Человек уходит на войну, подвергает свою жизнь опасности. Иногда не возвращается с войны. Но из века в век всё повторяется.
Игорь Стрелков (Игорь Всеволодович Гиркин) прошёл не одну войну. Широкую известность получил как министр обороны Донецкой Народной Республики. Увлекается военной реконструкцией, и мне даже подумалось, что он возвращается домой как на побывку.
Такой вот человек. Плохой или хороший? Не берусь судить. Но, несомненно, думающий человек, и вопросы чести для него имеют важное значение.
– На встречу со мной, Игорь Всеволодович, вы добирались на метро и пользуетесь метрополитеном регулярно. Вас узнают, подходят с разговорами?
– Не часто, один раз в неделю кто-то, может быть, и подойдёт. Иногда подходят просто для того, чтобы сфотографироваться со мной.
– Как вы к этому относитесь?
– Как к неизбежному, по-философски.
– У вас присутствует во всём какая-то раздумчивость, на мой взгляд, свойственная шахматистам...
– В шахматы играть не с кем, на работе этим никто не увлекается.
– А вы хорошо играете?
– Ну, не сказать, что очень хорошо, но люблю шахматы.
– Видел в интернете ваши интервью и обратил внимание на ваш язык. Думаю, что это плоды чтения. Подчас вы говорите афоризмами. Один я даже записал себе: «В тепличных условиях личности не вырастают. Вырастают овощи». Вас можно назвать книгочеем?
– В общем, да, когда-то я был книжным червём, много читал в юности, читал взахлёб, когда учился в институте. Единственное, со временем я перестал читать художественную литературу и сейчас читаю в основном статьи научного, научно-популярного характера, но читаю постоянно.
– Вы окончили Историко-архивный институт, но вас всегда тянуло, скажем так, на подвиги, в горячие точки, на войну. Почему вы со своим характером сразу не пошли в военное училище?
– Такие мысли я вынашивал со школы, но посадил глаза от неумеренного чтения, и мне в военное училище путь был закрыт. А идти в военно-политическое училище, как мне предлагали, не хотелось: отношение к замполитам у нас в семье было, мягко говоря, не очень. Моим воспитанием по большей части занимался дед по материнской линии. Он прошёл всю Отечественную войну, служил в пехоте, был пять раз ранен, закончил войну командиром мотострелкового батальона.
– Как его звали?
– Иван Константинович Рунов. Он прививал мне традиции и принципы, которые существовали в пору его молодости. Подлость, трусость и предательство были, к сожалению, всегда, но в наше время слово «честь» забыто так, что никто уже не знает, что это такое.
– Я долго думал, почему вы оказались в Донбассе, что вас привело туда, и понял вдруг, что ваше появление там было неизбежным. Думаю, что вы попали туда не по своей воле. Это была судьба, от которой, как известно, не уйдёшь. И точно так до этого вы воевали в Приднестровье, Сербии, Чечне…
– Может быть, не исключаю такого. Я не то чтобы фаталист, но на своих войнах убедился, что судьба имеет место быть.
– Вы знаете, что к вам относятся неоднозначно. Я не говорю об украинской стороне. В России тоже упрекают, например, за то, что вы оставили Славянск...
– Поскольку я командовал гарнизоном Славянска, то обвинение имеет право на существование.
От меня требовали держать город, а я принял самостоятельное решение на выход.
Почему? Потому что понимал, что попытка удержать Славянск закончится полным разгромом гарнизона и дальше оборонять Донбасс будет вообще некому.
Оценив общую обстановку, я принял решение спасти людей и сам город от окончательного разрушения, поскольку его варварски обстреливала артиллерия. Я считал, что самые боеспособные силы республики надо было вывести и продолжить борьбу.
– В истории не раз такое было. Кутузов даже оставлял Москву, чтобы спасти армию.
– С военной точки зрения я уверен, что принял правильное решение. Из Славянска вышли подразделения, которые сумели отстоять Донецк, сумели выдержать серьёзные бои и продержаться до середины августа, когда наступил перелом.
Я убеждён, что, если бы мы не вышли из Славянска в ночь с четвёртого на пятое июля, Донецк бы пал уже к середине лета, потому что его никто не собирался защищать. Там сидел украинский мэр, который бежал в Киев на следующий день после того, как мы вошли в Донецк. Там была полиция, которая всё ещё подчинялась Киеву. И, кстати говоря, тогда практически все, кто был в Донецке, в один голос говорили, что наш выход из Славянска был правильным и необходимым. Почему они потом стали говорить обратное – пусть это остаётся на их совести. По-видимому, кое-кто решил, что моя популярность становится опасной. Но если бы я остался на посту командующего ополчением ещё на две-три недели, то можно было очень много сделать, только это никому не было нужно.
– Попали вы, однако, в переплёт...
– Нормально. Я и не ждал, что будет легко, хотя, если быть честным, то не собирался изначально воевать, и если бы всё пошло, как я планировал, то никакой войны не случилось бы.
Это была спецоперация, которую я сам разработал и сам попытался осуществить. Смысл этой спецоперации состоял в том, чтобы не дать подавить народное восстание в Донецке и довести дело до референдума, как в Крыму, после чего должны были быть введены российские миротворцы, и никакой войны бы не было.
В Крыму я ведь тоже провёл очень важную работу. Я первым вышел на контакт с контр-адмиралом Березовским, он был командующим ВМС Украины. Не имея практически никаких полномочий, я провёл три четверти работы по переходу адмирала Березовского на сторону России. И всё это только по своей инициативе, поскольку хорошо понимал, как важна роль и позиция командующего военно-морскими силами. Я умею действовать самостоятельно, не забывайте, что я долгие годы проработал в Центральном аппарате ФСБ и худо-бедно у меня звание полковника.
Поэтому, возвращаясь к теме Донбасса, там всё должно было произойти как в Крыму. Тогда всё колебалось, и надо было бросить на весы немного решительности, воли, бескорыстия, ума немножко, и чаша склонилась бы в нашу сторону. Больше того, я считаю, что либо не следовало вообще ничего предпринимать, начиная с Крыма, либо надо было идти до конца. А сейчас мы попали в кровавое болото, из которого трудно выбраться и которое неизбежно закончится войной. При этом если мы проиграем войну в Донбассе, то отдадим не только Донбасс; если победит условный Киев, то распад России станет неизбежным, начнётся смута от Калининграда до Владивостока. Если победит Российская Федерация, а она может победить, только очень сильно внутренне изменившись, тогда начнётся возрождение России. Но это не отменяет того, что сейчас не надо воевать против тех, кто в Киеве.
– Но тех, кто в Киеве, выбирал народ…
– Гитлера тоже выбирал народ. Но мы не против народа, а против тех нацистов, которые навязывают русскому Донбассу своё видение мира.
– Я понимаю ваши чувства, но смотрите, что у нас выходит. Крым за свою историю принадлежал самым разным государствам. Чьим он будет, скажем, через двадцать лет? Одному Богу известно. Но сегодня Крым стал яблоком раздора между двумя братскими народами.
– Нет вражды между народами, есть один русский народ. Идёт гражданская война. В Донбассе враждующие стороны говорят на одном языке – на русском. Сейчас происходит, собственно, распад империи. В 2014 году этот процесс можно было остановить и повернуть вспять. Этого не произошло. Поэтому распад будет продолжаться.
Точка в этом деле далеко не зафиксирована. Русские воюют против русских. И закончить войну сейчас можно только одним способом: полной победой одной из сторон. Окончательной и бесповоротной.
– А хотят ли русские войны? Спрошу я у вас словами известной песни.
– Нет. Никто не хочет войны.
– Зачем же вы тогда всё время говорите о войне?
– А как вы предлагаете?
– Я думаю, что у нас общие враги. Нам надо избавиться от нищеты, создать достойную жизнь людям. Вот за это надо воевать, и тогда мы победим.
– Замечательное предложение, но в нынешней реальной жизни это невозможно. Без национализации нам не сделать никогда страну такой, чтобы на неё смотрели с завистью и хотели присоединиться. А если попытаться провести национализацию, то нас атакуют со всех сторон, и Украина будет в первых рядах.
– Замкнутый круг получается? Да ещё на всём лежит какой-то отблеск апокалиптический?
– Да. Да. Да. Именно так. И мы сейчас как минимум наблюдаем предвестие того, что должно произойти. Я понимаю, что меня несёт этим потоком, остановить этот поток я не могу и наблюдаю за процессом, находясь внутри. Это позволяет мне соблюдать спокойствие.
– Но Апокалипсис – это мировой сценарий, и прописан он не для одной России.
– Естественно. Я уже вам говорил, что я верю в судьбу, верю в Бога, может, не так крепко, как хотелось бы, но тем не менее. И вот если меня в 2014 году не убили ни с той, ни с другой стороны, значит, я ещё для чего-то нужен. Поживём – увидим.
– А могли убить и с нашей стороны?
– Многих из командиров ополчения убили не украинские диверсанты. Арсена Павлова (Моторолу), может быть, и украинские спецслужбы убили, но без наших там точно не обошлось, потому что минировали лифт ровно на следующий день после того, как кто-то снял охрану МГБ с подъезда дома, где жил Моторола.
Алексея Мозгового убили потому, что он представлял опасность для Плотницкого, для главы республики.
– Какую опасность?
– Он был честным человеком, пользовался авторитетом и популярностью, был одним из лидеров в Луганске с самого начала. И в глазах людей он был альтернативой Плотницкому, причём мог дать последнему сто очков вперёд во всех отношениях.
– Да, тяжёлый у нас состоялся разговор, но, наверное, не тяжелей, чем наша жизнь…