключительно виолончель.