«ЛГ»-досье

Майя Кучерская – писатель, филолог, литературный критик, педагог. Родилась в 1970 году в Москве. Окончила МГУ им. М.В. Ломоносова и Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Кандидат филологических наук. Профессор факультета филологии НИУ ВШЭ. Автор многих книг, в том числе «Современный патерик: Чтение для впавших в уныние», «Бог дождя», «Тётя Мотя», «Ты была совсем другой». Лауреат Бунинской премии (2006), Студенческого Букера (2007). Победитель в читательском голосовании премии «Большая книга» (2013). Руководитель Школы литературного мастерства Creative Writing School (CWS), академический руководитель программы «Литературное мастерство» в НИУ ВШЭ по подготовке профессиональных литераторов. Координатор Всероссийского литературного конкурса для школьников «Класс!».

«Все мы заняты общим делом – ищем, как словами описать этот мир, как заново родить мир в слове», – считает Майя Кучерская.

– Майя Александровна, вы координатор проекта – нового литературного конкурса для школьников «Класс». Какова главная цель конкурса? И поможет ли, на ваш взгляд, более раннее выявление таланта становлению будущих писателей?

– Не люблю конкуренции в области искусства. Как я уже и сказала, писатели разные нужны. И маленькие, и крупные. Авторы и одной книги, и многотомников. Тем более не хочется разжигать эти страсти – соперничество, ревность – среди школьников. Поэтому наш конкурс «Класс!» забрасывает сеть широко, на выходе должно быть 30 финалистов и сразу пять не ранжированных по местам лауреатов. Этим мы как бы говорим: в литературе нет и быть не может самого лучшего, их много. В литературе важнее, что мы заняты общим делом – ищем, как словами описать этот мир, как заново родить мир в слове. Удобнее такие поиски совершать в компании единомышленников. Поэтому всех финалистов мы пригласим на мастер-классы с писателями – членами жюри – Дмитрием Быковым, Эдуардом Веркиным, Мариной Степновой, Ольгой Славниковой, Олегом Швецом. Чтобы старшие поддержали младших и что-то важное им объяснили про слова.

– Майя Александровна, почему для вас как для писателя так важна православная тема?

– Была важна. С тех пор утекло довольно много воды, вполне хватит на речку Темзу. Так что для меня как для писателя эта тема в прошлом. Для меня как для человека – нет, и надеюсь, так оно и будет.

– Как вообще, на ваш взгляд, должны взаимодействовать в произведении этика и эстетика? Иными словами, может ли быть произведение прекрасным с художественной точки зрения, если оно хоть на чуть-чуть не делает мир лучше?

– Да об этом давно уже написал Пушкин. В хрестоматийном стихотворении «Поэт и толпа». Кто забыл – перечитайте. Толпа взывает к поэту и требует, довольно настырно: «Нет, если ты небес избранник, Свой дар, божественный посланник, Во благо нам употребляй: Сердца собратьев исправляй. (…) Ты можешь, ближнего любя, Давать нам смелые уроки, А мы послушаем тебя».

Помните, что он отвечает? Ещё чего! Какое дело поэту мирному до вас! Бесполезно вам проповедовать, вас учить, вы уже умерли, и лиры глас вас не оживит. А мы, мы, беспечные поэты, рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв. Толпа – это такие рекламные агенты, врывающиеся к нам, авторам, в дом и впаривающие нам вот это: давай-ка, меняй нас, исправляй нравы и сердца. И выгода тут одна: нагнуть и заставить творца заниматься не своим делом. Вслед за пушкинским поэтом, немного, конечно, смешным в своей заносчивости и таким юным, хлопаю перед их носом дверью. А ну-ка вон!

– То есть вы считаете, хорошие книги не могут реально изменить мир? Учитывая, что по-прежнему существуют войны, убийства и иные проявления зла?

– Нет, просто это не их дело. Мир должны менять политики, законодатели, чиновники. Пусть каждый занимается своим. Дума заседает, ищет, где бы ещё надыбать грошей для государства, какой бы похитрее ещё принять закон. Священники пусть исправляют сердца. У них есть то великое преимущество, что их на это поставили, и те, кто приходит в храм, сами жаждут исправления, просто не знают, как это лучше сделать. А мы, писатели, будем себе сочинять свои книжечки, рисовать свои картинки – жуткие, как у Босха, светоносные, как у Брейгеля. Вот наше нехитрое дело. Если кто-то, глядя на наши гениальные творения, внезапно поймёт, что до сих пор жил неправильно, забыв о духовном измерении бытия – чудно. Если кто-то через призму текста разглядит, что отражение избушки и жёлтых деревьев в тёмной осенней речке – удивительно, что яблоко или там мандарин совершенно сотворены – что ещё надо?

– Есть ли сегодня какие-то нравственные авторитеты в России? На кого опереться молодому человеку, входящему во взрослую жизнь?

– Сейчас с этим полная путаница. Непонятно, на что и на кого сегодня опереться молодому человеку. С одной стороны, теория успеха торжествует. Книжные магазины завалены пособиями о том, как завоевать мир, заработать миллион, реализовать свои способности. То же как будто и в школе, и дальше: старайся, пиши олимпиады, побеждай во Всероссийской олимпиаде, поступай бесплатно в лучшие университеты страны, учись и ничего не бойся. С другой стороны, не дурачки и наши молодые люди. Что они видят, высунув нос просто даже на улицу? Законы не работают, любая политическая инициатива душится. Может быть, тогда не политика, а бизнес? Казалось бы, вот простор для инициативных, деятельных, существуют к тому же и культурные бизнес-проекты – но тут лучше спросить наших предпринимателей. Почему самые крупные стремительно переводят активы за пределы России, а мелкие дрожат в своих офисах? Почему самый талантливый российский режиссёр сидит под домашним арестом? Нравственные авторитеты как-то на этом фоне онемели. То есть они даже что-то говорят, но страна их не слышит.

– Вы хотите сказать всё совсем безнадёжно?

– А вот и нет. Я хочу сказать, что выход всё-таки есть, и он совсем простой. Его надо искать в горизонтальном направлении. И направление это: найди своё маленькое дело и делай его. Любое. Просто, честно, в предложенных обстоятельствах. Невзирая на лица, доверяя себе, любя, простите за пафос, людей.

– Как вам кажется, должна ли в книге проявляться идеологическая, гражданская позиция писателя? То есть важно ли, например, западник он или славянофил? И что лично для вас означает понятие патриотизма?

– Почему нет? Может и проявиться гражданская позиция. В этом отношении важным событием, по-моему, стал выход фильма Дуни Смирновой «История одного назначения». Это фильм специально для молодых людей как раз. О том, как легко потерять те самые ориентиры, о которых вы говорите, и о том, что всегда найдутся благовидные предлоги от них отказаться. Очень патриотичная картина, кстати. О вечной русской стычке закона и милосердия. Казалось бы, ответ-то на поверхности: сделай законы милосердными, всё! Но не такова матушка Россия. Хотя надо признать, реформы 1860-х многое поменяли и постепенно даже русский мир очеловечился, отменили рабство, запретили телесные наказания, сократили сроки военной службы, уже много позже ввели разные социальные льготы. Сегодня в казённых учреждениях все намного любезнее, чем даже 10 лет назад. Диванчики, электронная очередь. Так что мы очень медленно, но всё-таки движемся к христианским ценностям, то есть уважению к чувству собственного достоинства другого, глядишь, однажды дорастём и до любви.

– Кого из современных писателей цените? О ком уже можно сказать, что они наверняка останутся в истории литературы?

– Я ценю всех. Все останутся в истории литературы, хоть строчкой, но останутся. Вот умер Олег Павлов, автор глубоких, но только нескольких книг. И мне его остро не хватает, хотя виделись мы по-настоящему ровно три раза в жизни. Один раз продлился пять дней, в поездке, другой – три часа, за столом, третий – две минуты, случайно столкнулись. И Владимира Шарова не хватает. И мысль о том, что больше я не прочитаю ни одного нового текста Владимира Маканина, для меня невыносима. Так с каждым – вынь одного, палитра окажется неполной. Поэтому пусть пишут все, очень люблю хоровое пение – и Михаил Шишкин, и Людмила Улицкая, и Евгений Водолазкин, и Людмила Петрушевская, и Ольга Славникова, и Марина Степнова, и Татьяна Толстая, и Захар Прилепин, как бросит воевать, и Алексей Сальников, и Наталья Ким, и все-все-все. Поэты тоже. Дмитрий Быков, Сергей Гандлевский, Мария Степанова, Катя Капович, пусть поют подольше, погромче, разгоняют нашу русскую скуку!

– Влияет ли, по вашему мнению, премиальный процесс на развитие современной литературы? Иногда создаётся впечатление, что есть книги, специально написанные под некий премиальный формат, и в то же время существуют достойные произведения, не отмеченные никакими престижными премиями?

– Премиальный процесс влияет на развитие литературы очень просто. Художник – уязвим и нежен. Ему нужно, чтобы хотя бы узкий круг друзей повторял ему: ты – гений! Ты самый-самый. Ещё лучше, если не узкий круг, а сообщество. Премия – это признание, и часто, получив наконец премию, писатель просто расцветает, как красна девица. Хорошеет, сочиняет, не тоскует, не пьёт, не злобствует, не завидует более успешным собратьям по цеху, а просто сочиняет, радует мир новыми своими книгами. Поэтому чем больше премий, тем лучше, чем больше авторов получат эту, в принципе-то скорее символическую поддержку, тем прекраснее будет для нашей литературы.

– Вы руководитель литературных мастерских Creative Writing School и магистерской программы «Литературное мастерство» в Высшей школе экономики. Расскажите, пожалуйста, о ней. Чему учите молодых писателей? И возможно ли на самом деле научить писать или можно только помочь развиться таланту? И почему, кстати, название на английском языке?

– Э-э-э, подождите. Обо всём по порядку. Проектов два. CWS и магистратура. CWS для взрослых, готовых потратить на своё литературное обучение деньги, хотя самых талантливых берём бесплатно. Это частные вечерние курсы, продолжающиеся два с половиной месяца. Магистерская программа – для тех, кто готов учиться литературному мастерству два года, много читать, ходить на лекции и семинары каждый день, зато бесплатно. Чему учим? В обоих проектах учим ремеслу. Вы правы, таланта не вдохнёшь, мы не боги, но научить писать живые диалоги, создавать персонажи, описывать облака, дождь, боль, восторг, стену дома и оттенки красного (например) – можно. Как и обучение всякому ремеслу, это требует времени. Прикладные занятия должны при этом сочетаться с расширением кругозора, кто мало читает, тот не станет большим писателем. Так что в магистратуре ещё и много курсов по расширению литературной эрудиции – читаем современных авторов и классиков, писателей и поэтов. Изучаем, как строить сюжет в романе, а как в компьютерной игре. А английский, ну, какой же это английский. Давно уже не совсем. Creative writing на наших глазах и не без нашего участия превращается в интернационализм. Вроде «компьютера» или «боа».

– Вы как-то сказали, что интересно было бы переместиться, став невидимкой, в прошлое, в лесковское, например, время... А хотели бы переместиться в будущее, лет, скажем, на пятьдесят или сто вперёд, и посмотреть, что будет с отечественной литературой? И как думаете, что с ней будет?

– Честно говоря, мне страшно. Мир за последние 20 лет и так изменился. Я каждый день тайно оплакиваю исчезающие реалии, записные телефонные книжки, календарики, открытки, телефонные звонки живых людей по домашнему телефону. Над всем этим стоят надгробия. Поэтому я страшно дорожу личными встречами в кафе или дома, разговорами не в Сети, пешеходными прогулками, хотя бы через заваленный листьями парк или собственный двор. Тактильным, пахнущим, осязаемым. Недаром сейчас так популярны стали занятия любыми рукодельными вещами. Через 100 лет всё станет ещё удобнее, ещё виртуальнее, а литература, эти длинные, скучные романы, останется для самых утончённых эстетов, экзотическое блюдо для избранных.

– Кстати, о Лескове. Почему этот писатель так притягателен для вас?

– Потому что он обогнал своё время лет на 50–70, был модернистом и постмодернистом в эпоху, когда никто ещё так не смел, стилизовал, резвился, создавал пастиши. «Очарованный странник катакомб языка», сказал о нём Северянин. Странник, заброшенный в XIX век из начала XX. Поэтому его так мало кто понимал при жизни, как любого гостя из будущего.

– Зреет ли какая-то новая книга? Если да, то о чём она?

– Давно созрела. Добью книгу про Лескова, тут же напишу роман. О чём? О бессмертии, конечно.

Беседу вела
Анастасия Ермакова